Холли вошла в редколлегию газеты колледжа и начала писать о событиях студенческой жизни, посещала собрания местной лейбористской ячейки и работала волонтером на ночном телефоне доверия. Участница движения «Вернем себе улицы», она крепко сжимала в кармане брелок с сигнальной кнопкой, будто все насильники в Оксфорде только за ней и охотились, но через пару недель немного освоилась и перестала брать его с собой. Здешняя мирная атмосфера – в общежитии, на главной улице, в пабах, на кафедре – расслабляла, настраивала удивительно благодушно и казалась почти искусственной по сравнению с тем, к чему Холли привыкла дома. Кроме того, хотя на курсе было всего восемнадцать девушек, Холли доставалось мало мужского внимания. Нед при встрече с ней иронически усмехался, двое парней, занимавшиеся английской литературой, держались очень дружелюбно, но не проявляли к Холли ни малейшего сексуального интереса. Да и зачем им это, если рядом ходят такие, как Элисон, с вечера до утра не вылезающая из клубов, или Софи – совершенный образец красавицы-спортсменки?
Холли это не волновало (по крайней мере, так она себе говорила), и ее нежные чувства изливались на подруг. С Элисон, такой непохожей на нее, Холли окончательно сдружил случай, когда она нашла подругу без сознания на полу туалета после особо бурной попойки.
Это она собрала и придерживала длинные светлые волосы Элисон, когда подругу тошнило над унитазом, вытерла ей рот бумажным полотенцем и принесла стакан воды. Это она умыла Элисон нежно, как мать дитя, и отвела (почти приволокла) подругу в ее комнату. Это она сидела с Элисон ночью, боясь, что та задохнется, если за ней не приглядеть.
В туалете Элисон валялась со спущенными до колен джинсами, совершенно беззащитная.
– А вдруг бы меня нашел какой-нибудь парень? – поинтересовалась она потом.
– Ему стало бы неловко.
– Ну неловко, а дальше-то что?
– Да ничего! Употребить тебя каким-то образом было решительно невозможно – тебя зверски тошнило.
– Не знаю, не знаю, – протянула Элисон, кусая палец.
Холли обратила внимание, что прежде аккуратно подстриженные ногти подруги обкусаны до мяса.
– Это, знаешь ли, не всех отпугнет! – цинично хохотнула Эли.
Этот случай сблизил девушек: бойкая Эли осталась признательна подруге, и отношения немного выровнялись. А с Софи Холли сблизили переводы англосаксонских текстов. По средам они сидели в библиотеке, усердно переписывая вторую часть перевода, но вскоре Софи нашла ксерокс и положила этому конец.
Сидя напротив, Холли посматривала на Софи, гадая, станут ли ее волосы такими же густыми, если она перестанет по-мужски коротко стричься, и можно ли сделать ее широкие брови такими же изящными и элегантными. Да, и как быть с одеждой? Помимо спортивных вещей, Софи носила мини-юбки или джинсы «Левайс», и Холли думала, смогут ли фирменные джинсы, пусть они ей и не по карману, сделать ее ноги длиннее или придать ей этот неуловимый статус крутой девчонки?
Она следила, как за чернильной ручкой Софи на строке разлинованного листа формата А4 остается тонкая фиолетовая спираль петлистых, витиеватых букв, и сравнивала красивый почерк подруги со своим нагромождением букв, написанных одноразовой шариковой ручкой, признавая ее превосходство. Работы Холли отличались аккуратностью: стикеры, флуоресцентные маркеры, скоросшиватель на кольцах, где части отделяются друг от друга цветными вкладышами и можно вставить пластиковые файлы (Холли обожала канцтовары), но писала она как курица лапой. В голове Холли вечно теснились идеи, и каждая стремилась первой попасть на бумагу, – в результате получались неразборчивые каракули, как у старой ведьмы или никудышного клерка.
Время, когда девушки сравнивали переводы и экзаменовали друг друга, вспоминая, что Зеленый Рыцарь делал в тот или иной момент, и проверяя, смогут ли они убедительно об этом рассуждать, было для Холли лучшим за всю неделю: раньше ее одаренность была чем-то вроде позорного клейма. Она гордилась своими способностями, но понимала, что лучше их не афишировать даже здесь: в Оксфорде модно было открывать учебники накануне семинаров, сводя неделю подготовки к одному вечеру.
Софи искренне восхищалась трудолюбием Холли и сваливала на нее львиную долю заданий. Накануне она оставила Холли записку в ячейке для писем, в которой призналась, что утренние тренировки по гребле отнимают у нее все силы и она, Софи, «не нашла» времени для выполнения своей части перевода.
– Ты такая умная, – повторяла Софи, – не то что я, тупица.
– Перестань, никакая ты не тупица.
– Настоящее дерево, как выражается мой отец.
– Не способная на диплом с отличием? Ну, это нормально.
– Вот именно. Гораздо лучше развлекаться. Какой-никакой диплом, медаль по академической гребле и хороший парень, желательно будущий муж, – вот все, чего я хочу.
Холли откинулась на стуле. В этом откровенном признании было столько чуждого ей – и абсолютно, по ее мнению, неправильного, – что она не удержала улыбки. В Софи было что-то удивительно незамысловатое: обладательница свежего личика, участница школьных марафонов и капитан команды по лакроссу, а теперь член первой восьмерки гребного клуба колледжа, она видела смысл жизни в том, чтобы не упускать возможности и максимально использовать свои достоинства: например, скрещивать длинные ноги перед носом бедного Говарда или лестью заставлять подругу выполнять большую часть задания.
Холли понимала, что ею манипулируют, но это делалось настолько изящно, что она даже не очень возражала. Железная воля Софи позволяла той встать в полшестого в промозглое осеннее утро, чтобы успеть на речные старты к шести утра, пока большинство студентов сопят под стегаными одеялами, или уговорить второкурсника отдать ей свои рефераты, даже не подумав его как-то отблагодарить. Холли не сомневалась, что к концу третьего курса у Софи будет и спортивная медаль, и будущий муж (минимум потенциальный будущий муж), и даже – ведь удача всегда на стороне таких, как Софи, потому что они своего не упустят, – диплом с натянутыми тройками.
К Софи легко было ощутить зависть и даже презрение, однако Холли ничего подобного не чувствовала. Софи представляла собой целый мир, который живо интересовал Холли, сколько бы она ни заявляла о своей к нему неприязни.
– Представляешь, она тори, – досадовала она в разговоре с Элисон, сказав перед этим Софи, что идет на собрание университетской ячейки лейбористской партии.
– Конечно, а как же иначе, – отозвалась Элисон.
– А на будущий год она хочет жить на Вудсток-роуд или в Джерико, а не на Каули-роуд, как мы.
– А что она забыла в восточной части Оксфорда? Папаша ей дом купит.
– Насчет этого не знаю. – Холли вдруг почувствовала себя предательницей, вспомнив отрывистые фразы, намекавшие, что отец Софи никогда не был эмоционально внимательным и живет своей жизнью, отдельно от семьи. – Она об этом не говорила… Только ты меня не выдавай.
Элисон засмеялась:
– Смотрю, ты на нее запала!
– Ага… То есть она не такая уж плохая.
И ведь Холли действительно не считала Софи плохим человеком. Она жадно впитывала информацию, которой та делилась о своей жизни, – описания коктейльных вечеринок в комнатах общежития, небрежное упоминание о кокаине, который нюхали ее школьные подруги, хотя сама Софи к наркотикам не притрагивалась, твердо выбрав здоровый образ жизни, истории об элитных питейных клубах, которые посещал и ее кузен Хэл, учившийся на третьем курсе в другом колледже, пересказываемые с напускной терпимостью («мальчишки, что с них взять»).
– Ты не поверишь, что они отмочили в прошлые выходные, – прошептала Софи.
Холли невольно подумала, что настойчивое желание поразить подругу экстравагантностью высших классов у Софи просто в крови.
– Что? – Все внутри у нее напряглось от любопытства. Слушать эти истории, рассказанные сбивчивым шепотом, прерываемым хихиканьем, было все равно что читать «Упадок и разрушение». А оттого, что все происходило в реальности, становилось еще интереснее.
– «Либертены» отобедали в «Брукс» на Тёрл-стрит, а потом каждый заказал по отдельному такси до «Кингс-Армз».
– Но от «Брукс» до «Кингс-Армз» две минуты пешком, – изумилась Холли.
– Вот именно! Вереница такси растянулась на всю Тёрл-стрит, и все ради минутной поездки!
– А таксисты не ругались?
– Каждому заплатили пятьдесят фунтов.
– Неплохо за минуту работы.
– Да, внакладе они не остались, – легкомысленно подтвердила Софи.
– Но они, наверное, почувствовали себя глупо?
– Ну какая разница, кому какое дело? Это их работа, им за нее деньги платят. Господи, иногда ты бываешь та-ка-я серьезная! – Софи быстрым движением собрала книги, давая понять, что тема закрыта, и, встав, посмотрела на Холли, которая никак не могла прогнать из головы образ озадаченных таксистов. – Поторопись, – в голосе Софи послышалось раздражение, – а то мы опоздаем.
Холли тащилась за Софи, упрекая себя в страшном преступлении – в недостаточной беззаботности, дефиците чувства юмора, неумении увидеть смешное в поведении избалованных юнцов, хвастающих своими возможностями. Холли ругала себя за то, что у нее вызывает отвращение подобное поведение, однако она была очарована Софи и высшим светом, представительницей которого вроде бы была ее подруга. Спотыкаясь, она спустилась по вытертым ступеням из библиотеки Старого корпуса. Софи, явно недовольная, шла на несколько шагов впереди, стараясь стряхнуть неприятное чувство перед семинаром, где ей придется рассчитывать на перевод Холли, и снова стать любезной и милой.
У домика привратника Софи остановилась и улыбнулась высокому молодому человеку – гребцу из другого колледжа, где этот вид спорта был в большом почете, – наверное, из Ориел или Крайст-Черч. Парень, похоже, был знаком с Софи и, наклонившись, поцеловал ее в обе щеки.
Свет, лившийся из окна корпуса, играл в его густых волосах, спадавших на глаза и четкие скулы, и бросал отблески на лицо – Холли разглядела изгиб рта и зелены