– Слушай, Том! – Он обнял здоровяка за плечи и прижал к себе, запечатлев на его щеке поцелуй, от которого сам недавно увернулся. – Пойдем-ка найдем себе женщин!
– Женщин? Проблема с женщинами в том, что они… – начал Том.
– Да, да, знаю, с ними сущая каторга, – договорил за него Джеймс. У него снова вырвался высокий визгливый смешок: шутка была на редкость хороша. У него отличное чувство юмора. Почему они никак не поймут, какой он веселый?
– Проблема с женщинами в том… – повторил Том.
– Что у них нет характера!
– Нет, – озадаченно ответил Том. – У них нет пениса.
– Ну это легко поправить, – захихикал Джеймс.
– Проблема с женщинами в том…
Ответ был настолько ослепительно ясен, что Джеймс не удержался и снова перебил приятеля – от смеха слова вылетели из него, как пули:
– Проблема с женщинами в том, что они не знают, что им нужно, черт бы их побрал! – Согнувшись от хохота, Джеймс недоумевал: почему другие не смеются, а продолжают бить посуду или, как Себ, пытаются лапать официантку? Банально-красивую, в короткой юбке, с насупленными бровями, будто она не на шутку разозлилась на Себа, но ведь Себ безобиден, Джеймс в этом уверен, это она одета так, будто сама напрашивается… юбка едва задницу прикрывает, на блузке вырез до пупа…
– А-а-а! – взвизгнула девица и уставилась гневными черными глазами на Себа, ущипнувшего ее за зад.
Себ конфузливо поднял ладони, будто он ни при чем, хотя только что подкрадывался к ней сзади.
– Джентльмены, боюсь, вам придется сейчас же уйти. – Голос Джексона точно рвался и лопался, как гнилая слива, когда он подошел к Себу.
Только тут до Джеймса дошло, что официантка, должно быть, дочь Джексона. У них одинаковые глаза – неподвижные, темные черничины на лицах-ватрушках, и вид у Джексона такой, будто он готов съездить Себу по физиономии.
– Я вынужден настаивать, чтобы вы немедленно покинули наше заведение. Хватит – значит хватит. Я не шучу. Всему есть предел. – Он выпрямился во весь свой небольшой рост.
В воздухе запахло дракой. Напряжение между метрдотелем и Себом было ощутимым. Все замолчали, словно невидимое давление распространилось по освещенному свечами залу. Джеймс силился уразуметь, как это ситуация враз перестала быть веселым дурачеством – добродушным погромом, устроенным «либертенами», прирожденными, между прочим, джентльменами, – став такой неприятной и остро неловкой. Полной противоположностью атмосфере, которую они всегда старались поддерживать.
Джеймс открыл рот, придумывая что-нибудь подобающе учтивое и великодушное, но его опередил Том:
– Дорогой вы наш, конечно же мы уходим. Тысяча извинений. Скажите же нам, сколько мы вам должны. – И Себу: – Пойдем-ка, пойдем. Подышим свежим воздухом. На сегодня хватит, пора домой!
Но Себ ничего не желал слушать.
– Какого хрена! Джентльмен делает девке комплимент – дает понять, что у нее есть на что посмотреть, хотя это я готов взять назад – вот хоть сейчас беру это назад, – а она возражает! Не желает принимать! Комплимент! Что за вздор! Что за маразм такой! – Себ говорил, недоверчиво озираясь. Секунду казалось, что глаза у него наполнились слезами.
– Дорогой Джексон… – Джеймс совал банкноты в руку метрдотелю – сто, двести, триста фунтов, за все не хватит, но хотя бы отвлечет.
– Это черт знает что! – не унимался Себ. Он не желал уходить, не давался, когда его попытались вывести под руки, и вдруг раздался грохот и посыпалось стекло: Себ схватил стул и, не успел никто опомниться, запустил им в окно. Стул упал на мостовую.
– Ха! – ошеломленное молчание нарушил одобрительный вопль из угла, где сидел Хэл. Достопочтенный Алек зааплодировал – сперва редкими хлопками, затем бурно.
– Отличное шоу, парень, чертовски хорошее шоу!
Джеймс не нашелся с возражениями. Джордж, Ник, Кассиус и одурманенный Хэл, возбужденные грохотом, присоединились к аплодисментам и кинулись громить ресторан. Метрдотель развернулся и пошел к телефону в вестибюле. Джеймс переглянулся с Томом. Ночь в камере им совершенно не улыбалась – это будет сокрушительный конфуз. Они, конечно, непобедимы, но такое никому не надо, да и – тут Джеймс смутно почувствовал, что кокаин все-таки влияет на его обычно рациональное мышление, – накроют не кого-то другого, а их, «либертенов»! Подобно Икару, они подлетели слишком близко к солнцу. Куда как лучше улизнуть сейчас, бросив младшекурсников, продолжавших громить многострадальный зал, вдребезги бивших оконные стекла (о боже, Джордж снова вытащил свой член, а толстогубый Хэл с тигриным рыком блюет на пол), чем отдуваться за всех.
Все было сказано одним взглядом, Джеймс и Том привыкли обходиться без лишних слов. Они сделали ноги – улизнули с места преступления, пока метрдотель вызывал полицию, а бедная официантка, съежившись, стояла рядом с ним. Она прижалась к стене, когда Джеймс с Томом пробегали мимо. На бегу Джеймс одними губами проговорил «извините» – вежливость денег не стоит, как говорила его мать, а приличное поведение помогает все уладить, ведь никто не хочет неприятностей, – и друзья выбежали на улицу, в январский ночной холод.
– Черт побери! – Том обеими руками пригладил светло-каштановую челку.
Значит, здорово переволновался. Джеймсу всего пару раз доводилось видеть этот жест у приятеля: когда в семнадцать лет Том испугался, что оставшаяся дома подружка беременна, да еще когда в школе их поймали за курением марихуаны и в кабинете директора они на секунду поверили, что их исключат.
– Ш-ш-ш. – Осторожное предупреждение Джеймса оборвалось визгливым хихиканьем.
– Да, да… Но черт возьми! – В голосе Тома слышались ужас и восторг, страх и трепет. Когда молодые люди уже отбежали довольно далеко, на Сент-Олдейт завыли полицейские сирены, приближаясь к Хай-стрит.
Мы непобедимы, черт возьми, непобедимы, думал Джеймс, когда до него вдруг дошло: погоня приближается! Они рванули так, что фалды летели сзади. Сердца бешено колотились, мышцы ног горели, как после получаса на беговом тренажере или на последних мучительных метрах лодочных гонок.
Сердце колотилось о ребра, но прекрасная форма не подвела: Джеймс несся над булыжной мостовой на открывшемся втором дыхании до самых надежных стен колледжа Тома – Уолсингема. Дубовые ворота были заперты, и они полезли через стену, порвав фраки об острые пики ограды. Ободранные о камень ладони жгло, но это казалось пустяками. Джеймс и Том шикали друг на друга и фыркали от смеха. Они непобедимы, и этим все сказано. Они всех перехитрили и теперь в безопасности.
Перелезая через ограду, Джеймс на секунду замер на стене, откуда было рукой подать до темно-синего неба, звезд, рая и ухмылявшихся горгулий. Он на мгновение представил себя правителем замка, единственным оставшимся в живых. Джеймс силился отдышаться, прислонившись к стене башни, ощущая твердость камня, накопленное им за день тепло и четырехсотлетний возраст. До несокрушимости этих стен Джеймсу и Тому еще далеко…
– Ты идешь или что? – окликнул снизу благополучно спустившийся Том. Его глаза, озера теплоты и доверия, ярко блестели.
Господи, как же он любит Тома! Джеймс сделает все, чтобы его защитить. С первой школьной четверти они сплотились против целого мира. Их сблизили спорт, школа, юность, суровый выговор директора школы, они вместе впервые попробовали наркотики – марихуану и кокаин, – а во время совместной мастурбации, получается, и секс тоже.
Ночь вдруг показалась враждебной и опасной, и Джеймс спрыгнул во двор, легко приземлившись в темноте. Ночной дворецкий, уютно устроившийся перед маленьким телевизором в своем домике, вряд ли их заметит. Легкие шаги по бетону словно улетучивались вместе с эхом.
– Ну что, по стаканчику на сон грядущий? – Том обнял друга за плечи, обдавая его щеку жарким дыханием.
– А давай, – согласился Джеймс.
Глава 18
Кейт
26 апреля 2017 года
Третий день процесса. Полдень. Адвокат Анджела Риган легонько постукивает чернильной ручкой по толстой папке: «ра-та, та-та; ра-та, та-та» – сигнал побудки, которую играют в войсках на рассвете, чтобы с первыми лучами солнца нарушить непрочный мир. Она сидит, подавшись вперед, упираясь в папку огромной грудью. На правой руке бриллиантовый перстень размером с кастет играет в свете ламп.
Анджела Риган, пятидесяти с лишним лет, из семьи рабочего из Северной Ирландии, – гениальный выбор. Если Джеймс Уайтхаус в детстве играл в мяч и повторял молитвы на латыни, мисс Риган, познав специфику района Ардойн в раздираемом конфликтами Белфасте, быстро смекнула, как оттуда вырваться.
Она улыбнулась Оливии, скрестив неожиданно маленькие для такой великанши руки под грудью. Улыбка была бодрой, но выражение ее глаз не изменилось: в чем-чем, но в лицемерии Анджелу не упрекнешь. Когда она приступила к разбору основных показаний, всякое тепло улетучилось из нее быстрее, чем изморозь с оконного стекла.
Оливия смотрит прямо перед собой, будто решив не поддаваться нажиму этой отнюдь не добродушно настроенной женщины. Она высоко держит голову, а руки сложила перед собой на свидетельской кафедре. Поймав мой взгляд, Оливия улыбается дрожащими губами.
– Мисс Литтон. Я постараюсь вас не задерживать, но некоторые вопросы нам нужно прояснить, – гладенько начинает Анджела. Ее тон призван внушать ложное ощущение безопасности, но Оливия настороже и прекрасно знает, что адвокат подсудимого готовит ей ловушку. – Мы услышали, что вы состояли в интимных отношениях с мистером Уайтхаусом. Это правда?
– Да.
– Как долго длились ваши отношения?
– С середины мая до шестого октября, когда он со мной порвал. Стало быть, чуть меньше пяти месяцев.
– И, насколько я помню, вы нам сказали, что, когда вы «столкнулись» с ним в лифте, вы его «все еще любили»?
– Да.
– А в какой момент вы в него влюбились?
– Мне кажется, сразу. Он так действует на людей. Он очень харизматичен. Вы… я… я потеряла голову.
– Но на момент свидания, о котором здесь идет речь, вы уже расстались, правильно?