Лунев сморгнул застывшие слезы в глазах, хотел сказать что-то батюшке, как вдруг тяжелый, скребущий удар о борт сбросил его, как букашку, с бочки.
– Отец Киприян! – Дроглый вскрик, отразившись от стен, загулял по крюйт-камере. У Григория оборвалось сердце. Призрак святого отца истаял во тьме, оставив его с судьбой один на один.
– Дождался! – В висках капитана барабанным боем застучала ярость, в такт ей пульсировала боль в плече и затылке; во рту стоял медный привкус паники. Над головой заклацало оружие, послышалась шведская ругань, и сердце скачком вновь дало о себе знать.
– Однако… пора, сыне, не угробь дело, – откуда-то из тьмы прошелестел голос отца Киприяна. – Шевелитесь, сударь. Сами сказывали: «Не выполнить приказ хуже подлости!»
– Сейчас, пусть побольше этих сволочей набьется, – глухо, сам себе ответил Лунев, будучи не в состоянии поднести трубку к губам.
Шумные голоса послышались ближе – разбойничья свора начала шерстить трюмы и кубрики, взламывать офицерские каюты.
Сердце Григория вернулось на прежнее место. Стало вдруг даже отчаянно весело. Он внезапно услышал рядом знакомый, с хрипотцой голос Сильвестра Петровича:
– Что ж ты, Григорий Алексеевич?! Ужли дашь коршунам-стервецам…
– А хрен им с маслом, брат! Нам Отечеством торговать – не сапоги на лапоть менять! Помню я о приказе, капитан-командор. Сумею упредить цитадель. Жахнет так, что и в Архангельске, и в Холмогорах услышат! Жаль, конечно, с жизнью прощаться, с любовью своей, ан хвост по-собачьи меж ног русак зажимать не привык!
Григорий решительно подхватил пальник, сорвал медную крышку масляного фонаря, и тут!.. Фитиль предательски моргнул в последний раз оранжевым глазом; потух, разнося по сырой тьме прогорклый чад…
– Твою мать! – Отчаянье схватило клещами за горло. Стук каблуков, смех и звяк оружия послышались за спиной. «Огниво!» «Эта штука не раз согревала нас с твоим родителем под Азовом. Надеюсь, послужит верой, правдой и тебе…» – спасением от позора прозвучали в ушах слова графа Панчина.
Григорий сунул руку за пазуху, судорожно нащупал кожаный чехол огнива…
– Здесь ни черта не видно, Якоб! Эй, Сванте! Фитильный, давай-ка, лентяй, посвети нам! Ты еще не утонул?
– Нет, гере лейтенант.
– А жаль! А-ха-ха!
Григорий ударил кресалом по кремню. Две первые искры с шипеньем погасли под ногами, в воде, зато третья, с именем Христа, достигла цели.
В какой-то момент ослепительно белый смерч показался капитану Луневу благословенным дыханием Небес, а через миг – грянуло!
Тяжелый, оглушительный грохот стократным эхом прогудел над заливом, взвился к седым облакам и обрушился вновь на взметнувшуюся воду. Над рифами взлетело и вспухло черно-огненное, жирно лоснящееся облако. Догоняя его, поднялись в воздух обломки мачт. Бочки с порохом продолжали стремительно рваться, разбрызгивая щепье разлетающегося палубного настила, рангоута, расшвыривая вокруг себя сотни изувеченных и мертвецов, точно солому с вил. Удар взрывной волны отбросил фрегат, сорвав брамсели на трех мачтах. По палубе «Святой Бригитты» побежали трещины разломов, в каютах вылетели иллюминаторы, оставшихся людей сбило с ног, опалив жаром. Через секунду вспыхнули паруса и затрещала падающая в кипящую волну блинд-стеньга. Пылающие фордуны, словно огненная сеть, пронеслись над головой потрясенного Уркварта. Следом с диким грохотом бухнул о палубу туго скатанный кливер.
Отброшенный от пушки Юхан Пломгрен завыл от боли, харкая кровью, а помощник капитана Брэмс Морат и другие укрывали головы от летающих балок и досок. На боканцах шлюпки раскачивались, как гробы на цепях.
…Уркварт с размаху ахнулся спиной к разбитому фальшборту. Лицо стало бледным, как мел. Он с ужасом видел, как его непобедимые ратники – живые факелы – корчились, рычали, катались по палубе, пытаясь сбить огонь, и бросались в отчаяньи за борт.
– Святая Барбара! Будьте вы прокляты, московиты! – прохрипел он, хотя едва мог слышать собственный голос. – Я должен был это предвидеть! Эй вы, крысы! – сверкая безумными глазами, обратился он к охваченным паникой морякам. – Шланги сюда! Две дюжины человек на помпы! Марсовым спустить паруса!! Остальным сбивать огонь! Эти варвары хотят сжечь нас живьем!
Но поздно… Шведский флаг! Золотой крест Швеции пылал, как факел, а еще минуту спустя фрегат «Святая Бригитта» взлетел к небесам, взорвав адским грохотом горло Белого моря, известив защитников Новодвинска о приходе шведской эскадры.
…Русские шлюпки удачно миновали длинную цепь рифов, и теперь уцелевшие могли отчетливо разглядеть угрюмое нагромождение береговых скал. Но не это занимало внимание Афанасия Крыкова: дыхание замерло в груди, когда вражеский фрегат поравнялся бортом с оставленным бригом.
– Святый Боже, дай Григорию Лексеичу силы! – Крыков почувствовал, как внутри у него будто начало что-то крошиться… Ему хотелось закрыть лицо, сдавить уши и виски, чтобы не видеть, не слышать… Но было совестно, стыдно. Он сидел на носу второй спасшейся шлюпки, продолжая прислушиваться к себе. Голова была тупая, словно налитая, тусклым свинцом.
«Господи, почему он, а не я?» Афанасий выше поднял голову. Притихшая вода, небо – все горело в пепельном пурпуре отцветавшей зари, и на фоне этого акварельного пламени резкими силуэтами намечались пики матч двух кораблей. И когда от взрыва вдруг разверзлись небеса, Крыков не поверил. Все случившееся в этот роковой день было страшно непохоже на правду, которая не могла быть столь жуткой; и сам он, сидящий в шлюпке среди затравленных людей, был так же странен и непохож на настоящего. Все виделось тяжелым, дурным сном.
И туманное утро, в тиши которого скрывались десантные шлюпки шведов, и первый сухой щелчок выстрела, пробежавший над водой далекой перекличкой, и резня, и гибель близких, ставших почти родными друзей… «Нет, этого не может быть!»
Афанасий Крыков не знал, сколько времени просидел закрыв глаза, пока мысли его бились, как птицы, пытающиеся найти выход из западни.
Багряные краски вкрадчиво бледнели. Черный дым пылавших останков кораблей нагнал их и теперь плыл над непокрытыми головами, точно пытаясь заглянуть в побледневшие, суровые лица.
– Царство Небесное заступнику нашему! – прозвучал чей-то сдавленный голос. – Шутка ли? Почитай, без малого сто пудов пороху на воздух поднял…
– Что ж, Бог дал ему искупить грех… и мы все выиграли больше, чем потеряли!
– Тем, кто не вернулся, – памятник до неба и имена золотом!.. – Афанасий со слезами на глазах поцеловал обгоревший в бою, пробитый пулями Андреевский флаг. – Твой жертвенный подвиг, капитан, пример нам всем. Памяти павших будем верны!
Шлюпки были у берега, далеко от пожарища. Но запах паленого мяса и обгорелого дерева был стойким. Он был везде. Казалось, им пропитались платье, волосы, кожа.
Глава 11
…Андреевский флаг с погибшей «Виктории», потрепанное письмо и золотой медальон капитана Лунева прибыли в Москву лишь год спустя.
…К этому времени сражение под Нарвой закончилось оглушительным разгромом русской армии. Она оказалась хуже обученной и вооруженной по сравнению со шведской. Только созданные Петром полки – Семеновский и Преображенский – стойко выдержали сокрушительный натиск гвардейцев Карла XII.
Шведский король был уверен, что «русский медведь повержен и не скоро выберется из своей темной берлоги». В насмешку над Петром молодой Карл приказал отчеканить памятную медаль, на которой на фоне Нарвской крепости изображен плачущий Петр и бегущие в ужасе русские солдаты. Однако Карл XII недооценил характер Петра, его железную волю и возможности.
Русский царь не пришел в уныние, а извлек должные уроки из поражения.
Вся страна – от мала до велика – стала работать на войну. Не хватало металла для пушек. Государь приказал снимать с церквей колокола и переплавлять их. За два года была создана, обучена и вооружена новая петровская армия.
В 1702 году войска Петра I вновь пошли в наступление. В истоке реки Невы они штурмом овладели старинной русской крепостью Орешек, коя тогда находилась под властью шведов. По поводу этой победы Петр Алексеевич сказал: «Зело жесток орех был, однако ж, слава Богу, счастливо разгрызен».
Государь велел переименовать взятую крепость в Шлиссельбург, что значит «Ключ-город». Ключ к Финскому заливу наконец-то оказался в руках русских. Чтобы закрепиться на берегах Невы, в мае 1703 года недалеко от устья Невы была заложена крепость в честь апостола Петра – Санкт-Питербурх. Россия вышла к Балтийскому морю. Но до конца Северной войны было еще очень далеко.
…Капитан-командор Иевлев, побывав с докладом в Адмиралтейской коллегии, встретившись с графом Ягужинским Павлом Ивановичем, наотрез отказался быть на праздничной ассамблее по поводу закладки новой столицы. Предсмертная воля капитана Лунева тяжелым грузом лежала на его душе.
Нигде более не останавливаясь, никуда не заезжая, он прямо как был в дорожном платье, явился пред строгие очи его сиятельства графа Панчина.
– Слово «победа» – капитан Лунев превратил в победу! Фрегат Уркварта был уничтожен. Новодвинск – вовремя упрежден. Кормщик Иван Рябов сумел посадить на мель флагманскую «Корону» адмирала шаутбенахта ярла Юленшерна под наши пушки… И эскадра шведов была предана огню… А стало быть, ваше сиятельство, от разграбления злого вора был спасен Архангельск и государевы верфи.
Граф без улыбки понимающе кивнул седой головой; вокруг сомкнутого рта лежала тень суровой печали.
– Прямой вопрос, Сильвестр Петрович, требует прямого ответа. – Граф дрогнул серебром усов.
Иевлев, с непокрытой головой, с глубокой печалью на лице, без лишних слов обнял растерянно глядевшего на него графа и крепко прижал к груди:
– Крепитесь, Иван Евсеевич. Вы по праву можете гордиться… – Голос капитан-командора осекся, стал низким и хриплым. – Ваш сын, простите, зять… герой и геройски погиб в баталии… Более того, мы все обязаны ему жизнью.