Она вытерпела. Ей удалось выдержать почти все, только не получилось остаться отстраненным наблюдателем, когда он вторгся в самую интимную ее часть и тело пронзила резкая боль. Холли не удержала слез, покатившихся по щекам, но не закричала – она была слишком подавлена и испугана своей полной беспомощностью.
Закончив, он отодвинулся и извинился – не за сам акт, а за то, что она оказалась девственницей.
– В первый раз? О господи, извини. – Он взглянул на кровь, струйкой текшую по ее ногам и оставившую пятна на нем. – Что ж ты не предупредила? – Он спрятал свидетельство ее дефлорации и стыда под темными брюками. – Я бы не торопился… – Он стоял красный и растерянный – ему явно редко попадались девственницы. – Блин! – в сердцах произнес он в заключение.
Холли не делала попыток ему помочь. Он пригладил волосы, задорно взглянул на нее из-под челки и обаятельно улыбнулся.
– Блин! – повторил он и, запечатлев поцелуй на ее лбу, прижал ее к себе. Холли чувствовала, как перестукиваются их сердца через преграду ребер – сильно и быстро. Он попытался закончить на дружеской ноте: – Но ты уж не держи на меня зла!
У Холли перехватило горло. Тяжело дыша, она неподвижно стояла, ожидая, когда он ее отпустит, и мечтая уйти и смыть, соскрести с себя его следы.
– Не держу, – выговорила она.
Утром ее нашла Элисон. В свое общежитие Холли бежала бегом, держась в тени, не глядя на танцующие влюбленные парочки, и проскользнула в старинные ворота, когда другая студентка впустила ее «ночным ключом». Холли торопилась скрыться ото всех.
Она наполнила глубокую ванну очень горячей водой, не заботясь о соседях: трубы стонали и скрипели, изрыгая воду, и звук льющихся струй разносился по всему зданию с его деревянными панелями. Кожа у нее стала поросячье-розовой от обжигающей воды, обваренные ляжки заболели. Внутри защипало, когда Холли сунула в себя мыло. Опустившись поглубже, она неистово скребла ногтями шею, груди и ключицы, к которым он прикасался, царапая кожу, терла волосы, которые он гладил и тянул. Так мать когда-то вычесывала ей гнид. Холли скребла все сильнее, пока не почувствовала под пальцами что-то липкое и влажное и не увидела, что расцарапала себя до крови.
Потом она свернулась под одеялом, натянув спортивную фуфайку и тренировочные штаны – подростковую одежду, скрывавшую эти груди, это тело, которое доставляет одни проблемы.
Она ничего не чувствовала. Внутри по-прежнему жгло, но сердце превратилось в твердый тяжелый камень. Она плакала, пока не заснула. Ощущение вины и ярости придут позже и будут вспыхивать в самые неожиданные моменты, но пока у Холли не было на это сил.
Она не пошла на завтрак. Со двора доносились голоса первокурсников, которые возвращались из столовой, наевшись тостов, овсянки и яичницы с беконом, напившись чая или кофе из кофеварки и заплатив розовым талоном, на котором значилось «50 пенсов». На десять было назначено совещание телефонной службы доверия «Найтлайн» – Холли на него не пошла. Она не встретилась с Элисон за ланчем, хотя они и договаривались. Мысль наткнуться на кого-нибудь, особенно на Софи, милую, ни в чем не повинную Софи, вызывала у Холли тошноту.
В полвторого в дверь забарабанили. Холли вцепилась в одеяло. Уши у нее заболели от настойчивого стука. Пришедший был настроен решительно и не собирался уходить.
– Кто там? – Холли не узнала собственный голос, тихий и дрожащий. Решившись встать с безопасной постели, она крадучись подошла к двери.
– Это я, Элисон! Ты заболела? Или вы там с Дэном? Если да, то я отваливаю.
С трудом справившись с ключом, Холли потянула дверь, и это усилие – открыть дверь и одновременно открыть кому-то себя – едва не лишило ее последних сил.
Рот подруги в ужасе приоткрылся. Холли знала, что глаза у нее опухли и налились кровью, на щеках следы слез, лицо без макияжа кажется совсем детским и каким-то голым.
– Что с тобой случилось? – Слова вырвались у Элисон шепотом, будто, если говорить тихо, можно не верить ответу. Она протянула руки, чтобы обнять Холли, но та попятилась, съежившись.
Глава 20
Холли
19 июня 1993 года
Вскоре после этого она уехала домой. Весь ее вид, когда мать, Линда, встречала ее на вокзале, говорил о подавленности и крахе надежд. Именно это Холли и чувствовала – что она неудачница, раз не настояла на своем в сексе и в разговоре, не смогла доходчиво озвучить важнейшую вещь – она не хочет, чтобы вторгались в ее тело.
– Там слишком много снобов, – говорила она, когда ее спрашивали, почему она не поедет в Оксфорд в октябре.
Мэнди, не скрывавшая радости от того, что ее высоко метившая сестрица опалила себе крылышки, приставала к ней с расспросами.
– Отвяжись, сделай милость, – сказала ей Холли. – Просто это не мое.
– Наверное, девочка стосковалась по дому, – объясняла ее мать в ответ на расспросы подруг. – Там, на юге, все чужое.
Куда как лучше учиться в Ливерпульском университете, откуда можно приехать домой, когда захочется. Линда была неглупой женщиной и видела, что дочь пережила какое-то потрясение. Наверняка из-за парня. Или, еще вероятнее, из-за мужчины.
И в сентябре 1993 года Холли начала все заново в Ливерпульском университете. Рекомендации оксфордских преподавателей были превосходны, хотя экзамены Холли сдала не так блестяще, как ожидалось. У нее был полный грант на обучение, и никто не собирался лишать ее стипендии только потому, что она перешла на юридический факультет.
– Гораздо лучше приобрести какую-то практическую специальность, – сказала она Мэнди.
Сестрица кивнула, не преминув напомнить, что говорила об этом с самого начала.
– На романтической литературе далеко не уедешь.
– И чего же тебе хочется? – Мэнди жевала жвачку с деланым безразличием, но ей не давало покоя, что старшая сестра вдруг стала такой карьеристкой.
– Да мало ли, – отмахнулась Холли с притворным безразличием. Откровенничать с Мэнди означало подставляться. – Закрывать плохих парней, добиваться правосудия… – Впервые после возвращения домой она улыбнулась по-настоящему. Улыбка вспыхнула и в глазах, ненадолго прогнав из них суровое выражение.
Диплом она получала уже как Кейт Мохайни. Кейт – более твердая и резкая форма ее среднего имени Кэтрин, а Мохайни – девичья фамилия матери, которую Линда вернула себе, узнав, что Пит со своей двадцативосьмилетней подружкой ждут ребенка.
Холли Берри – папашина шутка, превратившая ее в посмешище, – исчезла навсегда, как руно, состриженное с замызганной меченой овцы, обнажив чистую, безжалостно оголенную кожу.
Метаморфозы на этом не кончились. Волосы, которые Холли коротко остригла перед Оксфордом, за несколько лет отросли и посветлели. Спрей «Сан-ин», которым ее щедро поливала Мэнди, сменился мелированием, выглядевшим так естественно, что лишь мать и сестра помнили, что Кейт не натуральная блондинка. Девушка сильно похудела: чересчур соблазнительные груди и округлый живот будто сдулись, тело стало совершенным и стройным, а вес контролировался регулярными пробежками и постоянными взвешиваниями. Война с телом велась постоянно: мягкая податливость и ненужная сексуальность изгонялись, пока Кейт не превратилась почти в андрогина, став худой и резкой. Густые сросшиеся брови были элегантно выщипаны, а когда сошел жир, обозначились скулы – высокие и четкие. Прежде пухлые, щеки слегка запали, и лицо по форме стало напоминать сердечко.
– А она у нас похорошела, – отметила Линда, когда Кейт окончила университет, фотографируя ее перед Ливерпульской филармонией. Квадратная шапочка была лихо сдвинута набок, но улыбка Кейт казалась жесткой. – Вот бы она это поняла и начала с кем-нибудь встречаться…
Студенческие годы в Ливерпуле прошли практически без поклонников: Кейт Мохайни мало кто отваживался пригласить на свидание – настолько она презирала мужчин. Поэтому все очень удивились, когда она, поступив в лондонскую адвокатуру, обзавелась бойфрендом, быстро ставшим ее мужем. Алистера Вудкрофта, добродушного молодого человека, всегда уступавшего жене, по окончании учебы так и не взяли на работу в судебную систему.
Кейт мечтала научиться снова доверять людям, отказаться от излишней категоричности, ставшей частью ее натуры, позволить хоть немного любить себя, но не смогла вынести близких отношений, хоть и терпела секс. Она не пускала мужа в свой личный мирок и пресекала его попытки помочь. Она вскидывалась, затевала ожесточенные споры, осаживала его, отталкивала, как только возникал риск сближения. Кейт видела, как его глаза сверкали от обиды, и подольше задерживалась в баре или офисе, приходя домой, когда муж уже спал – или притворялся спящим.
Брак продержался полтора года, внушив Кейт стойкое нежелание жить с кем-то еще – и оставив ей новую фамилию, под которой она начала юридическую карьеру. Фамилия нравилась ей своей простотой: твердые, деловые согласные, два бесстрастных слога, оставляющие впечатление чего-то прочного.
Так появилась Кейт Вудкрофт.
Глава 21
Эли
26 апреля 2017 года
Опершись о кухонный стол, Эли натянула плотные черные колготки и сунула ноги в туфли. В доме, в виде исключения, было тихо. Десять вечера. Завтраки в школу собраны, на кухне более или менее чисто. Дети спят, Эд в отъезде. Эли понимала, надо воспользоваться возможностью и поспать подольше, но у нее еще оставались силы. Ей так редко выпадает возможность спокойно посидеть и подумать!
Отпив глоток чая «Эрл Грей» без кофеина, бесцветного и успокаивающего, взрослый эквивалент теплого молока, которое Джоэль все еще требует перед сном, – его Эли заваривает, когда у нее хорошее настроение, что в последние годы бывает реже и реже, – она взяла вчерашнюю «Гардиан». За неделю Эли едва просматривала пару газет, но эту бесплатно положили к покупкам в супермаркете. Можно в кои-то веки узнать обстановку в мире.
Пробежав первую страницу, Эли открыла сразу третью, где даже крупные газеты печатают самые скандальные истории. На глаза ей попался отчет о первом дне процесса над Джеймсом Уайтхаусом. Именно о нем говорила Кейт, сидя за этим столом: резонансный процесс над высокопоставленным чиновником станет новым стимулом для ее карьеры. Ни о чем другом она и думать не могла.