И даже смешно это раньше было. Такой большой и просветленный в прошлом – а никогда не делает выводы и повторяет все это снова и снова. Было смешно, сейчас – больно. Разница в том, что ни в одно из прежних Боренькиных внезапных исчезновений, я не нуждалась в его советах и помощи…
– Не вовремя! – громко кричу я и падаю спиной на диван. /Несвоевременность – вечная драма…/ – пытаюсь напевать, но вместо мотива в голове крутится умалишающее: «он в тебе новую Марину видит!» – А-а-а-а! Выключите этот голос, выключите! – кажется, это истерика. Таки настигла меня – гадина, таки окутала. – А-а-а! Выключите голос!
/Полупустой вагон метро/ Древний тоннель/ Меня везет ночной экспресс…/ – бурчу себе под нос очень обиженно, хотя и стараясь выглядеть сильной.
В гулких стенах опустевшей студии я не осталась. С какой стати? В конце концов, я ведь сдаю эту комнату Сэму с Боренькой. Так какого же черта я стану занимать собой оплаченную ими жилплощадь.
Место постоянного моего обитания – тихая, махонькая квартирка, подаренная мне маман при весьма мистических обстоятельствах десять лет назад – нужна мне сейчас в лекарственных целях. Полежать без движения в горячей ванне, выдуть полбутылки мартини – знаю, что противопоказано, но оставаться в трезвом уме мне сейчас куда опаснее – сделать себе такую вот временную лоботомию, остаться без мыслей и без ощущений, провалиться в небытие, выспаться…
/И пусть меня никто не ждет/ У дверей/ Вези меня, ночной экспресс/ Вези меня скорей…
Примостившись на корточках напротив моей деревянной двери, облокотившись спиной на перила, полуждал-полуспал Павлуша. «Вот и впала в прострацию…» – намеренно хмуро подумала я, но на самом деле, конечно, встрепенулась вся и ощутила приятное.
Как мило, как невозможно важно ощущать себя кому-то нужной. Возвращаешься откуда-то, вся такая героическая и измотанная, уверенная в отсутствии чудес и полном своем одиночестве, а тут – на тебе – такой вот сюрприз.
Я очень любила сюрпризы, но не очень любила Павлика, поэтому одновременно и трепетала от радости и злилась немножечко.
– Ну, наконец-то, – Павлуша весь был полон праведного негодования. – Где ты была? Ни ключей, ни тебя, ни заряда в аккумуляторе телефона…
Ну вот, Павлик истолковал нашу утреннюю встречу однозначно и неправильно. Он уверен, что все налажено, что он снова живет здесь, и что я опомнилась… Иногда мне кажется, что ему попросту не хочется возвращаться к себе, где кухня увешена вечными постирушками, где много народа и мало места, где нужно соблюдать устоявшиеся давно правила… До встречи со мной Павлик жил с родителями и двумя семейными сестрами.
– Когда-то жили дружно и весело. – рассказывал Павлик. – Отец любил хвастаться: «У нас дома образец идеальной коммуны». Все дела спорились, А потом сестрицы обзавелись моими племянницами и обозлились на всех домочадцев и друг на друга. Не знаю, за что. То слишком громко говоришь, то в обуви грязной топчешься, то чужое полотенце взял. Женщина с грудным ребенком – мегера. Представляешь, как мне с тобой повезло?
Я от таких его фразочек всегда усиленно нервничала. Не верилось как-то в их искренность. Не может молодого мужчину и впрямь полностью устраивать, что его женщина не может иметь детей. «Это или глупость, или очень сильная любовь», – расстраивалась я. – «Если первое – мне такой не нужен, если второе – то пройдет скоро»…
Павлик заходит в квартиру, по-хозяйски поправляет паркетину в коридоре, идет ставить чайник. Никаких признаков серьезной обиженности или подавленности.
– Паш, скажи, – начинаю осторожно и издалека, – А Маринину предсмертную записку читали? А то я так и не…
К счастью, Павлик сейчас выпимши, потому ему ясно все и сразу, и договорить он мне не дает. Это здорово, потому что объяснить, с чего вдруг я этой запиской так интересуюсь, не смогу…
– Нет, – отвечает Павлик. – Мы решили не копаться. Если бы было нужно, если бы там нам что-то было, нам бы ее прочли обязательно. А так… Меня Маринина мать попросила – забудьте об этом, там ничего для вас важного. И я забыл… А те, что особо настырные были, пошли с кем-то договариваться, смотреть, они столько боли родным причиняли своим вмешательством, я же видел. Я до конца был, и убирать потом помогал. И фотографии детские смотрел, когда все ушли уже…
Обо всем этом Павлик говорит с нескрываемой гордостью. Дескать, вот я какой молодец, неужто этим не заработал прощения? Если и был чем виноват – все спишется. Потому что вел себя на похоронах благородно, не оставлял одних, помогал и заботился…
– Даже Свинтус с Карпушей раньше меня уехали!
Самое важное я узнала. Что теперь? Мартини отменяется, это ясно.
Когда-то в приступе особой обо мне заботы – есть все-таки в Павлушиных чувствах ко мне очень много от страсти к самопожертвованию – он, не согласовав, отправился к моему лечащему врачу побеседовать. Не знаю уж, какими методами – вероятно, пожилую врачиху подкупила его отчаянная преданность мне, – но он сумел добиться откровенности. Слава Богу, не в ущерб моим легендам – врачиха попалась корректная и все мои рассказывания подтвердила полностью. Хотя в основном Павлику рассказали правду. Теперь мне кажется, он даже расстроился немного, когда ему сказали, что метастаз еще не было и хирургическое вмешательство полностью уничтожило болезнь. Расстроился не потому, что желал мне зла, а оттого, что связав свою жизнь с безнадежной больной, выглядел бы в своих глазах еще героичнее. А так – как-то не очень громадной получается его жертва. И он продолжал расспрашивать врачиху, на этот раз уже напрямую о самом плохом. Да, конечно, пострадали некоторые внутренние органы. Да, больная сказала правду – она не сможет забеременеть. Придется также более внимательно следить за здоровьем. Алкоголь, курение – смертные враги… Сильные переживания вредны тоже. От долгих поездок, вероятно, нужно будет воздержаться, важно не прекращать наблюдение…
И вот с тех пор Павлик следил за моим образом жизни. Другая на моем месте от его нравоучений давно б повесилась – тьфу, опять Марина вспоминается! – а я, ничего, терпела, приятно удивлялась такой заботливости, всерьез собиралась со временем уменьшить количество выкуриваемых сигарет…
– Сонечка, ты спишь? – последовательно отказавшись от чая, секса и разговоров, я сослалась на головную боль, отвернулась к стене и пыталась заставить себя ни о чем не думать. Павлик послушно залег в кресле с книгою. Но вот теперь не выдержал, и погасив торшер, осторожно начал предъявлять права на мое расположение. Провел рукой по плечу, обнял за талию, прижался животом…
– Сплю, – отвечаю апатично.
– Послушай, я вот подумал, – он разворачивает меня к себе и дышит в лицо перегарищем. Пил он явно не много, но что-то противное. – Чего мы ждем? Чувства проверены… Видела бы ты себя сегодня утром, как бежала ко мне, как на шею бросилась… Все с тобой ясно. Как и со мной к тебе. Так вот, пора воплощать все планы в действие. Сходим в загс, оформимся, ты соберешь все необходимые бумажки из больницы. Будет семья. Настоящая. Знаешь мой отец говорит, что мужик не мужик, пока бабу с дитем себе на спину не взвалил. Баба у меня уже есть, осталось дитем обзавестись. Давай съездим, ну давай на днях поедем в тот детский дом…
Мы давно собирались. Обсуждали, мечтали, прикидывали… Я и верила во все это, и нет. Для Павлика – красивая игра во взрослую жизнь, для меня – слишком серьезно и значимо, чтобы решиться. Я как-то смирилась уже совсем, что не будет у меня никогда нормальной жизни и человеческой семьи. Смирилась и жила, как придется. А потом, после больницы, поняла главное, захотела измениться, изменилась, встретила Павлика… А потом появился Боренька и спутал все. Да и помимо Бореньки было много препятствий к становлению на путь нормальной женщины. Он ведь мальчишка еще совсем – мой Пашенька. Несмотря на наносную серьезность и страсть к разговорам о перспективах, он – деточка. А значит, сам не знает, чего просит, сам не знает, о чем говорит.
Но, Боже мой, с другой стороны, как бы это было здорово… Пухлая детская ладошка – такая маленькая, что кажется игрушечной – доверчиво покоится в моей руке. Из освещенной и пахнущей чаем кухни мы идем в комнату. Зачем? Отбирать папу у компьютера и усаживаться ужинать. Всем вместе, в уютной теплой кухоньке, под тихую оркестровую мелодию и веселое детское щебетание, обмениваясь теплыми, любящими взглядами…
Неужели все это еще может быть у меня? Неужели нашелся человек, который предлагает мне это, хотя и понимает, что ребенок будет не родной, а я – неполноценная…
– Если б ты знал, как я расстраиваюсь, когда ты все то говоришь. – в сотый раз, я, поправ все данные раньше себе обещания, пустилась в откровения. – Я ведь верю тебе! И если это потом окажется просто так сказанным, я с ума сойду, я не выдержу…
– Как ты можешь?! – Павлик обиженно надувает губы и отворачивается. О нет! Теперь он будет мрачным до тех пор, пока я не начну подлизываться. Сколько убеждала себя не открывать ему, что думаю, сколько собиралась вести себя сдержанно… Но нет, все равно прорывает иногда. И что-то такое говорю и порчу все. Впрочем, какая мне уже разница? С человеком, который может обидеться в самый ответственный момент, вряд ли стоит связывать будущее ребенка… Да и какое у моего ребенка может быть будущее? Никакого, потому что ребенка не существует и не будет никогда. Мне тридцать три года и моя жизнь – бессмысленна!
– Разве я дал тебе повод считать, что говорю просто так? – на этот раз Павлик изменяет своим привычкам и начинает разговор первым. – Вспомни, что сказали в консультационном центре: вы сами себя накрутили, будто усыновить ребенка – такая большая проблема. Женитесь, собираете необходимые бумаги, едете в детский дом, определяетесь, потом предстаете перед опекунским советом и все. Проблем нет, Сонечка. Все ясно, как белый день. Адрес того дома, что нам советовали, у меня остался. Если с твоими капризами и проверками чувств покончено, давай уже действовать. Посмотри на Марину – она тоже думала, что будет жить вечно и еще успеет завести ребенка… Я ведь знаю, тебе, как и всякой женщине, как и Марине, это необходимо…