Нет ничего проще и вернуть долг. Фотографию должника привязывают красной нитью к большому камню, заказчик бросает камень в реку так, чтобы снимок виднелся из-под воды. Когда изображение с него исчезнет, долг вернут.
Существовали и некроманты — колдуны, использующие прах умерших для гадания. Материал для обряда они откапывали на кладбище. Призвав дух, колдуя на костях или пепле покойника, маг узнавал номер кредитной карты умершего или банковский счет любого из ныне здравствующих миллионеров.
Игорь этим не занимался, брезговал. Хотя его бизнес был грязен сам по себе. Люди далеко не всегда заказывали доброе дело, а, наоборот, часто просили причинить зло другим.
Открыть салон черной магии в Москве оказалось несложно. Для этого Игорь, как его научили, зарегистрировал некую фирму, в уставе которой написал: «Оказание консалтинговых услуг населению в области социологии». После этого оборудовал свою квартиру соответствующим образом, дал несколько объявлений в газеты и обеспечил себе фронт работ.
Его чистый доход довольно скоро достиг двух с половиной тысяч долларов в месяц. Но, учитывая высокую конкуренцию и опыт других, делающих основные деньги на обучении, Игорь тоже начал усиленно набирать учеников. Он использовал самый примитивный, стандартный прием московских оккультистов: искренне восхищался колдовскими способностями клиента и тут же предлагал ему стать своим учеником.
После окончания курсов человек мог заниматься целительством и магией. Ежемесячно курсы проходило до двадцати человек. Отличающиеся особыми способностями оставались на годичный курс второй, третьей, четвертой ступени высшей магии.
Парапсихологических школ с каждым днем становилось все больше. Соответственно, и колдунов. Но Скудину удалось не затеряться в этом калейдоскопе. Он делал основной акцент на целительстве, даже рискнул заявлять, что лечит рак, и к нему хлынул людской поток…
Игорь смело утверждал, что лет через десять— пятнадцать биоэнергетику будут преподавать в российских университетах. А здравый смысл… Да кому он нужен! Сейчас маги и целители в России отвоевали себе то место, которое на Западе занимают психоаналитики. Вопрос психотерапии в России решать никто не собирается. Поэтому здесь долго еще будут процветать маги и колдуны… Им для этого создают все условия.
Полина вышла к подруге совершенно ошарашенная.
— Ну что? — спросила та шепотом.
Поля недоуменно пожала плечами.
Самое интересное произошло чуточку позже — все ее боли и недомогания вдруг куда-то исчезли, отступили, прошли…
— Ты очень внушаема, прямо на редкость, — говорил Анатолий.
Полина свято поверила черноглазому грубому кудеснику…
19
На четвертом месяце своей третьей беременности Ане вдруг пришло в голову лечь на сохранение. Ее терзал мучительный страх за будущего ребенка.
— Ну, скажи мне, — спрашивала иногда мать, — какой из тебя врач? Ты же не учишься, а только рожаешь!
— Какой уж выйдет! — упрямо отвечала Аня. — Мне главное — ребенок, дети…
Мать махнула рукой.
Когда-то она, еще юная Женька, расспрашивала свою мать, теперь бабушку Анюты, о том, как они жили при Сталине.
— Ужас какой… — прошептала Женя, все внимательно выслушав. — Разве можно так жить?
— Так все жили… Куда же деваться? — вздохнула мать.
— Все?! А я вот, например, не хочу и не могу жить, как все! Не желаю! Чувство стадности — самое страшное!
Похоже, Анька тоже не желала жить, как все. Хотя почти все женщины мечтают иметь ребенка, и Анютка на этом зациклилась, но это" еще полбеды. Анин еще не слишком длинный жизненный путь оказался чересчур своеобразен…
По молодости, неопытности и дурости Аня была Дерзкой и неосмотрительной, не боялась возможных провалов и неудач, не заботилась о будущем и не тревожилась о своих отношениях с людьми. Она вообще не задумывалась о мире, в котором жила, хотя думать о нем надо, и, если он меняется, — необходимо меняться вместе с ним. Анька проповедовала совсем другую, но тоже очень известную истину, гласящую, что «не стоит прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнется под нас». Пусть-то, конечно, пусть… Да только получится ли?..
Ее пока еще не мучил, не терзал страх перед завтрашним днем, который позже стал навязчивым и жестоким, давящим, непрерывным, грубо стискивающим душу корявой лапой…
— Аннушка, — попыталась вразумить мать, — Юра устал, ему тяжело…
— От чего это он вдруг устал? — фыркнула Аня. — Не он ведь рожает!
— Для мужчины ситуация, когда женщина начинает заниматься чем-то или кем-то другим, а не им одним, — самое тяжелое испытание! Не каждый выдерживает! И дело не в банальной ревности, а в том, что вдруг ему, такому важному и сверхценному, предпочли кого-то другого, обошли его своим вниманием… Мужчины этого обычно не в силах пережить.
— Но это же его собственный ребенок! — закричала Анька. — Он тоже талдычил непрерывно, что хочет детей! Вот!
Мало ли что! — отозвалась мать. — Не рассчитал своих возможностей и сил… Это часто бывает. Мужчины всегда переоценивают себя. У нас вообще отцовство начинает исчезать само по себе — как чувство, как понятие, как общественный институт. Мужчины только кричат, что все вокруг плохо, да руками размахивают. Этому они хорошо научились. А что без толку рот раскрывать? Надо защищать людей и дело делать. А вообще есть мнение, что мужчины редко бывают тем, чем хотят быть, и никогда тем, чем должны.
— Ладно, мне на них наплевать! И на мужа тоже! — заявила несмышленая Анька.
И пошла к врачу с требованием дать ей немедленно направление в клинику. Чтобы сохранить ребенка. Врач изумилась, стала убеждать Анюту, что пока все в полном порядке, но вразумить не сумела. Аня раскричалась, расшумелась, расплакалась и выбила себе нужный документ.
Все равно дома делать нечего. Она бесцельно бродит по квартире, говорит о мелочах, перекидываясь с мужем ничего не значащими словами-пустышками. За ними ничего не стоит — ни мыслей, ни чувств, ни даже намеков.
В Дни тянулись чересчур медленно, доводя до тупости, до недоумения, до полного растворения в самих себе. Иногда Аня ловила себя на странной мысли, что они с Юрием уже не существуют. Их нет. Нигде! Превратились в призраков, видения, слоистые облака, напоминающие зефир из недалекого детства.
Мать чересчур часто начинала тревожиться и говорить о несчастьях. Туманно намекать на женское одиночество, горькую женскую долю и другие подобные грустные явления. Мол, это обязательно грозит Ане, если она немедленно не одумается и не возьмется двумя руками за свою бестолковую голову, не желающую рассуждать, как надо.
Аня ничего не пожелала сделать.
Семья уже рассыпалась, Воробьевы просто еще пока были не разведены.
В первый же день в клинике, гордо шлепая по коридору тапочками, Аня наткнулась на Толю Халфина, с которым училась в институте.
— Толька! — обрадовалась Анюта. — Ты здесь работаешь? Вот здорово! Мне повезло!
Она просто вцепилась в него и не отлипала, пока Анатолий не согласился прочесть ее медкарту и вообще помочь сохранить ребенка.
— У тебя там шикарный прибор, я слышала! — захлебывалась от воодушевления Анька. — Говорят, прямо необыкновенный! Он меня и спасет. То есть моего мальчика. И УЗИ мне сделай, пожалуйста!
— Так ведь недавно делали, — просматривая ее карту, заметил Анатолий.
— Ну и что? — вытаращила глаза Анюта. — А ты сделай еще раз! Я тебе доверяю, а им — нет.
Кому— им, Аня не уточнила.
Первое время Аня лежала в палате, почти ни с кем не разговаривая… Неотрывно смотрела в окно. Днем там было мало интересного — ветер, дождь, мокрые серые ветки облезших деревьев… Но вечерами, под лунной вывеской, в доме напротив загорались окна, и реклама тонким острым лучиком упрямо тянулась к Аниным глазам и проникала в них настойчивым холодным сиянием. Светившиеся прямоугольники манили добром и теплом домашнего уюта, казавшегося далеким и несбыточным. Аню тянуло туда, к чужим огням, где мерещилась совсем другая жизнь, не похожая на ее собственную, вконец неудавшуюся.
Почему людям так часто кажется, что именно там, за чужими окнами и подозрительно мирными шторами, освещенными изнутри непременно симпатичными, не такими, как у тебя, люстрами или абажурами, обязательно живет счастье?
Неужели ее третий ребенок тоже погибнет?! За что ей такое?! Ну за что?!
Соседки по палате решили ее развлечь. Сговорились и со смехом сообщили утром, что она всю ночь просила сало.
— Да будет вам издеваться, — прошептала Аня. — У меня так живот почему-то всю ночь болел… Я жутко боялась выкинуть… Какое там еще сало?..
— Это вполне может быть, — весело вмешалась медсестра. — У нас одна старушка лежала после операции, так она тут всех замучила, куриного бульона требовала! Дайте ей, и все! Она его любит!
Аня вздохнула. Мир был нереальным, странным, далеким от нее… Она словно возвращалась туда снова.
— Мне бы зеркало на время… — робко попросила она. — У меня такое маленькое, один нос видно…
— Значит, все в порядке! — раздался голос Любимцевой. — Раз вспомнила о зеркале — за тебя можно не беспокоиться. Вообще я на вас всех гляжу и поражаюсь! Совершенно опустились! Хоть бы встали, причесались, посмотрели на себя! Вон ваши мужья под окнами виснут! Матерями вы станете, я вам обещаю, но это будет сплошная безотцовщина!
Однако излишне эмоциональная завотделением сама себе противоречила.
Через несколько дней она увидела в коридоре двоих пузатых с мокрыми волосами и тотчас вспылила:
— Что это вы в таком виде разгуливаете? Сохраняем вам детей, сохраняем, мучаемся, а вы с утра до ночи под душем полощетесь! Вы что, мыться сюда легли? С мокрыми волосами легко простудиться — и пожалуйста! Выкидыш! Сегодня же душ закрою!
Про Любимцеву рассказывали местный анекдот, близкий к правде. Якобы завотделением различала своих пузатых не по лицам и фамилиям, а по маткам.