Панчин побледнел как полотно. Судорожно схватил руку офицера и, задыхаясь, насилу выдавил:
– По-гиб… поги-иб?.. Ай-яй-я-ай… Спаси и помилуй…
Строгое лицо его жалко сморщилось и сразу залилось слезами. Не смея уронить и слова, старик молчал и лишь умоляюще, сквозь дрожащее стекло слез, смотрел на командира Новодвинской крепости, точно надеясь вымолить еще какую-то другую правду.
Сильвестр Петрович глотнул вставший в горле ком. Зная не понаслышке кровь и горечь войны, ужас сабельных сшибок и боль невосполнимых потерь, он с трудом мог смотреть в покрасневшие от горя, страдающие глаза графа.
– Христос с вами… Держитесь, Иван Евсеевич! В той мясорубке у нас убито свыше тысячи душ.
– Да… да-а… – Граф Панчин смотрел куда-то в сторону и как будто ничего не слышал. И продолжая «моросить» пальцами за рукав Иевлева, прошептал: – Об одном прошу вас, голубчик… Ничего, ничего, ради Бога, не говорите жене и… Ма… Машень-ке-е…
После черной вести, к обеду того же дня, со стариком Панчиным случился апоплексический удар. Побагровев лицом, он лежал на руках капитан-командора и страшно хрипел.
Переполох в доме грянул до потолка. Немедленно позвали лучших докторов. Иевлев был отпущен, но не отбыл. Дежурил при графе, полный готовности помочь, но не способный сгорстить мыслей: что предпринять.
Не меняя позы – руки сцеплены за спиной – он стоял у стены, затянутой кремовым гобеленом с райскими птицами, и смотрел на снующих с тазами воды и льда слуг, на проходивших мимо озабоченных лекарей, с ужасом осознавая, что причиной слома хозяина усадьбы – является он. На него ровным счетом никто не обращал внимания: ни многочисленные съехавшиеся друзья, ни родственники, ни слуги. Ему, безумно уставшему от бесконечно изнуряющей дороги, казалось, точно его не замечают с умыслом, и это наводняло Сильвестра Петровича особым отчаяньем.
«Господи, да почему же на меня ровным счетом никто не обратит внимания?» – крепче сжимая губы, удивлялся Иевлев.
…За окнами уж темнело, а посетители все прибывали. Говорили мало, а если и роняли слова, то страшные и черные, будто комья земли о гроб.
– Не иначе – умирает граф…
– Летальный исход, господа… Старый вояка не смог пережить позора русской армии под Нарвой… Похоже, не доживет до утра…
– Вот ведь довели Петровы реформы старика до ручки… Да, да, не иначе-с! Уж мне-то поверьте, господа… Уж я-то знаю…
Из оцепенения капитан-командора Иевлева вывел приглушенный, надломленный голос:
– Зачем вы здесь? Зачем приехали в наш дом? Было бы лучше, если бы вы вообще не являлись! Это все из-за вас! Мой папенька!.. Из-за вас, ведь так?!
Иевлев обернулся. Перед ним стояла прелестная, чудесной красоты барышня, на губах которой дрожала налитая несбывшимся счастьем улыбка.
– Простите. – Он склонил по-военному голову. – Позвольте представиться: капитан-командор Иевлев Сильвестр Петрович. А вы… как я понимаю, Мария Ивановна, верно?
Она промолчала. Не подняла блестевших тревогой глаз. Дрожливую улыбку с ее розовых губ словно ветер слизал; в красивых глазах раненой птицей бились боль и испуг. «Спросить – не спросить? – терзалась она, думая о своем. – Надо… Надо! Решительно надо!» – подчеркнула она, но тут же, оробев от страха, прогнала страшную мысль. Женским чутьем Мария угадала, что ответ незнакомого офицера может навек забрать у нее любимого, и, тушуясь, как далее повести разговор, какие найти слова, – промолчала.
– Разделяю, вы правы… – Он хотел было взять ее дрожащие пальцы в свои ладони… хоть как-то помочь, облегчить ее предчувствия, ненапрасные страхи, но не решился. «Поймет ли?..»
– Что ж вы молчите? Не стойте, право, столбом. Ну же! – Она мелко шагнула к нему, странно улыбаясь, не зная от волнения и дурного предчувствия, куда деть свои руки.
…Всю дорогу из Архангельска в Москву капитан-командор думал, мысленно проигрывал, как скажет Панчиным о гибели своего боевого товарища. И вот… он – капитан-командор, начальник Новодвинской крепости, как недоросль, не знающий урока, молчал у доски… Пытался соблюсти формальности этикета, сгладить тягостную тишину зависшей паузы… Но получалось – отвратительно.
– Так что же вы, Сильвестр Петрович? – Она первой пошла в наступление. – Разве вы не боевой офицер?
– Вы правы, Мария Ивановна… – Секунду-другую они смотрели друг другу в глаза, будто читали мысли, после чего Иевлев глухо сказал: – Я здесь для того, чтобы выполнить волю покойного… героя войны… и моего друга. А это, – он напряженно достал из офицерской сумки сверток, – простите, доказательства моих слов. Перед тем, как взорвать себя и корабль врага, Григорий Алексеевич передал своему помощнику Крыкову вот это…
Он смолк, протягивая сверток с Андреевским флагом, письмом и золотым медальоном; совсем рядом Иевлев увидел сразу потерявшее краски лицо; большие, полные слез, испуганные глаза.
Далее случилось гораздо лучше и правильнее, чем можно было ожидать. Юная графиня не сорвалась, не бросилась с рыданьями прочь, не сделала ничего, что могло бы уронить ее достоинство, честь, чего ожидал он сам, сочувственно храня молчание.
– Прошу, продолжайте, – оставаясь на месте, чужим, несколько придушенным голосом настояла она.
– «Будь счастлива, любовь моя… Я ухожу к Господу нашему, как Леонид, на щите». Странно, право, для последних слов, не так ли? Но, полагаю, вам сие должно о чем-то сказать?
– Это совсем не странно. Вы правильно полагаете, я знаю… значение этих слов. Что-нибудь еще? – Она смотрела мимо него; черты ее нежного, почти детского лица болезненно заострились.
– Увы, графиня. Более ничего. Вот ежли только позволите…
– Говорите.
– Не отчаивайтесь. Вы совсем молоды… Жизнь продолжается. Время – лучший лекарь. Завтра у вас будет новый день. Вам надо…
– Я знаю, что мне надо. Прощайте. – Прижав к груди, как реликвию, сверток, она, молчаливая и бледная, пересекла залу.
– Прощайте и простите… – запоздало сорвалось с его губ.
Граф Панчин так и не смог пережить черной вести и обрушившегося на него недуга. Через две недели он умер от нового удара за письменным столом в своем кабинете. Ему шел семьдесят первый год.
А еще через год свеча в светелке Машеньки, бессменно горевшая по капитану Григорию Луневу, была накрыта медным гасильником.
Обеспокоенная судьбой младшей дочери, потерявшей всякий интерес к жизни, престарелая графиня Евдокия Васильевна скоропалительно выдала ее – семнадцатилетнюю – замуж за разменявшего пятый десяток отставного майора от инфантерии[121] Муравьева.
Жизнь в графском имении Панчиных мало-помалу наладилась, дни и годы потянулись своим чередом. Но уж более никогда… никогда солнце не светило так чудно и ласково в парке в «голландском жанре» и не слышался звонкий счастливый смех на пруду, как прежде.
Послесловие
Карл XII одерживал блестящие победы в Европе и поначалу не придавал особого значения победам русских на берегах Балтики. Лишь спустя несколько лет он решил покончить с Россией. Лучшая армия Европы была направлена на столицу страны – Москву. Но на пути шведского короля выросла мощная русская армия. Тогда Карл XII повернул к югу. Он решил перезимовать на Украине, в теплых краях, рассчитывая на помощь гетмана Мазепы, который уже давно вел тайные переговоры с польским королем, а затем и со шведским – об отторжении Украины от Великороссии. В 1708 году изменник открыто перешел на сторону Карла XII и с радостью принял на своей территории шведские войска. Туда же, узнав о предательстве гетмана Мазепы, срочно двинулся Петр I со своими главными силами.
Знаменитая битва между обновленной русской и шведской армиями произошла под Полтавой в 1709 году.
…Ранним утром 27 июня войска были готовы к сражению. В боевые порядки выстроилась армия шведов: отборная, прославленная пехота в синих мундирах, прекрасная, легендарная конница. На носилках вынесли раненого Карла (король хотел поддержать войска и лично руководить боем); шведы горячо приветствовали своего непобедимого полководца, и он отдал приказ наступать.
Напротив плотно сомкнули штыковые ряды русские пехотные полки в зеленых мундирах; застыли у орудий артиллеристы в багряных кафтанах, в суровом молчании ждали сигнала кавалеристы в синих мундирах с цветными воротниками. И вот… пробил час! Русское «ура-а!», подобно боевому копью, вонзилось в бледную кровь рассвета. И закипел смертный бой.
Швед, русский – колет, рубит, режет.
Бой барабанный, клики, скрежет,
Гром пушек, топот, ржанье, стон,
И смерть и ад со всех сторон, —
Писал А. С. Пушкин об этом великом сражении в поэме «Полтава».
Три кряду часа продолжалась кровавая битва и закончилась полной и безоговорочной победой русских. Непобедимые шведы были сокрушены русским натиском и наголову разбиты. В Полтавском сражении успешно осуществил замысел Петра I по охвату и разгрому левого фланга шведов ближайший сподвижник государя – полководец Александр Данилович Меншиков. Настойчивым преследованием он принудил остатки шведской армии к капитуляции у Переволочны. Огромное количество вражеских солдат и офицеров попали в плен. Сам Карл XII позорно бежал в Турцию; Швеция лишилась сухопутной армии. Наступил коренной перелом в Северной войне.
Великая Полтавская победа стоит в ряду таких героических подвигов русского народа, как битва на Чудском озере, Куликовская битва и позже Бородино и битва на Курской дуге.
…И тем не менее война, длившаяся уже более десяти лет, продолжалась. Шведский флот (второй по мощи после Англии) считался в Европе непобедимым. А русский флот только создавался.
Морское грандиозное сражение на Балтике произошло в 1714 году при мысе Гангут. Это был морской бой между русским (99 легких – скампавей – и тяжелых – галер – парусно-гребных судов) и шведским (16 линейных и 12 мелких парусных кораблей) флотами 27 июля (7 августа по новому стилю) у мыса Гангут (ныне Ханко).