да плавать учился, так у меня куда хуже выходило.
— Ну, скажи, пожалуйста, чего ты трусил лезть в воду? — спросил меня Юрка.
— Собственно говоря — крокодила, — откровенно сознался я.
— Крокодила?!
— Ну, да… Видишь ли, крокодилами кишат все реки Африки и Америки… Например, у Майн-Рида…
Но ребята уже не слушали моих обʼяснений, от хохота валялись по песку.
— Крокодил! У нас — крокодил… Вот так выдумал!.. Нет ты хоть и молодец, а все-таки тюря!..
Опять это ужасное слово! Я хоть и не понимал ясно, что оно значит, но чувствовал, что в нем должно скрываться что-то позорное, унижающее.
И когда же я, наконец, избавлюсь от этой отвратительной клички?
14. ТАИНСТВЕННЫЙ ШАР
— Ну, ребята, Авдеева Яма близка, — надо червей набрать. Вылезайте-ка на берег да пошарьте здесь, по выгону должны быть черви.
Мы с Васькой вылезли, а Юрка на одном кормовом весле поехал дальше.
— А где же мы возьмем лопату? — нерешительно спросил я Ваську.
— А зачем тебе лопата?
— Как зачем? Червей копать.
— Чудак человек, да зачем же их копать — раз здесь выгон?
— А! — я сделал вид, что мне все понятно, но убей меня гром, если я знал, что такое выгон, и почему на выгоне можно достать червей, не копая земли.
Вдруг Васька остановился перед большой кучей сухого конского навоза и отвернул его палкой.
— Толька, скорей сюда — собирай!
Пой кучей, в сыром перегное, оказалось десятка два ярко-красных червяка.
Лопата действительно оказалась ненужной.
Разворачивать кучи навоза и собирать червей — не настолько интересное занятие, чтобы им мог увлечься опытный, состарившийся в глуши непроходимых джунглей охотник и следопыт. Поэтому вполне понятно, что некоторое время спустя я, делая вид, что не замечаю разбросанных там и здесь куч навоза, стал поглядывать по сторонам, на окружающие нас кусты и деревья.
Эх, до чего все это было убого и нетаинственно. Трава, в которой заведомо не скрываются ни гремучие змеи, ни питоны, ни кобры. Густые заросли кустарников, из-за которых ни в коем случае не может прыгнуть на беззащитную грудь молодого охотника ни тигр, ни лев, ни леопард. За деревьями не блеснет индейский томагавк, не раздастся боевой клич краснокожих.
Хоть бы какая-нибудь опасность! Хоть бы маленькая таинственность! Над полянами вьются бабочки, в зарослях перекликаются какие-то невзрачные птички — и больше ничего.
Вот на сучке дерева какой-то немножко вытянутый шар серого цвета, словно сделанный из папье-маше. Наверно, какой-нибудь нарост. И чего он, спрашивается, здесь висит?
Я размахнулся и изо всей силы ударил по этому шару палкой. В ту же минуту позади себя я услышал испуганный крик Васьки:
— Что ты делаешь? Осы!
Но было уже поздно.
Таинственный шар загудел, как басовые струны рояля, и из отверстия снизу, которого я и не заметил, целыми десятками стали вырываться встревоженные, разозленные осы.
Не успел я опомниться, как почувствовал жгучую боль в губе, в плече, на ноге…
— Крепче! Крепче! — отчаянно кричал Васька.
Путаясь в высокой траве, прыгая через кусты и поваленные деревья, летели мы оба к реке.
Злобно жужжа, гнался за нами целый рой ос. Вот мне обожгло левую лопатку… Вот словно раскаленную иголку вонзили мне в ухо…
— Ай-ай-ай! — завопил Васька, высоко подпрыгнул и схватился рукой за стриженый затылок…
— Ай-ай-ай! — орал я, закрывая ладонями шею.
Пробрались сквозь прибрежные кусты.
— В воду! — крикнул Васька и с размаха нырнул с крутого берега в глубину..
Я остановился в нерешительности. Нырнуть-то можно, да сумеешь ли вынырнуть?
— Ж-ж-ж-ж-ж! — раздалось над самым ухом зловещее жужжание.
— Прощай, жизнь! Прощай, тетя и все 12 старушек!
Пока я дошел до дна и снова вынырнул на поверхность, я успел уже порядочно наглотаться воды. Меня подхватило быстрым течением и понесло от берега… Я закричал, что — не помню.
Вдруг рядом со мной раздался спокойный голос Васьки:
— Не ори! Смирно! Руками не бей! Не хватайся!
Я почувствовал, как его пальцы сжали мою руку около плеча. Васька, загребая одной рукой, медленно, тяжело тащил меня к берегу.
— Держись!
Я схватился за нависший над водою куст.
Васька живо вылез на берег, схватил меня за руку и втянул наверх.
Я ждал сочувствия и утешения — напрасно. Первое слово, которое я услышал от своего спасителя, прозвучало крайне внушительно и резко:
— Дурак!
Что же? Может быть, он был и прав… я промолчал.
15. АНАКОНДА
Прихрамывая, охая и то и дело хватаясь за ужаленные места, доплелись мы с Васькой до Авдеевой Ямы, которая оказалась глубокой вымоиной в глинистом берегу реки.
Юрка уже ожидал нас у весело потрескивающего костра, на котором кипел наш закопченный походный чайник.
Пока Васька рассказывал ему всю историю с осами, Юрка молчал, а когда рассказ был окончен, то он подвел общие итоги все тем же роковым словом:
— Дурак!
— Но ведь я же не знал, — робко попробовал я оправдаться.
— Не знал! — передразнил меня Юрка. — А зоологию учил?
Н-да… Зоологию! Вот если бы он меня спросил, как устроены гнезда африканских термитов, так я бы, пожалуй, ответил. А наши простые русские осы — разве могло мне прийти в голову, что это такой страшный зверь.
— Ты, Толька, о природе понятия не имеешь! (это я-то, следопыт?!) — продолжал Юрка, — ну, как же так ухитриться об осиных гнездах ничего не знать? Эх, ты!
После чая Юрка деловито раздал нам удочки.
— Ну, вот что: мы с Васькой пойдем за яму, на перекат, а ты здесь лови, около лагеря… Вон, под тем деревом у меня в прошлом году здорово окуни брали… Да смотри, в воду не кувыркнись— здесь глубоко.
Ребята отошли шагов на сто вниз от меня и, войдя по колено в воду, принялись за ловлю.
Я подошел к месту, указанному мне Юркой.
Громадный ствол сухой березы, опираясь на камни и вывороченные корни деревьев, висел над рекой, далеко выдаваясь за берег. Я решил, что лучшее место для ловли было на конце этого природного мостика.
Балансируя, я сделал несколько шагов по стволу дерева и уселся, свесив ноги.
Я имел довольно смутное представление о том, что такое удочка и как на нее ловят рыбу, но все же кое-как насадил червяка на крючок, закинул и застыл в ожидающей позе.
Впрочем, минут через десять мне уже надоело ждать, когда рыба соблаговолит попасться на крючок, и я беззаботно растянулся вдоль ствола, греясь на солнышке…
Когда я, вспомнив об удочке, взглянул на поплавок, то с изумлением увидел, что он ведет себя более чем странно. Он то ложился на воду, то вставал, то вовсе исчезал под водой, то снова появлялся — вообще плясал какую-то дикую пляску. Я дернул кверху удилище — и на конце удочки сверкнула маленькая, светлая рыбешка. Она крутилась в воздухе, вокруг меня, на туго натянутой леске, и я никак не мог ее поймать. Наконец изловчился, схватил и взвыл от боли. Твердые, острые иглы вонзились мне в ладонь… Я разжал пальцы, рыбешка бултыхнулась в воду, и поплавок снова начал свою дикую пляску.
На ладони выступила кровь…
Нет. Это было уже выше моих сил: осы кусаются, рыбы колются— да что же это такое в самом деле!..
Я решил, что с меня этого занятия довольно. Положив удилище, я встал и сделал несколько шагов по дереву… Вдруг на противоположном конце его, у самого берега, я увидел длинную, черную змею с ярко-золотой, блестящей головкой. Машинально я сделал еще один шаг. Змея подняла голову и злобно зашипела.
Я отступил…
«Громадные анаконды на реке Амазонке душат крупных млекопитающихся своими стальными кольцами и заглатывают их целиком» — так говорит Майн-Рид.
А я — я ведь тоже млекопитающееся, и даже совсем не громадное…
Анаконды!
Я почувствовал, что от страха у меня мелкой дрожью трясутся ноги… Чтобы не упасть в воду, я сел верхом на дерево, лицом к неприятелю.
Змея успокоилась и, свернувшись колечками, выставила на солнце свою золотую головку…
Что делать?
Прыгнуть вводу? Глубоко, течение быстрое, — утонешь. Ударить ее удилищем? Но ведь анаконды живучи? Если даже мне посчастливится перебить ей спинной хребет, то в предсмертных судорогах, она все же может обвить меня, и тогда…
«Кости молодого охотника трещали под смертельными кольцами чудовищного удава…»
А все же, если попробовать?
Я протянул руку к удилищу.
Золотая головка угрожающе поднялась…
Я отдернул руку и почтительно отодвинулся назад, к самому краю дерева.
Говорят, что у страха глаза велики. Это, пожалуй, правильно. Змея уже казалась мне чуть не в десять раз больше своей настоящей величины.
И тут я нашел выход.
— Юрка! Васька! — заорал я отчаянно.
Очевидно, в моем крике было столько ужаса, что ребята, не спрашивая, что случилось, опрометью бросились ко мне.
— Чего? — задыхаясь спросил Юрка, появляясь у кустов у поваленного дерева.
— Анаконда! — дрожащим голосом пролепетал я, указывая на беспокойно шевелящую головкой змею.
— Чего? — Юрка шагнул на дерево. Змея повернулась и зашипела навстречу ему.
— Укусит! — закричал я. — Укусит! Спасайся!
— Это ужак-то укусит?
Юрка нагибается, хватает анаконду за шею и подносит золотую головку к самому своему носу.
— Ну, чего шипишь? Чего злишься, дурачок? Никто тебе ничего плохого не сделает… Ну-ка, плыви! — Юрка перехватывает анаконду за хвост, крутит ею в воздухе и бросает ее в воду.
— Ну и чудак же ты, Толька! Ужа испугался… Эй, да у тебя клюет! — показывает Юрка на поплавок моей удочки.
— Я знаю, — уныло отвечаю я.
— Вот те раз! Так чего же ты не вытаскиваешь?
— Я уже… вытаскивал…
— Ну?
— Колется.
— Кт колется?
— Рыба колется… Вон, вся ладонь в крови.
— Так ведь это же — ерш, его надо снимать аккуратно… Неужто ты даже не знаешь, что ерш — рыба колючая?..