Софи через силу пила черный кофе, глядя, как девушка собирает себе завтрак из фруктов, йогурта и меда, и удивляясь ее аппетиту: у нее самой желудок отказывался принимать пищу.
– Гораздо лучше, когда вы здесь. Мне кажется, вы ему нужны, – деловито и без осуждения добавила Кристина, бочком выбираясь с кухни.
Софи не могла с ней не согласиться: она видела, как Джеймс улыбнулся помощнице. Так он мог улыбнуться государственному служащему – глаза остались серьезными, а улыбка была лишь данью вежливости.
Он взял кофе, предложенный женой, и сделал глоток, дернув кадыком.
– Остыл немного.
– Я сварю новый.
– Нет. – Это вышло слишком резко, и Джеймс сразу поправился с улыбкой: – Нет, зачем же, я сам.
Он занялся кофемашиной. Софи ждала, представляя, как крохотные брызги летят на белоснежные манжеты. Джеймсу наверняка придется переодеваться.
– Впрочем… помоги, пожалуйста. – На мгновение он стал беспомощным, совсем как Финн, который до сих пор не ладил со шнурками, не в силах понять, как их завязывать.
– Конечно. – Софи хотела положить руку мужу на спину в знак ободрения, но он отодвинулся – почти незаметно и вместе с тем выразительно.
– Я буду в гостиной – пойду подумаю.
Можно было и не отвечать, что она конечно же поможет.
То, что он не скрывал волнения, успокаивало Софи. Она сохраняла видимость беззаботности при детях – сохранит и перед мужем. Ради него она будет стойкой, уверенной женщиной, которая ему сейчас так отчаянно нужна.
Ее ободрило поведение Джеймса вчера вечером. Они оба были без сил – она от долгой поездки и мыслей о предстоящей встрече после услышанного в суде, а он – от ежедневного многочасового напряжения. Лицо у него посерело, и когда Джеймс ее обнял, Софи захлестнула неожиданная нежность. Как она могла в нем усомниться? Как могла думать, что Джеймс был способен произнести те ужасные слова, как могла вообразить, что он настолько не щадил чувства Оливии? Как она могла даже допустить подозрение, что ее муж способен на изнасилование?
Чувствуя себя предательницей при одной мысли об этом, Софи упала в объятия мужа и тоже крепко обняла его, зная, что впервые нужна ему вся, без остатка. Его плечи немного расслабились, и Софи стояла, ощущая тепло его тела и радуясь, что он ищет в ней опору. Это было нехарактерно и продлится недолго, но тем приятнее казалась новизна этого ощущения.
А потом они занимались любовью – по-настоящему, чего не было с того дня, как разразился скандал. Это не был секс, подогретый гневом или желанием доказать, что у них все в порядке, а будет еще лучше. Это не был секс с целью рассеять тревогу, страх и сомнения, не отпускавшие их последние пять с половиной месяцев. Это не была и чисто физическая разрядка – нет, они занимались любовью нежно и страстно. Джеймс передавал через свою любовь, что Софи ему нужна и он доверяется ей, не боясь показаться беззащитным. Лицо его смягчилось, в нем не было и следа притворства, старания поддержать некий имидж. Потом Софи лежала в кровати, зная, что надо вставать, но желая подольше понежиться рядом с мужем. Ей казалось, муж только что доказал ей свою невиновность – доказал не менее полно и искренне, чем мог бы сделать это с помощью слов. Мужчина, который может заниматься любовью с такой нежностью и заботой, ее муж, отец ее детей, неспособен на такую гнусность, как изнасилование.
За руку с мужем Софи прошла несколько шагов от такси до входа в Олд-Бейли – голова поднята, плечи расправлены, глаза в упор смотрят на папарацци, сразу бросившихся к ним. Главное – не позволить засыпать себя вопросами.
– Софи, Софи! Сюда! – Немолодой мужчина в плаще с взъерошенными волосами, в поношенном костюме и с красным лицом пьяницы подошел к ним вплотную, нарушая личное пространство. В руке у него записная книжка. – А что, Софи, премьер-министр еще не утратил «абсолютного доверия» к вашему мужу? – Голос у него жесткий, «с песком», напористый и низкий от сдерживаемого гнева.
Софи испепелила журналиста взглядом – она знала, что умеет осадить без слов. Да как он смеет кричать и подманивать ее, как собачонку палкой? Но Джон Вести быстро провел их в здание суда, и они оказались в безопасности. Рука Джеймса по-прежнему плотно лежала в ее руке. Софи чуть сжала пальцы, ощущая ее тепло, и почувствовала, что ладонь у него вспотела, что случалось крайне редко. Джеймс отнял руку.
– Все нормально? – спросил он, глядя ей в глаза, будто важнее нее для него никого не было.
Софи кивнула и отступила в сторону, молча и понимающе: Джеймсу надо переговорить со своим солиситором. Ее участие сейчас не требовалось, но Софи продолжала держаться рядом.
Снаружи, думала она, фотографы сравнивают снимки, а тот наглый репортер уже кропает статейку. Почему о Томе он спросил ее, а не самого Джеймса? Неужели опять копают под «либертенов»? Ладони закололо невидимыми иголочками, сердце забилось чаще. Ритмичный стук отдавался в ушах. Размеренно дыша, Софи пыталась успокоиться и подавить бившийся в висках настойчивый вопрос: что именно им известно?
С публичной галереи она неотрывно смотрела на мужа, вкладывая в этот взгляд всю свою поддержку, хотя и знала, что он не поднимет голову, чтобы посмотреть на нее. На свидетельской кафедре он выглядел внушительно и уверенно, и на миг Софи посетила безумная надежда, что присяжные сочтут его еще одним свидетелем, рассказывающим свою, иную версию событий, а не подсудимым, которого обвиняют в изнасиловании.
Табличка на стене гласила, что вставать с места, когда говорит судья, и перегибаться через перила запрещено. Невзирая на предупреждение, Софи смотрела вниз, пока голова не закружилась от прилива крови. Острый мгновенный испуг прогнал все иллюзии – Софи даже показалось, что она сейчас упадет в зал. Она тут же выпрямилась, с облегчением ощутив под собой жесткую скамейку.
Чтобы отвлечься, она разглядывала головы барристеров, в напряженной тишине листавших свои бумаги в ожидании, когда судья попросит продолжить показания. Софи смотрела на Анджелу Риган, находя странное утешение в ширине ее плеч и заметной даже под мантией грузности. Мисс Вудкрофт по сравнению с ней выглядит хрупкой, хотя она довольно высокая. Из-под парика виднеются собранные в хвост светлые волосы, на правой руке – бриллиантовое кольцо. Боже, какие нелепые у нее туфли – лакированные лодочки с золотой цепочкой поперек мыска! Такие подошли бы парламентскому церемониймейстеру.
Она немного суетится, эта Вудкрофт, перепроверяя что-то в толстой папке на кольцах, ощетинившейся цветными стикерами. Страницы пестрят от пометок яркими маркерами. Адвокат что-то быстро пишет левой рукой, нажимая на толстый мягкий кончик фломастера. У сидящей на той же скамье Анджелы в руках айпад, у ее помощника Бена Кёртиса – тоже. Не сторонница традиционного подхода, Анджела проницательна и, по словам Джеймса, обладает невероятной памятью. Софи инстинктивно угадывает, что между ними нет ничего общего и адвокат мужа не испытывает к ней теплых чувств. Но ей не нужна симпатия Анджелы. Главное, чтобы она вытащила Джеймса.
С появлением в зале судьи наступает тишина: спокойствие расходится по аудитории кругами, как по поверхности пруда. Джеймс начинает давать показания. Он хорошо держится: голос низкий и теплый, в нем звучит привычная уверенность, но ни следа надменности. Это Джеймс в своей лучшей форме: близкий к избирателям политик, излагающий свою историю самым убедительным образом.
Софи все равно трудно следить за словами мужа. Анджела энергично берется за тему супружеской неверности, и Софи вынуждена выслушивать объяснения Джеймса, который говорит, что на интрижку с Оливией решился не сразу.
– Я понимал, что это неправильно, – признается он, переплетая пальцы а-ля Тони Блэр, словно в детской игре: «Вот церковь, а вот колокольня со шпилем…»
– Потому что вы были семейным человеком? – подгоняет Анджела.
– Я и сейчас семейный человек. Жена и дети для меня – все. Я поступил недостойно, предав их доверие, когда вступил в связь с мисс Литтон. Это был неверный шаг, совершенный под влиянием минутной слабости, и я глубоко сожалею о той боли, которую каждый день причинял своей семье.
Адвокат помолчала.
– Однако вы все-таки причинили им эту боль?
– Да. – Джеймс вздохнул. Вздох, казалось, исходил из глубин его души. Это был вздох человека, терзаемого своим несовершенством. – Я не идеален, – тут он с мольбой приподнял руки, – но ведь идеальных людей не бывает. Я уважал мисс Литтон как коллегу, и, признаюсь, меня влекло к ней, как и ее ко мне. В момент моей слабости у нас завязался роман.
Глаза Софи наполнились слезами. Она задыхалась от жалости к себе и унижения, становившегося все более сильным. Она попыталась сосредоточиться на чем-нибудь другом, чтобы не смотреть на мужа, – например, на присяжных, сидевших с самыми разными выражениями на лицах. Мужчина средних лет слушал сочувственно, пожилая женщина в заднем ряду и молодая мусульманка в темном платке – куда более холодно. Софи смотрела на Джона Вести и на солиситора со стороны обвинения – безвкусно одетую даму в дешевом сером костюме: откинувшись на спинку скамьи и скрестив руки на груди, она даже не притворялась, что верит Джеймсу. Или ей просто скучно? Софи рассматривала мисс Вудкрофт – барристера, поддерживавшего обвинение: пока Анджела наводящими вопросами подгоняла Джеймса, та копалась в своих записях, иногда что-то быстро записывая в одном из синих блокнотов. Наклон головы и манера быстро, размашисто писать показались Софи очень знакомыми.
Это ощущение крепло в следующие тягостные полчаса, пока Джеймс продолжал давать показания. Пожалуй, легче смотреть на эту Вудкрофт, чем выслушивать мужнину версию событий, составленную в расчете на публику: он, конечно, человек семейный, но отношения с Оливией были уважительными и по взаимному согласию. Раньше он очень тепло к ней относился: посылал ей цветы, водил на ужин, а в конце июля купил цепочку в подарок на день рождения. Сердце Софи тяжело забилось при этом открытии. От осознания, сколь глубок был обман мужа, в груди у нее возникла острая боль, от которой перехватывало дыхание. Как, оказывается, легко он вел двойную жизнь!