– А то! – подмигнул Лунев и устало побрел к капитанской каюте.
…Но от судьбы не уйдешь. Пришла беда – отворяй ворота.
Григорий не успел сбросить со своих плеч дождевик, как внезапно бриг резко накренился, словно штурвальный круто переложил руль на борт. «Виктория» содрогнулась. Капитана отбросило на переборку так, что зазвенело в голове. Половицы вдруг заплясали под ним, и тяжелый, прикрученный к полу шкаф, гремя посудой и книгами, рухнул, едва не размозжив ему голову.
…Когда Лунев пришел в себя, то увидел, как ветер, ворвавшийся в каюту, хватал страницы рассыпанных книг и его капитанских бумаг; за разбитым стеклом пугающе вспыхивало и грохотало вновь почерневшее небо; в ушах ухала дьявольская наковальня, а голове было сыро.
Григорий коснулся волос и отнял пальцы, измазанные алым. «Стеклом посекло». Он был слишком ошеломлен, чтобы чувствовать боль. Ему повезло, порез был не сильный – кровью намок лишь приложенный к ране платок.
…Сквозь оглушающие раскаты грома слышался беспрерывный надрыв захлебывающейся рынды. «Какая тут к черту скрытность и маскировка!»
Он вдруг мучительно ощутил горечь своей вины. «Дур-рак, недогляда! Какого беса… уповал на Провидение? На Бога надейся – сам не плошай! Следовало приказать Крыкову встать на якоря!.. Вот она, цена… самонадеянной глупости! Что ж ты думал: ордена на кустах висят, а чины, как на панихиде свечки, раздают? Выкуси!»
Капитан Лунев рвал и метал – вверенный ему капитан-командором Иевлелевым бриг «Виктория», пробив днище, основательно сел на прибрежные рифы! Они, как отточенная рогатина, нанесли свой смертельный удар.
– Гусев где-е?! Какого дьявола не бросили якоря? Водкой согревались?! Канальи-и!
Лицо Григория угрюмо каменело, когда он смотрел на иглу компаса. Она плясала, что стрекоза, и всем находящимся на палубе чудилось, будто сырое небо раскачивается над их головами из стороны в сторону.
– Вот язва-то! Опять сука-шторм грядет, братцы… То первый знак! – Боцман Маслов сплюнул в сердцах и перекрестился. – Похоже, удача-то наша медным тазом накрылась…
Вскоре на палубу снова стали долетать пенные брызги с гривастых темнючих волн, которые бились о левый борт с таким гулом, словно то были мешки, наполненные звеньями якорных цепей.
…Собравшиеся на экстренный совет господа офицеры были крайне напряжены. Ждали капитана.
– Начали за здравие – кончили за упокой! – Крыков не находил своим рукам места. – Да уж, хороши дела – гаже некуда! Ведь сколько раз зарекался не пить ее, окаянную, а вот… Господи, прощенья мне нет…
– Будет, Петрович, на рану соль сыпать! И так тошно… Дело смертью пахнет, господа. – Гусев не спускал глаз с пылающего всполохами черного горизонта. – Злобная шутка сыграна с нами… Вот и справили службу капитан-командору… Как теперь упредить цитадель?
– Дело – табак… – Харитонов беспокойно задышал распаренным самоваром. – Еще бы знать, где эскадра этого вурдалака Юленшерна!
– Что вы тут трещите? – Крыков, отрезвев на ветру, вспыхнул факелом. – Шведы, небось, тоже не по ровной земле чалятся!
– Только избавь нас, брат, от своих прощальных бенгальских огней. – Гусев подавленно опустил голову.
– Да вы что-о?! – Афанасий в сердцах ударил кулаком по столу. – Забыли, какого мы роду-племени? Ты – русский! Русский! – Крыков тряс Гусева за грудки. – А этим все сказано, брат. Глядите, горе нашли! Страх вцепился в сердца! Мы что – бабы на корыте? Шторм не седлали ни разу? Да еть вашу мать! Моряки! Николай Львович, а ты-то что?! Разве не мы у пушки рождены, на барабане пеленуты? Рано думать о прощальном салюте в голову.
– Верно, Афанасий Петрович! Нам нынче опорой капитану быть следует.
В это время покосившаяся дверь распахнулась, и вошел капитан. Треуголка, плащ и лицо его влажно блестели. Ботфорты оставляли сырой след.
– Господа, положение крайнее, времени в обрез. Ваши предложения!
– С этого прикола нам не сойти, Григорий Алексеич. – Харитонов шумно вздохнул. – Сам спускался с Масловым: наружная обшивка, да и внутренняя – все к черту, до самого балласта.
– Течь велика?
– Слава Господу, нет: сели плотно… Риф, как пробка в бутылке… Помпы, понятно, работают… Зорин за главного, Григорий Алексеевич. Но сие все до нового шторма. Поднимется вода… Гадство! Эх, продавалось бы время – все бы потратил на него, до последней полушки…
– Ясное дело, не ты один бы… – Капитан дернул щекой. – Сколько до берега?
– Да, пожалуй, миля, не боле, ан без знания фарватера, при такой свистопляске… – Гусев обреченно покачал головой. – Барометр продолжает падать.
– Как далеко мы от устья Двины? – Григорий посмотрел на вахтенного офицера Горчакова.
– Не более двух миль, господин капитан. Последние сутки мы строго держались курса.
– Благодарю, лейтенант. – Капитан утерся платком, скрестил на груди руки.
Офицеры задумались: близок локоть, да не укусишь. Действительно, добраться до берега было делом нелегким. Фарватер, если он и существовал, до такой степени был усеян прикрытыми водой каменистыми отмелями и банками, что даже мелководному барку[101] или авизо[102] пришлось бы двигаться здесь с медлительностью беспомощного слепца, нащупывая дорогу при помощи лота.
– Так что же… бригу конец? – Крыков едва не сорвался на крик. Все замолчали, прислушиваясь к жестоким ударам волн и треску разбиваемого о подводные камни флортимберса[103].
– Отставить истерику! Господа, – на виске капитана пульсировала жилка, – я полагаю, надо спасать людей и провизию. Как ни печально, но… бриг обречен.
– Да знаете ли вы!.. – Ноздри Крыкова задрожали от гнева.
– Знаю!! – как ножом отрезал Лунев. – Будем думать сейчас об ином – погубим людей и себя! Молчать! Покуда капитан – я!
– Но в такую волну, господин капитан… спускать шлюпки – безумие!..
– Согласен, Николай Львович. А потому, господа, лечь костьми, а выдюжить до утра приказываю! И уясните одно: в сем деле, – Григорий обвел взглядом напряженные лица, – я не хочу быть понятным, а хочу быть правильно понятым.
Глава 8
«Виктория», точно смертельно раненая птица, встретила новый шторм со спущенными стеньгами[104], под несколькими штормовыми парусами и протянутыми по всему квартердеку леерами.
Ураган напрягал силы; свирепел с каждым часом, с диким воем потрясал мачты, завывал в трепещущих снастях и обрушивал на людей могильные толщи воды.
– Держи-и-и-ись! – орали матросы друг другу и с застывшим ужасом в глазах встречали налетающий шквал. Эти черные, с кипящими гребнями водяные горы виделись неминуемой братской могилой.
Теперь все надеялись только на милость Небес. По распоряжению Лунева Гусев отдал приказ, и каждые четверть часа гремелы выстрелы малых орудий, разносившие по Белому морю весть о бедствии. Канониры Дергачева работали как заведенные: после каждой отдачи они перемещали пушку, чтобы ее дуло оказалось внутри корпуса судна, прочищали банником; шуфлой вводили картуз с порохом, закатывали и забивали его пыжом. Выстрелы гремели, расцвечивая бриг оранжевым всполохом, но толку от этого было мало… Ревущая бездна была глуха и слепа.
Обе палубы освещались сигнальными фонарями. Подвахтенные матросы сосредоточенно, но торопливо вытаскивали снизу провизию, ящики с порохом и картечью, парусину, запасной рангоут, одежду и прочие необходимые вещи.
…Прошло чуть менее часа, когда снизу ахнула черная весть: течь увеличилась! В голове каждого матроса, несмотря на сдержанные голоса офицеров, отдававших команды, просквозила жуткая мысль: «Не канет ли “Виктория” до рассвета в пучину?» Многие начали целовать нательные кресты и шептать молитвы.
Лунев был вне себя, сбегая с капитанского мостика. «Будь проклята эта ночь! Не хватало еще бунта и паники!» Оскальзываясь на палубном настиле, хватаясь при каждом шаге то за леер, то за якорный шпиль, он насилу добрался до трапа, ведущего на флоп-дек[105], когда столкнулся с Антипом Шавриным. Красные воспаленные глаза помощника штурмана лихорадочно блестели:
– Ваш бродие, топнем!
– Все помпы работают?! – Капитан отбросил намокшие пряди.
– Так точно! Но один бес не справляемся! Ишо, язвить их… две пробоины!
– Дьявол! – Григорий заскрипел зубами, бросаясь к трапу, как вдруг… корабль тряхнуло, и они, теряя опору, кубарем отлетели к грот-мачте.
– Давайте подмогну! – Антип, по-собачьи отряхиваясь, на четвереньках подполз к капитану.
Хватаясь одной рукой за разбухший вулинг, другой за большую крепкую ладонь Шаврина, Лунев поднялся на ноги.
– Как думаешь, выстоим до утра? – Григорий потер зашибленное плечо. Помощник штурмана сплюнул:
– Смерть чинов не почитает… Да где наша не пропадала?..
– Вот это должный ответ! Держись, брат, поборемся еще!
Судя по грассирующему, предательски взволнованному тону капитана, Шаврин понял: тот жаждал в эту минуту услышать от него подтверждение своих слов, которым он и сам едва ли надежно верил.
– Помаемся ишо, – усмехнулся Антип. – Авось да спрыгнем на берег.
Но его блестящее от воды лицо, слабо освещенное светом, падавшим от фонаря, отнюдь не разделяло надежд Григория. И точно желая, в свою очередь, угомонить свою скрытую тревогу и беспокойство капитана, он прогудел:
– Поди, выдюжим до утра-то… А уж там – как Бог даст.
…К четырем утра небо смилостивилось; океан заметно стих, и на бриге все радостно и благодарно перевели дух, отчетливо понимая, от какой опасности избавились и как были близки к смерти. И хотя все помпы продолжали работу, а люди от усталости валились с ног, гибельные пробоины пусть временно, но удалось устранить.