АНАТОША ОДУВАНЧИКОВ В СТРАНЕ КРАСНОКОЖИХРассказ ГР. ГРАДОВА
Рис. худ. К. КУЗНЕЦОВА
1. СМЕРТЕЛЬНЫЙ НАСМОРК
Я чихнул.
Тетка и три старушки, мирно пившие чай, как по команде, повернули головы в мою сторону.
Дело в том, что я — ангел, золото, милый мальчик и утешение на старости лет. Это единогласно утверждают и тетка, у которой я живу, и все двенадцать старушек, называющих себя теткиными подругами, из которых три налицо.
Из этих моих основных качеств вытекает необходимость беречь мое хрупкое драгоценное здоровье всеми возможными средствами, а именно: компрессами, градусниками, лекарствами, закрытыми форточками, шубами, калошами, шарфами, фуфайками и проч., и проч., и проч.
Я снова чихнул.
Тетка и три старушки поставили блюдечки на стол и замерли в ожидании дальнейших событий.
Я не думаю, что мое здоровье так уже безнадежно скверно. Правда, в школе любой мальчишка кладет меня на обе лопатки, а девчонки бегают быстрее меня, но… это все только так кажется. А на самом деле, несмотря на мои 13 лет, я непобедимый охотник за скальпами и наездник лесных пампасов, с соколиными глазами, с силой льва и ловкостью леопарда.
Эх, если бы из Москвы со Спасской-Садовой перенестись в настоящий лес, в самделишные степи, на какую-нибудь, хоть маленькую, завалящую реку Амазонку, — показал бы я, на что я способен. Все герои Купера и Майн-Рида полопались бы от зависти. Главное дело — у меня громадный опыт и знание природы, приобретенные не в каких-нибудь там учебниках или в живых уголках, в которых нет ни одного порядочного льва или питона, а все какая-то мелочь, вроде крыс, ворон… Нет! Романы Купера, Майн-Рида и Густава Эмара — это вам не учебник естествознания, это вам не живой уголок.
И если я, по этим романам, научился безошибочно отыскивать следы мокассин на каменных скалах, убивать томагавками леопардов и бросать беспощадное лассо на шеи диких скакунов, то стоит ли говорить о нашей русской природе? О наших лесах, болотах и реках? О разных там воронах, барсуках, зайцах, лисицах…
Я чихнул в третий раз.
Через минуту я уже лежал на диване, с градусником подмышкой. Тетка растирала мне пятки спиртом, первая старушка готовила компресс, вторая капала в рюмку лекарство, а третья неслась со скоростью слегка испорченного автобуса за ближайшим доктором.
Мне эта игра понравилась. Я жалобно застонал и сделал вид, что потерял сознание.
Тетка и две оставшихся старушки в отчаянии затоптались вокруг ложа умирающего охотника.
Я почувствовал, как у меня из подмышки вынимают градусник и до слуха моего донесся испуганный шепот тетки: «Тридцать шесть и шесть!»
Я понял, что смерти мне не миновать. Хотел сказать несколько подходящих к моменту слов, завещать тетке все содранные мною скальпы, а старушкам шкуры пантер и ягуаров, но мне помешал явившийся доктор.
У этих самых докторов нет никакого воображения. Я даже сомневаюсь, читают ли они когда-нибудь Майн-Рида?
Осмотрел он меня, постукал, послушал, помял, а затем так напрямик и брякнул:
— В общем мальчишка здоров, как шестимесячный теленок, но слабосильный, худосочный и вялый. Если не хотите, чтобы он в конце концов скапустился, то отправьте его на месяц, на два в деревню…
Роковое слово было произнесено.
Тетка и двенадцать старушек посменно и общей массой пищали и кудахтали по этому поводу в течение двух недель. А в начале третьей, с одной из старушек, вызвавшейся меня проводить, с чемоданом, с двумя корзинами и четырьмя узелками, я ехал к теткиному брату, агроному, дяде Феде, во Владимирскую губернию.
2. ПУТЬ В СТРАНУ КРАСНОКОЖИХ
Дядя Федя внимательно правил маленькой, взлохмаченной лошадкой, осторожно огибая столбы, ямы, заборы и другие препятствия. Я вспомнил бешеные скачки на диких мексиканских мустангах по безграничным просторам прерий и презрительно улыбнулся.
Наконец мы выбрались на широкую прямую дорогу. Дядя Федя пустил лошадь рысью, закурил папиросу, повернулся и окинул меня внимательным взглядом.
Я постарался сделать гордое и независимое лицо.
Дядя Федя вынул папиросу изо рта и сказал коротко:
— Ну и фигура!
Что ж! Не было ничего удивительного в том, что моя фигура произвела на него некоторое впечатление.
Я был одет в модную кепку, в куртку с карманчиками и в желтые гетры. Я гордо сидел на собственных корзинках, подложив под себя один из узелков, и с мрачной сосредоточенностью сохранял равновесие.
Задача была не из легких. У этих странных деревенских экипажей нет ни рессор, ни резиновых шин, ни подушек.
Трясло отчаянно. Корзинки разʼезжались в разные стороны, узелки под ногами плясали, как сумасшедшие, а острый угол чемодана впивался мне под ребро.
— Значит, ты болен? — спросил дядя Федя.
Я вспомнил, что лаконичность и краткость выражений— неотʼемлемое свойство охотников, индейцев и следопытов, и хотел ответить ему одним словом: «болен».
Но проклятый экипаж тряхнуло под ряд четыре раза, и я, стуча зубами, произнес какое-то странное слово:
— Боль-боль-боль-боль!..
На четвертом толчке я прикусил себе язык и торжественно сʼехал на один из нижних узлов. В нем раздался зловещий треск, и я почувствовал под собой теплую сырость.
Я понял. Это была бутылка с молоком, которой тетка снабдила меня на дорогу.
Но изменить положения я не мог. Ухватившись одной рукой за надвигающийся к моему затылку чемодан, а другой за прыгающие на свободе корзинки, я кротко улыбнулся дяде Феде.
— Тр… тр… тря… сет…
— А трясет, так пробегись, — ответил он и остановил лошадь.
Почувствовав под собой твердую почву, я сразу стал увереннее в себе. Правда, прикушенный язык и сырые штаны — все это было не особенно приятно, но по крайней мере кончилась эта проклятая тряска.
Дядя пустил лошадь мелкой рысцой, а я, молодцевато подпрыгнув, побежал за телегой.
Первые десять шагов я чувствовал себя героем. Приятно, чорт возьми, меряться быстротой с тонконогой антилопой и с прочими млекопитающими. Но затем я с ужасом убедился, что расстояние между мной и задком телеги медленно, но верно увеличивается.
Воротник курточки резал мне шею, солнце жгло невыносимо, пыль из-под телеги била мне в нос…
Я закричал отчаянно:
— Дядя!
Дядя Федя остановил лошадь:
— Что случилось?
— Ничего… Я уже… пробежался, — ответил я, вскарабкиваясь на корзинку.
— А! Ну, это твое дело, — сказал он безразлично и ударил лошадь хворостинкой.
Когда через 20 минут, при вʼезде в какое-то большое село, дядя наконец пустил лошадь шагом, я был уже твердо уверен, что мои внутренности — сердце, кишки, печенка, легкие — все смешалось, все спуталось в одну гурьевскую кашу.
Перед большим домом с надписью «Кооператив» мы остановились, и дядя, соскочив с телеги, протянул мне вожжи.
— Подержи-ка лошадь, — сумеешь?
Я снисходительно улыбнулся.
Но дядя уже исчез в дверях кооператива.
Я крепко зажал в кулак ременные вожжи и с высоты своего величия гордо поглядывал на туземных ребят, почтительно столпившихся вокруг телеги.
Неожиданно я услышал сзади себя голос:
— Эй, ворона! Чего посреди улицы-то расселся? Вправо возьми!
Я оглянулся. На меня надвигался воз с сеном.
Взять вправо — ничего не может быть проще.
Я сильно потянул одну из вожжей.
Лошадь круто повернула и весело поддала оглоблей ведро на коромысле у проходившей мимо бабы.
Фыркнув от плеснувшей ей в нос воды, лошадь закрутила хвостом и непосредственно перешла в галоп. Я, не растерявшись, продолжал тянуть за правую вожжу. Быстро и ловко обʼехали мы несколько раз вокруг сидящей на земле бабы, ткнулись в воз с сеном, задели какую-то загородку и затем решительно вʼехали в открытую дверь кооператива.
— Куда тебя несет? — крикнул дядя и, схватив лошадь под уздцы, осадил ее назад.
Меня ругали все: и дядя, и баба с коромыслом, и мужик с возом сена, и еще многие, не имевшие ко всему этому происшествию прямого отношения.
За что? Непонятно!
Во-первых, я все-таки взял вправо, а во-вторых, как говорит Майн-Рид:
«Дикий скакун, впервые запряженный в легкий кабриолет, метался, как бешеный. Но стальные руки и сыромятные вожжи делали свое дело. Всадник прирос…»
Эх, ребята, много на этом свете несправедливости.
ʼ
3. ДЕТИ ВЕЛИКОГО ВОЖДЯ
Проехав какую-то деревушку, низенькие домики которой были словно приплюснуты сверху густыми зелеными ветками громадных деревьев, мы спустились в овраг, поднялись в гору и очутились перед новеньким блестящим забором, над воротами которого была прибита доска с надписью:
УЗУ. 8-й АГРОУЧАСТОК
«Узу! У-з-з-з-у!» Это было похоже на боевой клич какого-нибудь воинственного индейского племени. Я постарался на всякий случай запомнить это короткое, звучное словечко.
Едва мы в'ехали в ворота, как навстречу нам с криком: «О-го-го! Папка приехал!» — бросились двое молодых краснокожих. Да, да! Если краснокожими вообще называются люди, у которых кожа напоминает цветом только что вычищенную кастрюлю, то эти туземцы безусловно были «краснокожими».
Еще большее сходство с этой благородной расой придавал им их костюм или, вернее, почти полное отсутствие костюма, так как, кроме коротких трусиков, при самом тщательном осмотре, мне на них ничего другого, напоминающего какую-либо одежду, обнаружить не удалось.
Подбежав с двух сторон к телеге, они схватились за ее края и, несмотря на то, что дядя Федя ни на минуту не задержал бег лошади, с невероятной, чисто индейской ловкостью на ходу вскарабкались на телегу.
Безусловно, это были дети великого вождя.
Их лица не внушали мне доверия. На всякий случай я надвинул кепку, чтобы не соблазнять их видом своих волос.
Это, конечно, была не трусость, а просто благоразумная предосторожность: долго ли содрать скальп с живого человека?