И ей стало грустно здесь, на средиземноморском пляже, на самой кромке необъятной Африки, среди шезлонгов, топчанов и тентов, среди скопления беспечно-оживленных, загорелых людей.
Все это когда-то уже было, только в другой жизни. Фешенебельные отели и пляжи, теряющиеся за горизонтом моря и океаны, изумрудные, сказочно живописные гольф-площадки, по которым приветливые работники катали ее на электрокарах, пока отец играл в гольф, а мать болела за него. Но разве могла она подумать, что после стольких лет добровольного заточения все это вновь повторится, создавая обманчивую иллюзию, будто время повернулось вспять. Увы, всего лишь иллюзию. Когда женщине под сорок, ей уже не на что надеяться.
Неблагодарная! Жизнь приберегла свой самый щедрый дар как раз на тот период, когда "надеяться уже не на что". – Она невесело усмехнулась. Эрих приучил ее не верить в добро, и Клара подсознательно чуяла подвох в обрушившихся на нее благодеяниях.
Он всегда казался ей загадочным и опасным, даже когда она еще ничего не знала о нем. Стоило ей вспомнить далекий Лас-Пальмас, и тут же перед глазами всплывало дерево Дракона с его пугающей кроваво-красной смолой. Гроссе и дерево Дракона – они всегда были рядом. Может потому, что оба они в один и тот же день поразили впечатлительную Клару-подростка? Нет. Не только поэтому. Гроссе все больше ассоциировался в ее воображении с чем-то фантастическим, чудовищным. Он так же прочно врастал в землю, на которой стоял, алчно вытягивая ее соки. Листья "Дракона", похожие на лезвия ножей, и скальпель Гроссе, даже если это лазерный луч. Кожа Гроссе, как кора того дерева, всегда с сероватым оттенком – должно быть результат жизни, проводимой за плотно закрытыми окнами, а то и вовсе без них... Разве можно любить, бояться и ненавидеть одновременно? Выходит, можно, если любовь выше доводов рассудка, если она как наваждение, как болезнь.
Клара отыскала глазами своего возлюбленного. Он выходил из воды, намочив в ней только ноги. Среди десятков людей, разгуливавших по пляжу, он был таким же, как все. Ничем не примечательным. Разве что телом, которого много лет не касалось солнце – обыкновенный белый человек в черных плавках.
Интересно, – подумалось Кларе, – если бы те, что окружают сейчас их, вдруг узнали про все их деяния и тайны, как бы они себя повели. В панике бросились бы врассыпную? Накинулись на них с кулаками? Связали бы руки и ноги или разорвали на части?
- Смотри, что всучил мне почти задаром какой-то местный пацан. – Гроссе протянул ей большую белую раковину с причудливо изогнутыми корявыми краями.
- Она похожа на окаменевшую пену, – сказала рассеянно Клара. – Я сохраню ее. В память о нашей поездке.
Держа раковину в ладонях, она откинулась в шезлонге, прикрыв глаза. Ее длинная шея грациозно выгнулась. Обожженные солнцем скулы добавили лицу недостающие краски. Замысловатые разводы купального костюма скрыли худобу.
Ощутив на обнаженном колене прикосновение властной, жесткой и горячей руки, она открыла глаза. Гроссе сидел рядом, прямо на песке, как-то странно глядя на нее.
- О чем ты думала?
- О тебе, Эрих. Всегда только о тебе. О тебе одном. Когда бы ты не спросил. В любое время дня и ночи. Я так благодарна тебе. Так счастлива.
- Я рад. Рад, что тебе хорошо. И не нужно благодарностей. Ты заслуживаешь большего. – Он погладил ее острое колено. Рука соскользнула вниз по щиколотке, лаская и щекоча. – Ты хорошеешь с каждым днем. Я, кажется, готов влюбиться.
- Как вам не стыдно, сэр! – шутливо возмутилась Клара, пытаясь обуздать мощный прилив желания, отчего пальцы рук и ног ее свело судорогой, а взгляд затуманило. – Вы сделали мне предложение пять дней назад, и только еще собираетесь влюбиться?
- Идем скорее в номер, не то я накинусь на тебя прямо здесь, на глазах у всего этого безмозглого "гриля"...
ГЛАВА 31
На небольшом частном самолете они вылетели в Луксор. Гроссе считал, что они не могут покинуть Египет, не увидев того, что осталось от Карнакского и Луксорского храмов, не посетив Долину царей.
Клара с жадным любопытством смотрела вниз, на зеленое ложе Нила, зажатое скалистыми пустынями – справа Ливийской, слева Аравийской. Чем дальше они продвигались на юг, тем уже оно становилось.
- Пустыня покрывает 90% всей территории Египта, – равнодушно заметил Гроссе. – Остальные 10 – долина Нила, в которой живет 90% всего населения страны. Забавная игра соотношений, не правда ли. Нил их единственный кормилец, их жизнь. Но ученые утверждают, что снежные шапки гор, которыми он питается, окончательно растаят лет через 20. И тогда все, что ты сейчас видишь, превратится в сплошную, безвозвратно мертвую пустыню.
Клара снова, на сей раз уже с опаской выглянула в иллюминатор. Песчаные дюны и скалы переливались всеми оттенками горячих тонов – ослепительно желтого, охристого, оранжевого, красного, коричневого. Время от времени на глаза попадались пирамиды, по одиночке и группами.
- Почему они только на правом берегу? – заинтересовалась Клара.
- Кто? – рассеянно отозвался Гроссе, ушедший в свои мысли.
- Не кто, а что. Пирамиды.
- Могла бы и знать, – недовольно проворчал он. – Древние египтяне ориентировались не по частям света, а по течению своей единственной реки, которая несла им жизнь. На правом – восточном, берегу они строили города, дворцы и храмы. А на левом – западном, лишь усыпальницы да пирамиды. Переход в мир иной для них олицетворялся с переправой через реку – с восточного берега на западный.
Самолет приземлился, и они тут же отправились на такси в заранее забронированный Гроссе отель. Машина была старой, без кондиционера. Чтобы компенсировать этот пробел, таксист держал все окна открытыми, и как только двинулся с места, их начало обдавать потоками горячего ветра. Молодой араб, с нарочитым лихачеством крутивший баранку по крутым извивам шоссе, оказался чрезмерно общительным и словоохотливым, добровольно взяв на себя роль гида. Однако его английский был настолько примитивным и косноязычным, что Клара, поначалу силившаяся хоть что-то понять, просто перестала его слушать. К счастью, от аэропорта до Луксора было всего девять километров пути.
Где-то совсем близко, за пышной зеленью долины, словно в горячечном бреду, тяжело и сухо вздыхала Сахара. И от ее могучего дыхания скрипели и гнулись упругие спицы пальм, стенали всклокоченные кроны сикомор и тамарисков. Въедливый колючий песок впивался в кожу, в глаза, забирался под одежду.
Если в машине и были амортизаторы, они давно уже вышли из строя – ее трясло и подбрасывало на буграх и выбоинах шоссе. Так что всего девять километров показались избалованным идеальными дорогами американцам нескончаемой пыткой.
Тишина, прохлада и чистота отеля Hilton, до которого они в конце концов добрались, показались им раем. Наотрез отказавшись от обеда, Клара приняла душ и сразу залезла в постель, под хрустящую, холодную простыню.
Истерзанная дорогой и зноем, она заснула мгновенно, будто кто-то повернул в ее голове выключатель. Не заснула, а провалилась в сон, как в бездонную черную яму. И "яма" эта вдруг ожила, задвигалась, задышала.
Огромный золотисто-желтый Сфинкс с плато Гиза, возвышаясь над пустыней во всей своей первозданной красе, с мрачным осуждением взирал на нее черными живыми глазами Джо. Клара барахталась в песке, как в топкой трясине, между его передними лапами. Каменные колоссы мертвых фараонов со скрещенными на груди руками, как мегалиты Стоунхенджа, безмолвно окружали ее, заслоняя собою свет. Собственно света и не было, поскольку не было неба – сплошная, плотная песчаная пелена, не позволявшая сделать живительный вдох. Она задыхалась.
С издевательским блеянием прямо из этой пелены возникли козлоногие сатиры. Сотрясая густой сыпучий воздух гомерическим хохотом, они принялись забрасывать ее спелыми гроздями винограда, насильно поили вином из гигантского серебряного рога. Она захлебывалась, вино струилось по телу. Ее руки, глаза, волосы слиплись от сладкого виноградного сока. Клара хотела крикнуть, но в легких не было воздуха. Хотела бежать, но тело прочно вросло в окаменевший вдруг песок.
"Раба... Раба... – шипел многоголовый змей, обвиваясь вокруг ее шеи. – Жалкая, безвольная раба."
На каменном постаменте в позе сфинкса возник человек с головой барана, увенчанной мощными, закрученными спиралью рогами. Клара простерла к нему руки, моля о снисхождении. То не был благородный Хнум – бог-творец, хранитель Нила; из-под тяжелых, покрытых короткой шерстью надбровий на нее смотрел Гроссе. И взгляд его холодных глаз источал высокомерное презрение.
"Пощади меня, пощади!" Но голоса не было, а губы не разжимались. Хранил молчание и Гроссе-Хнум.
Распростертую на красном от вина песке Клару топтали копытами хмельные сатиры, корчась в экстазе буйной вакханалии. Их искаженные безобразной гримасой лица были лицами Гроссе.
Клара проснулась вся в поту.
Гроссе стоял у постели, нависая над нею, совсем как в ее кошмарном сне, и с недоброй подозрительностью пристально смотрел на нее.
- Что с тобой? – спросил он недовольно. – Ты металась, стонала, мычала что-то нечленораздельное. Перегрелась на солнце? – Он дотронулся до ее лба, стиснув запястье, сосчитал пульс: – Температуры вроде бы нет.
- Должно быть жара доконала, – промямлила Клара виновато. – Извини.
Рано утром они примкнули к группе туристов, отправлявшихся на экскурсию в Долину царей. Сопровождающий переправил их на западный берег Нила на фелюге, похожей на подбитую чайку с одним крылом, и усадил в комфортабельный туристический автобус с удобными мягкими креслами и кондиционером.
Клара с любопытством разглядывала гида – араба по имени Ахмед, облаченного в грязно-белые, ниспадающие до земли одежды. Его черные с сизым налетом лицо, кисти рук и обутые в сандалии босые ступни, иссушенные солнцем, рассеченные вдоль и поперек мелкими и крупными морщинами, вызывали ассоциации с растрескавшейся от жажды землей. Держался он прямо, с напыщенным, вызывавшим улыбку достоинством, уверяя, что как две капли воды похож на одного из Рамсесов.