Казалось, ни Гроссе, ни опекуна ничуть не заботило, слушает юноша их разговор или нет. Какое-то время оба молча глядели друг другу в глаза, будто вели одним им понятный немой диалог. Спохватившись, Джимми закончил:
- Так что сегодня я угощу вас великолепными телячьими стейками. И еще у меня уже готово несколько видов колбас. Ведь вы попробуете, правда?
Не ответив, Гроссе взглянул на Тима, не спускавшего с него глаз, и властно хлопнул себя по бедру. Припав на передние лапы и поджав под себя хвост, Тим по-пластунски подобрался к его ногам и замер, дрожа всем телом. Гроссе успокаивающе потрепал его по затылку, даже почесал за ухом. От уха пальцы проворно и цепко скользнули ниже – туда, где под длинной спутанной шерстью головы скрывался выпуклый рубец, опоясывающий шею собаки. Стоило ему отнять руку, и Тим мгновенно исчез в зарослях кустарника.
Гроэр продолжал стоять на том же месте, будто ступни его корнями проросли в землю, и мало чем отличался сейчас от Тима. Но, взяв себя в руки, ломким от подавляемых эмоций голосом спросил:
- Плавать сегодня будем, Учитель?
Гроссе посмотрел на него долгим изучающим взглядом и не сразу ответил:
- Нет, Гро. Не то настроение. Да и у тебя, я вижу, тоже. Ограничусь душем, пока Джимми пожарит стейки и накроет на стол.
Все то время, что Гроссе был в ванной, Гроэр ходил из угла в угол, засунув руки в карманы шорт. Хорошо еще, что Джимми возился за домом с барбикью и не мог его видеть.
За обедом юноша был молчалив и напряжен. Но любой, даже менее проницательный человек заметил бы, что он буквально лопается от желания что-то сказать. Поняв это с первых же минут своего приезда на виллу, Гроссе будто задался целью взять юношу измором, делая вид, что ничего не замечает, и предоставляя ему самому искать способ и время вывернуть наизнанку свое нутро. Старательно отрезая острым ножом кусочки жареной на открытом огне телятины, он неспеша отправлял их в рот и долго, сосредоточенно жевал, попутно обдумывая какие-то свои проблемы.
Так началась и так закончилась эта совместная трапеза. Подтаявшая было в прошлый раз полынья их взаимоотношений, казалось, снова затянулась толстой коркой льда. Кивком головы поблагодарив Джимми за обед, Гроссе поднялся и, не говоря ни слова, направился к лестнице.
Нервно кусая губы, Гроэр следил за тем, как он исчезает за прорезью в потолке. Хлопнула наверху дверь. Он уже в библиотеке! Направляется к своему секретеру. Еще мгновение, и он увидит, что секретер не заперт, а папки разложены не в том порядке. Сейчас... сейчас раздастся утробный рык или он сам ураганом низвергнется вниз, испепеляя Гроэра разгневанным взглядом.
А разве можно испепелить холодом? – почему-то подумалось Гроэру. – Ведь глаза Учителя, его взгляд холоднее кубиков льда в морозильнике. – И сам же себе ответил: – Еще как можно. Если руку надолго погрузить в лед, она ведь умрет.
Нет, ни крика, ни явления огненно-ледяного Гроссе не последовало. Тишина в доме нарушалась лишь позвякиванием убираемых Джимми тарелок. Нервы юноши не выдержали. Пружина внутри сорвалась и лопнула. Он сам не заметил, как оказался на верхней ступеньке, как влетел в библиотеку.
Гроссе, спокойно сидевший за секретером, неторопливо обернулся, выжидательно и даже меланхолично глядя на него.
- В чем дело, Гроэр? – укоризненно проговорил он, как если бы журил малолетнего ребенка. – Или ты забыл, что когда я поднимаюсь сюда поработать, меня не полагается тревожить?
Юноша топтался в дверях, виновато опустив голову. Когда Учитель вот так смотрел на него, он и сам забывал, что давно уже вырос. А забыть было немудрено, поскольку здесь, на вилле, ничего не менялось, даже его шорты и босые ноги. Он не вел счет времени, не отмечал дни рождения. Не переходил из класса в класс, не готовился к поступлению в колледж, в университет. Он не мог видеть себя и не имел друзей-сверстников, по которым можно было бы определять бег времени. Конечно же Гроэр очень хорошо чувствовал, как взрослеет его тело. Чувствовал он и неясные, но мощные порой брожения в крови. Однако весь уклад жизни на вилле был словно специально создан для того, чтобы он как можно дольше оставался инфантильным нечто, лишенным собственного Я.
- Ты меня не расслышал?
Гроэр продолжал смотреть себе под ноги, но с места не сдвинулся.
- Хочешь что-то сказать мне? – голос Учителя прозвучал чуть мягче, почти поощрительно.
- Да, – буркнул себе под нос юноша.
- Ладно. Проходи. Бери стул и садись. Я весь внимание.
Гроэр прошел на середину библиотеки, но не сел. Он переминался с ноги на ногу, будто стоял на горячих углях, и наконец выпалил:
- Хочу быть ученым. Врачом. Хирургом. Как вы.
Зрачки Гроссе стали острыми и колючими. Он не спросил, откуда у Гроэра эти сведения, поскольку сам уже обо всем догадался, и лишь молча ждал продолжения. А юноша, боясь, что его перебьют, что выставят за дверь, не дав высказаться, заговорил снова, сбивчиво и торопливо.
- Мне всегда казалось, что я обладаю чем-то, чему не могу найти определения. Но теперь я знаю твердо: я хочу... я должен! быть хирургом.
Откинувшись на спинку кресла, Гроссе смотрел на него, и взгляд его, утратив колючесть, стал прозрачным, как талая вода. Его спокойствие озадачивало Гроэра, выбивало почву из-под ног.
- Учитель... – Он запнулся, прокашлялся и, упрямо тряхнув головой, выпалил: – В прошлый свой приезд вы забыли запереть секретер. Но даже если бы он был заперт, я все равно взломал бы замок, потому что давно уже собирался сделать это.
Отважившись, наконец, на признание, он перевел дух и с вызовом встретился с Учителем взглядом.
- Что дальше? – безо всякого выражения поинтересовался Гроссе.
- Я прочитал все, что нашел на полках.
- Так уж и всё. – недоверчиво переспросил Гроссе.
- Абсолютно все. От начала и до конца. До единой строчки.
- Ну и?
- Мне... мне трудно выразить словами то, что чувствовал, читая эти записи. Я был... вами. И им. Я чувствовал нутром – это моё!
- Вот как. – Гроссе больше не актерствовал. Не притворялся равнодушным. Он с откровенным любопытством смотрел на стоявшего перед ним юношу. То был интерес врача-психиатра, изучавшего своего пациента. То была ностальгия человека, разглядывающего свою забытую, старую фотографию.
- Да сядь же наконец, если собрался разговаривать, как взрослый мужчина, а не как провинившийся пацан.
Издевка возымела действие. Гроэр пододвинул стул и с вызовом плюхнулся на него, исподлобья глядя на Учителя.
- Значит, "твоё", говоришь. Так-так-так. Ты возможно не до конца понял, о чем там речь.
- Прекрасно понял. Там описываются опыты над людьми.
- И тебя это не смутило?
- Нисколько. Как же еще, без настоящих опытов, можно доказать что-либо – в первую очередь себе. А потом уже другим. Если, к примеру, я говорю Джимми, что дерево горит в огне, а камень нет, я ведь должен сначала попробовать поджечь и то, и другое. Должен проверить свою догадку на деле, убедиться в этом сам. Верно?
- Логично, – одобрительно кивнул Учитель. И с оттонком сожаления добавил: – Ты мог бы далеко пойти, мой мальчик.
Гроэр не уловил зловещего смысла этой фразы, но похвала ему явно польстила.
- Тетради и блокноты, которые поновее, подписаны "Эрих Гроссе". Я слышал, как Джимми называет вас иногда "мистер Гроссе". Значит, они принадлежат вам.
- Допустим.
- На старых стоит подпись... – Голос Гроэра дрогнул и странным образом осип, когда он произносил три магические слова: – "Доктор Макс Отто"... Кто он?
- Ты же сам сказал: доктор.
- Я не о том. Это ваш учитель?
- Это мой отец.
- И мой тоже?! – В неестественно напряженном лице Гроэра не было ни кровинки.
- Глупыш. Ты не можешь быть его сыном. Он умер задолго до твоего появления на свет.
Гроэр смотрел на него с почти враждебным недоверием.
- Но я это почувствовал. Вот здесь. – Он приложил руку к солнечному сплетению.
- Что ты мог почувствовать?
- Н..не знаю... Жар и трепыхание. Как-будто я живьем проглотил маленькую птичку, и она, чтобы вырваться наружу, стала метаться и биться мне об ребра.
- Фантазер. У тебя богатое воображение.
- Каким он был, Доктор Макс Отто? Расскажите. Пожалуйста.
- Я совсем не помню его. Мне достались лишь его тетрадки, которые... которые в свое время подействовали на меня примерно так же, как сейчас на тебя.
- Не помните? Почему?
- Когда я еще только учился ходить, его уже не было.
- Почему? – не унимался Гроэр.
- Почему? – Гроссе помрачнел, ушел в себя. Поперечные складки на лбу резко обозначились, сразу состарив его лет на десять. Он непроизвольно дернул шеей, будто желая избавиться от чего-то невидимого, мешающего ему дышать. – Его повесили, вот почему! – рявкнул Гроссе так, что юноша испуганно отпрянул. – Как бешеную собаку. Неблагодарные подонки!
- Как это повесили? Он ведь не куртка и не шляпа, чтобы его вешали на крючок или на гвоздь.
- Хватит болтать глупости. И оставь наконец меня в покое. Ты надоел мне своими расспросами.
Не сдвинувшись с места, Гроэр лишь упрямо замотал головой.
- Никуда я не уйду, Учитель. Я слишком долго ждал этого момента. Может быть, всю свою жизнь. Я хочу знать все. Что значит повесили?
- Наделю на шею петлю и вздернули на виселицу, болван. Неужели ты не понимаешь, что мне неприятно об этом говорить! – Он снова дернул головой, скорчив болезненную гримасу.
- Но за что? – Гроэр недоуменно хлопал глазами.
- А вот как раз за те самые опыты над людьми, которые тебе так приглянулись. – Гроссе горько усмехнулся.
- Не понимаю. Разве за такое... вздергивают на виселицу?
- Там, куда ты так рьяно стремишься, да... Видишь ли, каждое общество, каждая нация создает свои законы. Все они заранее надуманы и искусственны. И столь же справедливы, сколь и абсурдны. Главное ведь не истина, которая у каждого своя, а то, во что ты веришь. Нацизм, которому мой отец служил верой и правдой, создал свою мораль, свою психологию, свои представления о мире и методах его совершенствования. Они считали, что Земля засорена всякой нечистью, недолюдьми, от которых ее следует освободить. И активно претворяли эту идею в жизнь. Но, к сожалению, далеко не все разделяли их взгляды. Те самые недолюди, которых, увы, большинство, воспротивились. Оно и естественно. Ни одна тварь земная не расстанется с жизнью без боя.