лотили посуду, грохот стоял восхитительный.
В животе заурчало. Зря он пил бургундское после шампанского, утки и тихоокеанской камбалы. Господи, как погано! Физическая тошнота смешивалась с чем-то напоминающим отвращение или даже ненависть к себе. Ничего, организм справится с последствиями ночи возлияний и излишеств. Джеймс гордился рельефностью своих мускулов: такие кубики на животе заставят сдаться любую, которую он захочет поиметь. Он тайком сунул руку под жилет проверить, на месте ли его «рельефы».
– Э-э, так не пойдет! – Том, выпивший больше обычного и совсем потерявший голову, зигзагами шел к нему, натыкаясь на мебель. Широкое приятное лицо его побагровело. Сейчас никто бы не поверил, что этот молодой человек с лоснящейся кожей и пижонской стрижкой блестяще умен. Он шел на диплом с отличием сразу по двум специальностям, потому что обладал важнейший качеством – верно определять объем работы, необходимый для высшего балла. Летом на втором курсе Джеймс ходил с Томом на консультации к тьютору. Сам он занимался почти исключительно греблей, ставками на скачках и, до Софи, совращением бессчетного числа девиц, поэтому сильно зависел от Тома и удивлялся, как ловко его друг всех разводит. Они редко появлялись в дискуссионном клубе – там были одни старые вековухи, сбитые летчики, которые никогда не летали, по выражению Тома, но Джеймс не сомневался, что после Оксфорда его приятель, устроившись в исследовательский отдел партии консерваторов, сделает головокружительную политическую карьеру.
И меньше всего в это верилось сейчас.
– Так совсем не годится! – Том с неистовой радостью хлопнул ладонью по столу и хрюкнул. Он вынюхал несколько дорожек кокаина, чем объяснялась его непривычная говорливость. – Пусть несут нам еще шампусика, да, Джейсон? – Он сжал метрдотеля в медвежьих объятиях. – Шампуня! Шампуньчика! «Болли»! Подать нам еще «Болли», и немедленно!
В знак согласия раздался дружный ослиный рев Джорджа, Николаса и Достопочтенного Алека, а также буйный вопль с другого конца, где на полу дремал Хэл – темно-синий фрак припорошен битым стеклом, рубашка выбилась из-за ремня, обнажив бледный выпуклый живот. В паху четко выделялось темное пятно. Хэл утробно, смачно рыгнул.
– Только не будем его пить, – предупредил Джеймс. – Давайте его выльем!
Том расплылся в понимающей улыбке.
– Давай! Джексон, тащите сюда всё «Болли». Болли-олли-олли! Мы его выпьем и отольем вам на стены!
Метрдотель умоляюще воздел руки.
– Да вы чего там? Ты съехал, чувак? – запротестовал Том, когда Николас заревел от смеха, а Джордж расстегнул ширинку, восприняв слова Тома буквально. – Мы не на самом деле отольем, а просто выльем его! – И они, подталкивая, подвели метрдотеля к холодильнику с шампанским и смотрели, как он вынимает оставшиеся десять бутылок вдобавок к двадцати уже выпитым.
– Давай, ты! – задиристо кричал Джордж, затолкав пенис в штаны и кое-как застегнув молнию. – Откупоривай, кому говорят! Господи, да чего ты копаешься? Вот еще копун нашелся…
– …И выливай его к чертовой матери! – взревел Том, дрожащими руками откручивая проволоку. Хлопнула пробка, он перевернул бутылку над кухонной раковиной, и пена зашипела на нержавеющей стали. Одна из официанток сочла за лучшее потихоньку уйти, но та, что постарше – темноволосая, красивая, но банальной красотой, – осталась рядом с начальником, подавая ему бутыль за бутылью. На ее лице застыло неодобрение. Узколобая мелочная дура… Ну и черт с ней. Ей-то не светит так повеселиться.
– Следующую! – заорал Джеймс. – Давай, мой добрый Джексон… – Стоя рядом с невысоким ресторатором, ростом максимум пять футов восемь дюймов, он с удовлетворением сознавал, что сам он на голову выше и вдвое сильнее и может сделать с метрдотелем все, что захочет. Он немного отступил, не желая показаться хулиганом: это не его стиль. Битье тарелок и оконных стекол он принимал как неизбежное, как часть традиций клуба «либертенов», как знак привилегированности и безнаказанности по сравнению с теми, кто оканчивал не такие известные школы или вообще ходил в государственную. Таких Джеймс едва замечал и уж точно с ними не общался, но зачем же опускаться до хамства? Это удел таких, как Хэл и Фредди, вульгарных в своей брутальности. Им и в голову не приходило держаться учтиво: дебоши увлекали их, отключая разум. Джеймс не забывал многословно извиниться за учиненный разгром, первым вытаскивал комки банкнот и собирал деньги на компенсацию ущерба с остальных. Вежливость ничего не стоит, всегда учила его мать, зато очень облегчает решение проблем и вызывает благосклонность окружающих.
– И эту! – скандировали Том, Ник и Алек. – Выливай без остатка! Без остатка! Без остатка! Без остатка!
Голоса становились все громче, превращаясь в оглушительный рев. Ноги топали по фарфоровым черепкам. Покачнувшись, Кассиус схватился за бархатную темно-красную портьеру, и она упала на него, точно занавес в конце спектакля, – кронштейн выскочил из стены.
– Джентльмены, прошу вас! – В голосе Джексона слышалась паника. Со сведенным гримасой лицом он смотрел на кусок гипса, оставшийся на креплениях шеста, и на чешуйки краски, опадавшие, как снег.
– Упс! – просиял Том, довольный, как расшалившийся школьник, и тут же обратился к метрдотелю с заботливостью, которая в будущем позволит ему сгладить немало политических разногласий. – Джексон, дорогой вы наш, простите. Мы, безусловно, все возместим.
Расстроенный Джексон колебался. На его лице проступила усталая безнадежность: он понимал, что ресторан придется приводить в порядок минимум несколько дней, а ущерб устанавливать официально, хотя Джеймс мог поклясться – они не в первый раз разносят этот ресторан.
– Все «Болли», все «Болли»! – распевал Алек – он, как всегда, был под кокаином.
Вся компания ввалилась в кухню и принялась одновременно откупоривать бутылки. Как бурлящая моча, шампанское пенилось и с шипением уходило в сток длинным золотистым потоком.
– Пройдут годы, – Том заговорщически обнял лучшего друга за плечи, – и мы скажем: мы были такие богатые, что выливали «Болли» в раковину… Золотая молодежь! – Он незаметно рыгнул, засмеялся и прижался влажными губами к щеке Джеймса.
Джеймс поспешил высвободиться из его объятий: он не был настолько пьян, чтобы сносить поцелуи Тома. Он думал о других губах.
– Нам нужны женщины. – Джеймсу они нужны были срочно.
– Женщины! – Том покачал головой. – Беда с женщинами в том, что с ними нужен просто каторжный труд.
Джордж нагнулся к дорожке кокаина, которую ухитрился насыпать на столе, запрокинул голову и засмеялся.
– Подсыпать им чего надо, – сказал Себастиан. – Окосеют – никакая прелюдия не понадобится!
Джеймса передернуло.
– Не мой стиль. Мне нравится, когда они понимают, что я делаю.
– Джиму этого не нужно, – процедил Кассиус, с нескрываемой завистью поглядывая на приятеля. – Он у нас второй Эррол Флинн.
Джеймс пожал плечами, не находя нужным подтверждать или отрицать слова Кассиуса. У него член, как бутылка «Виттель», сказала как-то одна девчонка.
– Да налить им водки лишнюю порцию, двойную, – настаивал Себ. – Иначе нам только друг дружку трахать. Подсыпать чего надо и добить жестким сексом! – В три глотка он осушил свой бокал, неистово дергая кадыком и пристально глядя на Джеймса бледными глазами, странно выделявшимися на его пухлом, еще не оформившемся лице. – Или порезать покрышки их великов, тогда никуда не денутся – останутся и дадут.
Джеймс не улыбнулся. Он испытывал отвращение к этому студенту Крайст-Черч, самому богатому из «либертенов»: семья Себастиана сколотила миллионы на розничной торговле. Однако о нем почти никто ничего не знал: его недавно нажитое состояние было слишком вызывающе-блестящим и не внушало такого доверия, как «старые деньги» большинства из них. Промолчав, Джеймс пожал плечами. Себ – зеленый юнец, сексуально неопытный первокурсник, пытавшийся сойти за настоящего мужчину, но ведь он же вполне безобиден? Себ улыбнулся – его резиновые губы туго натянулись, но глаза оставались холодными, и по спине Джеймса пробежал тревожный холодок. Ему захотелось как-то дистанцироваться – или напиться, или нюхнуть еще кокаину, раз уж нельзя выйти отсюда и найти себе женщину. Ему хотелось новых ощущений, которые не просто развлекут, а захватят его целиком.
Он кивнул Джорджу и в виде исключения покорился неизбежному, втянув чистый, резкий кокаин. Подействовало сразу. Господи, как стало хорошо! Джеймс почувствовал себя непобедимым. Черт побери! Почему он слушает всякий вздор, когда можно вот сейчас пойти и найти себе девчонку? Больше дела, меньше слов. Он же красавец! Это все знают – «либертены», Соф, все до единой девицы в Оксфорде. Он же чертов бог любви, он может заниматься сексом часами, у него член, как бутылка «Виттель», выносливость гребца, язык ящерицы, губы Джаггера… Нет, к черту Джаггера, он слишком уродлив… Но все равно он, Джеймс, уникально хорош в постели, а еще с ним не скучно, он вообще чертов Аполлон, и как бы ни любил он своих друзей – ну ладно, пусть одного Тома, – есть же и другие заведения, и девушки, и вечер только начался, и впереди целая ночь любви, если он осилит стену колледжа Соф (по выступам у навеса для велосипедов) и стукнет в ее дверь, или же найдет что-нибудь новенькое, потому что именно сейчас ему страстно хочется изведать новый рот, новые губы, новые ноги, обхватившие его за талию или сладострастно вытянутые вдоль ушей, и незнакомое поскуливание, потому что она наверняка кончит, эта воображаемая девица, полная новых возможностей, ведь он офигенно хорош в постели, у него член, как бутылка «Виттель»…
У Джеймса вырвалось хихиканье – не привычный мужской смех, а что-то юное и радостное, как у семнадцатилетнего, до того, как его отправили в частную школу и научили вести себя как взрослого. Это был смешок сопричастности и интимности, ведь он любит своих приятелей не меньше, чем девушек. Ну не в том же смысле, он не гей, боже упаси, но он очень любит Тома, своего лучшего друга с первого класса, вот просто все для него сделает… Кгхм, почти все. Боже, как же он расположен к Тому! Он сейчас скажет ему, как сильно он его любит… своего лучшего друга, самого прекрасного товарища на свете…