- А если я скажу тебе, что ты ничего обо мне не знаешь?
Она посмотрела на него с сомнением:
- Как это?
Клара давно привыкла к тому, что Гроссе сух и немногословен, что мысль свою, свои приказы и поручения он излагает четко и лаконично. Но что мешает ему сейчас перейти непосредственно к делу? Почему он тянет и куда клонит?
- Ты знаешь меня как незаурядного врача и хирурга, занимающегося легальной и нелегальной практикой. Ну и еще, быть может, как своего, далеко не первоклассного любовника. Но тебе неизвестно главное. А главное заключается в том, что я не просто врач и хирург, но еще и ученый.
- Эрих, милый, мне ли не знать это! – удивилась Клара.
- Не торопись. Ученый ученому рознь. Я – ученый Номер Один! В моей области мне нет равных. Я величайший ученый современности, Клара, поскольку от меня будет зависеть будущее человечества.
Он выговорил это на едином дыхании и таким тоном, будто и впрямь открывал ей свою самую большую тайну, а затем сделал внушительную паузу, чтобы она могла переварить услышанное. Снова впился в нее цепким, как орлиные когти, подозрительным взглядом:
- Ты сомневаешься. Я вижу это. Ты мне не веришь. Думаешь, маньяк. Могу доказать на фактах.
Клара потянулась за сигаретой.
- Не смей меня перебивать! – рявкнул он.
Отдернув руку, она испуганно застыла.
- Я довел до виртуозного совершенства пересадку всех жизненно важных органов. Скажешь, не я первый. А эндокринные железы? Назови хоть одного хирурга в мире, кто взялся бы за пересадку гипоталамуса, эпифиса, щитовидной или паращитовидных желез. Нет таких! И долго еще не будет. – Гроссе откинул голову, высокомерно и самодовольно. – А я это давно и успешно практикую. Увы, пока только в Нижней Клинике. Корифеи медицины, мнившие себя столпами науки, рядом со мной пигмеи. Помнишь, еще Уайт, этот Франкенштейн из Огайо, экспериментировал с пересадкой обезьяньих голов, заранее зная, что у подопытных обезьян нет ни малейшего шанса выжить. Его занимало лишь совершенствование его собственного портняжного ремесла – как поточнее приладить, да покрепче пришить.
При чем тут Уайт, недоумевала Клара, глядя на побледневшее от возбуждения лицо своего избранника.
- Да-да, – продолжал Гроссе, ведя монолог сам с собой. – Он, шельма, знал, что обрекает свои жертвы на полную неподвижность, даже в те несколько дней, которые они могли прожить, а вернее медленно умирать, с пересаженными головами. Потому что, отсекая голову, он разрушал связь между головным мозгом и спинным, восстановить которую было ему не по зубам. Как оказалось не по зубам и всем его последователям. Скептики тогда прогнозировали: как минимум, ближайшие сто лет не разгадать ученым тайны спинного мозга. А вот я взял да разгадал! Что вы на это скажете, господа скептики? Я первый сумел победить защитные реакции организма на отторжение, его пресловутый барьер несовместимости. Нет на сегодняшний день в искусстве трансплантации, нейро- и микрохирургии равных мне. Нет и не будет! Ясно?
Он взял ее за руки, как в тиски. Ей было больно, но она заставила себя не показать виду.
- Я сказал, что ты не знаешь меня. Не имеешь обо мне ни малейшего представления. И могу доказать тебе это за несколько дней. Хочешь?
- Было бы более чем забавно.
- Считай, что попала в точку. Элемент забавного в этом безусловно присутствует. Вопрос в том, найдешь ли ты в себе силы смеяться. Предупреждаю, тебя ждут неожиданности, которые простому смертному просто не по плечу.
- Эрих! – воскликнула Клара. – Я заинтригована, напугана и сгораю от любопытства!
- Все. Для первого раза ты услышала достаточно. Считай это увертюрой. Первый акт назначен на завтра.
- Хорошо. Попробуем дотерпеть. – Клара выразительно вздохнула. – Кстати, Эрих! Давно хочу тебя спросить: почему ты никогда не показывал мне свой семейный альбом?
- Семейный альбом? – искренне удивился он. – Что ты имеешь ввиду?
- Я хочу посмотреть, каким ты был в детстве, совсем маленьким. Как взрослел. Хочу посмотреть на твоего отца. А еще больше – на мать.
- Но у меня нет семейного альбома. И никогда не было. С малолетства терпеть не мог фотографироваться.
- А мне никак не удается представить, что когда-то ты мог быть беззаботным и слабым... – Она ненадолго задумалась. – Ну хорошо, но ведь фотографии родителей у тебя наверняка есть. На кого из них ты больше похож?
- Понятия не имею, – зло ответил он. – Меня растила бабушка. По известной тебе причине, все фотографии отца она уничтожила.
- А мамины? – не унималась Клара.
- Про мать я совсем ничего не знаю, – нехотя признался Гроссе. –Бабушка никогда о ней не говорила. Может быть она умерла при родах. А может отец намеренно скрыл ото всех ее имя. Нацистская элита обязана была заключать браки только с арийцами – с представителями чистой расы. Возможно, родившая меня женщина не являлась таковой, хотя мне крайне неприятна подобная версия.
- Прости, Эрих, если я разбередила твою рану, – сконфузилась Клара.
- Не говори глупостей, – отмахнулся он. – Нет у меня никакой раны.
Клара смотрела на Гроссе с сочувствием и благодарностью. Впервые за всё их нелегкое вместе он приоткрыл ей свою душу.
У Айрис, прекрасно знавшей расположение комнат, все тайники и закоулки в доме, были свои укромные места, откуда она вела наблюдение за ненавистными ей любовниками – подглядывала, подслушивала, стремясь составить как можно более полное представление о человеке, которому служит, чтобы, если понадобится, прибрать его к ногтю. Ее личная комната имела общую стену со спальней Гроссе. Просверлить в его отсутствие несколько тщательно выверенных дырок в своем стенном шкафу, на удобном для уха и глаза уровне, сообразительной женщине не составило труда. Все дырки, кроме одной – той, что для глаза, были защищены со стороны хозяйской спальни гобеленом и обеспечивали ей вполне сносную слышимость.
Аналогичные подслушивающие устройства имелись у Айрис и в других местах. Гостиную, к примеру, она могла контролировать из кладовки, а столовую – из гладильной. Вот и сейчас, затаившись в тесной, заваленной всяким хламом кладовке – до онемения в конечностях, экономка жадно ловила каждое слово, упиваясь тайной своей причастностью к происходящему в гостиной.
ГЛАВА 14
Рабочий день в Верхней Клинике давно начался, а Клара все ждала обещанного сюрприза. Ждала нетерпеливо, неистово. Так узник ждет отмены смертного приговора. Да, она заслужила достойное вознаграждение за долгие годы самоотверженной отдачи, слепой преданности человеку, который за все расплачивался лишь недомолвками, замкнутостью, пренебрежением, а то и неприкрытой грубостью. В так неожиданно излитом на нее потоке откровений Клара усматривала для себя начало больших перемен, начало новой эры в своей безрадостной, скупой на добрые мгновения жизни.
Минувшей ночью, нарушив бег мрачной повседневности, Гроссе всколыхнул всю застоявшуюся боль, все нереализованные надежды, тяжело осевшие на дне ее души, закупорившие легкие, сосуды, сердце, мешавшие ей жить и дышать.
Сам-то он вскоре крепко уснул. А Клара до утра не сомкнула глаз. Перед ее внутренним взором, будто ленты немого кино, проплывали дни и годы, отданные служению Гроссе. То была ненасыщаемая потребность в любви, которая, как голод, как хроническая болезнь, день ото дня подтачива-ла, истощала ее силы, физические и духовные. Но она не переставала верить, вечно так продолжаться не может. Конец неопределенности когда-нибудь настанет. Ведь если есть Бог, должна быть и справедливость.
И Гроссе заговорил. Сам. Без принуждения. Значит, справедливость все-таки есть. Правда она пока еще понятия не имела, во что это выльется.
Клара изнывала. Часы тянулись и растягивались резиновым жгутом, казались бесконечными, а Гроссе все не появлялся. С утра он уехал куда-то, по обыкновению даже ее не предупредив. Нервничая, она разряжалась на подчиненных, и те разбегались от нее, стараясь держаться подальше.
Сотрудники уже начали расходиться по домам, окончив дневную смену. Клара стояла за конторкой, нервно постукивая костяшками пальцев по ее внутренней стороне и глядя в одну точку, когда он, наконец, появился.
Некоторое время Гроссе, прищурясь, смотрел на нее – остро, с иронией, с каким-то даже злорадством, и наконец спросил, готова ли она к посвящению в тайну.
Волнение сделало язык непослушным. Судорожно сглотнув, Клара лишь молча кивнула.
- Тогда, мэм, позвольте пригласить вас на вступительную беседу.
Она беззвучно проследовала за ним по мягким ковролитам больничных коридоров к его кабинету.
Плотно закрыв за собой дверь и подождав, пока она сядет, Гроссе заговорил:
- Сегодня я намерен кое-что не только объяснить тебе, но и показать. Для начала ты должна лучше представить себе заведение, в котором работаешь.
- Разве я плохо его представляю? – удивилась Клара.
- Ты просто многого не знаешь. Тебе знакома лишь ничтожная часть моей подземной клиники. Итак, начнем по порядку. Счет этажам ведется сверху вниз. Их семь. Нулевой этаж – промежуточное, связующее звено между двумя клиниками и внешним миром. Первый отведен под жилой блок. Там я разместил персонал, которому по тем или иным причинам не желательно показываться на поверхности. В нашем деле выгоднее иметь дело именно с такими людьми. Доктор Хилл, например. Милдред. Батлер.
Кларе вспомнились лица сотрудников Нижней Клиники, которые никогда не были ей симпатичны. Теперь она поняла, почему.
- Я для них, – деловито продолжал Гроссе, – нечто вроде благодетеля, обеспечивающего их не только работой, но и надежным убежищем. Взамен они платят мне абсолютной преданностью. Конечно, я прекрасно понимаю, что преданность их вынужденная. Но меня это вполне устраивает. Любая сделка должна иметь обоюдную выгоду. Они всецело в моей власти. Искусственный свет, искусственные условия, искусственный замкнутый мирок и шум кондиционеров – отныне их вечный удел. Подобно термитам, они навсегда укрылись под землей.