«Какие сильные нужно иметь руки, чтоб поднимать такое крупное тело», – совершенно не в тему подумалось Сонечке. И тут же вспомнились другие руки, ничуть не менее сильные, обнимающие, нужные. Это были руки из прошлого, руки, утерянные безвозвратно и сознательно. Руки, с обладателем которых Сонечка никогда не смогла бы вместе жить, а просто встречаться устала и считала бессмысленным. Вообще, она часто вспоминала Бореньку. И всякий раз злилась на себя за эти воспоминания. Никаких чувств она к нему давно уже не испытывала. Воспоминания отдавали тоской не по Бореньке, а в принципе по наличию рядом кого-то родного и важного. В общем, кроме несвободы, Сонечку еще серьезно тяготило одиночество. Но менять она ничего не собиралась. Ждала подарков судьбы и праздников, а может, и впрямь слишком сильно была загружена мыслями о работе и прочей дуростью.
Кусочек мысленного дневника:
Надо было сразу кричать «Не-е-ет!». Возражать, требовать отмены всех договоренностей… А самое правильное: не нужно было подписывать бумаги и во всю эту авантюру вмешиваться. Но сейчас поздно уже сожалеть о прошлом. Подружиться бы с будущим…
Нет, я не оттого подчиняюсь всем их выдумкам, что слабохарактерна. Немало было в прошлой жизни моментов, когда и ругалась, и посуду била и непременно оттаивала. Но тогда – воевала за справедливость. А тут, как ни гляди – справедливость на их стороне. На очередной звонок с предложением писать книгу о Марине ответила согласием? Согласием.
Договор о том, что обязуешься два года работать в конторе Геннадия, подписывала? Подписывала. Так что не имею никаких аргументов, чтоб спорить. Они ж не просто с потолка несусветные сроки берут, они же ставят задачи и подробно расписывают план их выполнения. А то, что этот план всякие проблески личности во мне давит – это уж не их проблемы… И, понимая это, лезть на рожон я не могу.
Это как в том анекдоте, когда обычный пользователь пристает к программисту: «Я вот написал программу, а она не работает! В чем ошибка? В чем?», а ему безапелляционно отвечают: «В ДНК!». Так и со мной. Ничего толкового взамен боссовских завихрений предложить не могу, потому не могу отскандалиться по-человечески. На генетическом уровне где-то сидит эта никчемная и мешающая во многом страсть к справедливости.
Но сейчас слишком поздно, чтоб оправдываться и пытаться объяснить собственную пассивность врожденной интеллигентностью. К тому же, это совсем не оправдание. Плевать нужно на все эти неловкости. Плевать и действовать, пока меня окончательно не превратили в торговую марку, в имя, лишенное всякого содержимого. Кстати, в смысле времени тоже поздно – два часа ночи. Лежу, вслушиваюсь в тиканье часов, жду утра. Зачем? Да чтоб пойти и высказать все накипевшее. Решилась, наконец.
Нет, Лилия ничего не решит. Она лишь запутает меня окончательно своими доводами… Идти нужно сразу к Геннадию. По утрам, он, вроде, всегда на вилле. Выберу момент, выскажусь…
– Или я, или ваши методы работы! – сообщу с порога. – Мои условия чисты и обыкновенны. Никаких литературных наемников. Или книгу пишу я, или они. Во втором случае я не согласна подписывать ее своим именем и представлять журналистам, как продолжение своей первой книги. Почему? Да потому что это нечестно! Первая книга писалась на одном дыхании. Я выходила пройтись по аллейкам виллы, сидела в тени, а в мыслях зрели, зрели, зрели предложения. Едва я доходила до компьютера, они градом ссыпались в текст. Уже сочные, уже спелые, уже собранные в то, что необходимо было рассказать людям о таком уникальном человеке, как Марина. Я знала, что хочу поведать читателю… Я чувствовала в этом свой долг. Вы приносили материал. Спасибо… Действительно сенсационный, но успех книги не только в нем. В повести удалось показать Марину живой, настоящей, со всеми чудаковатостями и недостатками, с эгоистичными смешными выкрутасами и очаровательными слабостями… Именно поэтому книга стала лучшей из всего, написанного о Марине. Ведь не счесть было сразу после ее смерти всевозможных статеек и расследований о поэте-самоубийце. Помните? И что? Ни одна статья не запомнилась, а наша повесть – стреляет до сих пор. И не столько из-за того, что в ней написано, сколько потому, что Марина там – человек, а не каменный лирический герой. Это много и важно, поймите. И получилось это только благодаря напавшему на меня во время написания вдохновению. Сейчас его нет. Все, что могла сказать о Марине, я уже высказала… Судьба изложена, характер выписан… Никакими подписями в договорах, никакими штрафами или увеличениями гонораров это не исправить. То, что вы решили сделать на последнем совещании – кощунство. Нельзя нанимать людей, чтоб они под моим руководством писали книгу. Какими бы талантливыми ни были эти ребята. Наличие посредников между мной и текстом убьет все мои творческие порывы, а наличие начальствующей головы – все возможные таланты этих ребят. Что? Многие авторы так сейчас пишут? А вы читали их книги? Там нет души, одни технологии… Что? Я обязалась в течение двух лет… Помню, но не буду… Все равно я добьюсь своего…. И скажите, чтоб перестали копать могилу удаву! Он еще жив и расстраивается от таких намеков. Ваши бы, Геннадий, сильные руки, да в мирное русло… «Жизнь стоит того, чтобы не быть сволочью», а «любовь – того, чтобы ждать»…
Проснулась Сонечка за три минуты до звонка будильника. Чувствовала себя несчастной и совершенно измученной. Всю ночь мозг отчаянно боролся со сном, пытаясь продумать предстоящий разговор, но небытие оказывалось сильнее, и планы прерывались на самом важном месте каким-нибудь очередным бредом сновидения…
«Чую гибель!» – голосом Кости Кинчева пропел будильник, и Сонечка содрогнулась от такого предсказания. Взять себя в руки оказалось довольно нелегко. Для разрядки Сафо решила позвонить кому-нибудь.
Вспомнился Владлен, так некстати позвонивший вчера сразу после ухода Геннадия. Звонил он первый раз за много-много лет и прямо-таки сочился утонченными признаниями и дифирамбами. Сонечка была так шокирована решением о найме литераторов-помошников, что на бывшего мужа попросту не обратила внимания. Извинилась, переключилась на Лиличку, пытаясь добиться объяснений… Ничего так и не добилась, зато выработала у себя стойкое убеждение, что Лиличка – просто буфер между Геннадием и остальными участниками процесса. Сама ничего не решает, и, что бы ни считала, всегда будет пропагандировать мнение босса. Сейчас, оторвавшись на миг от реальности, Сонечка вспомнила о вчерашнем звонке Владлена и решила потешить самолюбие
– Алло, привет, я вчера обещала перезвонить тебе, как освобожусь, – довольно приветливо сказала она телефонной трубке. – Сейчас как раз это и случилось.
– Сафо? А сколько время? – хрипло поинтересовался Владлен, и интонации его зазвенели нотки истеричности…
– Время одно, мой друг. Ты, вероятно, хотел спросить «который час»? Очень рано. Но в другой момент я не смогу уделить тебе внимание. Таков уж мой нынешний распорядок. Что хотел?
– Да я вчера звонил… – Владлен досадливо закряхтел. С одной стороны, звонящих в такую рань он привык нещадно посылать, с другой – Сафо явно вышла уже из круга тех людей, с которыми можно так панибратствовать. – Вчера вечером…
– Все ясно, – Сонечку этот разговор однозначно веселил. Слабости бывшего мужа все еще служили для нее крепкой платформой к самоутверждению. – Достоинства наши стираются с каждым днем, пороки – остаются неизменны. Раз вечером, значит пьян, раз пьян, значит понятия сейчас не имеешь, зачем звонил. А раз так, значит на самом деле ничего тебе от меня не надо. Верно?
– Ой, не знаю… – Владлену явно было тяжело. – Это по работе, спи, – рыкнул он куда-то в сторону от трубки и внезапно «включился» в разговор. – Слушай, Сафо. Я тут вчера в сауне клацнул пультом, гляжу – а там ты. Хорошо выглядишь. И прическа эта с пушистыми прядями очень тебе идет. И говоришь приятно. С улыбочкой… А в честь чего это они тебя показывали?
– Ты ж смотрел, тебе виднее. – Сафо никак не могла заставить себя прекратить самодовольно улыбаться. Сто миллионов лет уже ей совершенно был не нужен этот человек, но возможность заставить его кусать локти по-прежнему доставляла ей небывалое удовольствие. Пусть знает, что потерял! – Я как-то не заморачиваюсь, в честь чего. Захотели люди со мной поговорить, пригласили – пришла. Хотя скоро, наверное, начну отказываться. Устала от этих журналистов…
– Так, а что ты говорила-то там? – Владлен как-то не слишком поразился. – Ты извини, у нас музончик был, я без звука смотрел… А звонил, кажется, просто, чтоб сказать – хорошо выглядишь. Кстати, я сейчас автомобилями занимаюсь. Зайди, подбери себе что-нибудь. Все приличные люди у нас уже побывали. Телек включить невозможно: вон клиент, и вон клиент… Короче, ты зайди как-нибудь…
Сонечка растеряно глянула на телефон. Отключиться – не отключиться? Как это дурно и насколько в стиле Владлена! Сначала среди пьяной ночи воспылать большим чувством, кричать в трубку, мол, «ах, Сафо, ты одна в моей судьбе что-то значила! Поговори со мной, девочка…» и прочий бред, а утром делать вид, мол, звонил из вполне корыстных соображений, просто хотел предложить свои услуги. Действительно, раз в телевизоре – значит, много чего может себе позволить, так отчего бы ни предложить сделку-то?
– Ну, так как? – Владлен принялся деловым тоном диктовать адрес автосалона и рассказывать, как к нему ехать.
– Не трать энергию зря, – оборвала Сафо. – Твои иллюзии не на того направлены. У меня сейчас вообще ничего нет. Я полностью на иждивении организаторов проекта. И, знаешь, даже когда что-то будет – а будет скоро, судя по всем договоренностям, – я к тебе ни за что не поеду. А первым делом вообще сменю телефон, что бы ты никогда не смог меня разыскать. Надоели твои ночные истерики! Опять начинается?!
– Ну, Сафо, ну прости, – примирительно заканючил Владлен. – Ты же знаешь, я пьяница и бабник, пропащий человек и все прочее. Ну не обижайся ты… Не хочешь, не покупай ничего, я ж не настаиваю, я ж просто предложил… И ничего не начинается. Поверь… Это просто телевизор на меня воспоминания навеял. Не волнуйся, не повторится ничего… Я уже давно не такой… У меня хорошо все.