— Или вместе с кем-нибудь на машине. Ведь все равно всем вам ехать в одно и то же место.
— Я должен ходить и упрашивать коллег и соседей, чтобы меня подвезли? Этого ты хочешь?
— Если продать автомобиль, долгов не будет. И те бе не придется так много работать.
— Я не жалуюсь, что много работаю.
— Да и машиной-то мы как следует не пользуемся. Даже на выходные никуда не ездим!
— А почему? Потому что я должен работать, что бы свести концы с концами.
— Если бы у меня были права, то…
— То что?
— То я могла бы куда-нибудь выезжать.
— Ты знаешь мое отношение к этому, — холодно сказал он. — Знаешь, что исключительно из соображений твоей безопасности… — Тут раздался звонок, и Хермансен был рад, что разговор прервался. — Это фру Сальвесен. У нас заседание комиссии по антеннам.
— А я думала, по гаражам, — сказала фру Хермансен и пошла открыть дверь. Муж стоял, прислушиваясь к ее шагам; в последних словах он уловил оттенок сарказма, которого не хотел бы слышать…
Открыв дверь, фру Хермансен увидела фру Сальвесен, которая раздувала ноздри и, казалось, делала стойку, как пойнтер.
— Чувствуете запах?
Фру Хермансен с озадаченным видом обернулась к своей кухне.
— Смотрите! — фру Сальвесен показала на сад Андерсенов.
Над зеленой листвой вставало симпатичное облако дыма. Доносились песни и шум.
— М-м-м! Чудесно! — Фру Хермансен потянула воздух носом и, чтобы позлить фру Сальвесен, добавила невинным тоном: — Просто слюнки текут!
— Они теперь стали готовить в саду! Ток отключили!
Она была явно возбуждена. Это, кстати, ей очень шло. На щеках появился румянец, в глазах — нервный блеск. Кроме того, она надела новое платье, хотя и собиралась вроде бы всего лишь на обычное заседание.
— Я должна поговорить об этом с вашим мужем! — она вошла в дом, а фру Хермансен осталась стоять на пороге.
Вблизи слышался лязг садовых ножниц. Это Сальвесен подстригал кусты. На щеках фру Хермансен тоже появился намек на румянец, когда она подошла к своему соседу, держа в руках ножницы.
— Добрый вечер! — увидев ее, Сальвесен просиял и заулыбался.
— Привет, Сальвесен! — весело сказала она. — Ну что, стрижем потихоньку?
Сальвесен вытер пот со лба.
— Да вот, все стригу и стригу. На работе чужие купоны стригу целый день. А здесь кусты.
Они продолжали стричь живую изгородь каждый со своей стороны. Сальвесен поднял отрезанную ветку и стал ее рассматривать.
— Жаль. Красивые ветки. И как они успевают за неделю настолько вырасти…
— Никогда не задумывалась над этим, — сказала фру Хермансен.
— Приятно смотреть, как все наливается и растет. Я поэтому и радовался, когда мы получили этот клочок земли. Что ж, думал я, по крайней мере, ты хоть будешь видеть, как жизнь вокруг пробивается. Но здесь расти ничему не дают. Все обрезают.
Он был высок и худощав, с крупными, сильными кистями рук. Фру Хермансен украдкой бросила взгляд на его руки, бережно державшие зеленую ветку, но почему-то никак не могла посмотреть прямо в глаза, хотя и чувствовала, что он глядит на нее.
— Мне тоже кажется, пусть бы росли. Я как раз сказала мужу… — на секунду она остановилась, думая, не рассказать ли о сцене, которая только что была, но потом оставила эту затею.
— Моя жена сейчас у вас? — спросил Сальвесен.
— У них же заседание комиссии.
Сальвесен, облегченно вздохнув, посмотрел на окна своего дома. Потом отложил ножницы.
— Слишком уж много всяких комиссий. Всякий раз говорю жене — ты же устаешь от этих заседаний. Но похоже, что ей нравится.
— Наверно, дело нужное, — неуверенно сказала фру Хермансен, — а ваша жена ведь такая энергичная.
— Конечно, нужное, — он потихоньку вздохнул: — Моя жена ничего ненужного не делает. Но временами я думаю: как же, черт возьми, мы прежде обходились безо всяких комиссий? Помню, как дома…
— Вы ведь из Кристиансанда? — Фру Хермансен очень нравился его голос. И стоять возле изгороди, слушая Сальвесена, тоже нравилось — действовало как-то успокаивающе.
— Нет, из небольшого городка. Крохотный городок. Я посчитал. Там примерно столько же домов, сколько в этом поселке, — он раскурил трубку и выпустил дым себе в лицо, отгоняя комаров. — И все-таки мы об ходились без комиссий, — сказал он задумчиво. — Были на редкость далеки от всяких общественных дел. Печально, конечно. По вечерам сидели на крыльце и курили или шли на берег. В хорошую погоду уходили на лодках в шхеры, брали с собой кофейник и аккордеон…
Они остановились, прислушиваясь к музыке, доносившейся с участка Андерсенов. Потом снова принялись стричь кусты, и их ножницы щелкали почти рядом и, невзначай задевая друг друга, издавали резкий металлический скрежет.
— Интересно, что они там теперь обсуждают, — сказал Сальвесен, кивнув на окна гостиной Хермансенов.
— Да, наверное, опять Андерсена, — сказала фру Хермансен. — Не понимаю, как им не надоест!
— Он им что «жало в плоть», как говорил апостол Павел.
— Кажется, я занозила палец, — сказала фру Хермансен и, отложив ножницы, протянула руку над кустами. — Вы не поможете вытащить занозу, Сальвесен?
— У меня, похоже, иголки нет, — испуганно ответил он. — Может, позвать жену?
— Держите!
Фру Хермансен сняла с груди брошку и протянула ему. С открытым воротником она вдруг стала совсем иной. Сальвесен не решался взглянуть на ее шею, когда пришлось наклониться, чтобы вытащить занозу. К тому же он не мог найти никакой занозы, хотя фру Хермансен и уверяла, что заноза должна быть. Руки у него слегка дрожали, и он уколол ей палец. Выступила капелька крови.
— Прошу прощения.
— Ничего, ведь нам все равно надо ее вытащить. Фру Хермансен раздумывала, слышит ли сосед, как громко бьется ее сердце.
— Будьте любезны, подпишите протокол! — он по додвинул фру Сальвесен пачку исписанных листов и протянул ручку. Они сидели друг против друга за большим обеденным столом. Фру Сальвесен надела очки и внимательно прочла протокол, но прежде чем по ставить свою подпись под четким росчерком Хермансена, нерешительно спросила:
— А разве остальные члены правления не будут подписывать?
— Это необязательно, — успокоил ее Хермансен. — Дело срочное, а по уставу председатель правления и секретарь имеют право…
— Да, да, я подпишу, конечно, но я сторонница более жесткой линии, — сказала она чуть раздраженно.
— Я совершенно с вами согласен, фру Сальвесен. Но как председатель я должен проводить более — как бы это сказать? — более ответственную линию.
Он говорил сдержанно и спокойно, и фру Сальвесен бросила на него быстрый взгляд. На ее лице по-прежнему был румянец.
— Так что же, если я протестую против аморального поведения, я веду безответственную линию?
— Нет-нет, никоим образом.
— У них четверо детей, и они неженаты! — Она смотрела ему в лицо, хотя тема была весьма деликатного свойства.
— Это возмутительно, — согласился Хермансен. — Но, как вы знаете, в законе о незарегистрированном сожительстве есть весьма расплывчатый параграф, и если мы что-то предпримем, то можем восстановить против себя общественное мнение.
— О чем вы говорите! В поселке все считают, что Андерсены ведут себя недостойно.
— Я говорю не только о тех, кто живет в нашем по селке, — он принялся расхаживать по комнате, как это делал всегда, когда его что-то волновало. Жена оставила на диване «Дагбладет», не сложив как следует, и он привел газету в порядок и отшвырнул в сторону. — Я говорю не только о поселке, — повторил он. — Мы — культурные люди, извините, что я употребил это слово. Но вы должны помнить; мы живем в мало культурное время, фру Сальвесен. Такие понятия, как порядок, приличия и мораль, теперь больше не в моде. И мы знаем, что средства массовой информации против нас, и пресса и радио поддерживают те силы. Достаточно вспомнить тенденциозную фотографию открытия детской площадки…
— Она свидетельствует о том, какое скверное влияние на детей оказывают эти люди. Мы строим площадку, достаем первоклассное оборудование, присутствует бургомистр. Мы вкладываем и труд, и деньги, и нервы, а потом приходит какой-то газетчик и сводит наши старания на нет. Дети, кажется, предпочитают Андерсена, — печально сказал он.
Окно было открыто. Мимо проскользнула ласточка, с непревзойденной легкостью танцуя в воздухе. Они только что провели аврал по уничтожению ласточкиных гнезд. Неужели те опять успели понастроить?
— Мы могли бы отобрать участок и превратить его в общественный парк, — сказала фру Сальвесен, хотя знала, что это не получится.
— Нельзя. Я выяснял в отделе городского планирования. Насколько я понимаю, единственный закон, который мы можем применить… — он подошел к книжной полке и взял свод норвежских законов, — Инструкция по предотвращению пожаров в пригородах.
— Запрещено разводить костры?
— При известных обстоятельствах — да!
— Но почему мы не заявим на них в полицию? — рьяно наступала фру Сальвесен. — Жгут тут костры, как какие-то цыгане, а вы считаете правильным, тратить добытые с превеликим трудом кооперативные деньги на то, чтобы покупать им примус!
— Я, если быть точным, голосовал за то, чтобы пойти еще дальше, — улыбаясь, сказал Хермансен. — Если они не оплатят счет за электричество в течение двух недель, то я предложу провести в поселке сбор пожертвований. А ведь даже у Андерсена есть своя гордость!
— Сбор пожертвований? Этак дело может кончиться тем, что мы их и кормить будем. У них же нет ни стыда, ни совести!
— Ну, это вы напрасно. В них есть — как бы это назвать — своего рода пролетарское высокомерие, что ли, и я думаю, сбор пожертвований может заставить их уразуметь: в другом окружении они чувствовали бы себя лучше. — Хермансен побарабанил пальцами по столу. — Сбор пожертвований! — повторил он почти угрожающе. Было видно, что этот план вынашивался очень долго. — Когда закон не на твоей стороне, приходится прибегать к психологии.