(ил. 9).
Ил. 1. Андрей Белый. Николай Аполлонович Аблеухов. Иллюстрация к роману «Петербург». Середина 1910-х (?). Бумага, акварель. ГЛМ
Ил. 2. Андрей Белый. Николай Аполлонович Аблеухов. Иллюстрация к роману «Петербург». Середина 1910-х (?). Бумага, тушь, перо. ГЛМ
Ил. 3. Андрей Белый. Николай Аполлонович Аблеухов с бомбой. Иллюстрация к роману «Петербург». Середина 1910-х (?) Бумага, тушь, перо. ГЛМ
Ил. 4. Андрей Белый. «Светлый Бальдер…». 1900-е. Бумага, тушь, перо, карандаш. РГАЛИ
Ил. 5. Андрей Белый. «Светлый Бальдер…». Фрагмент. РГАЛИ
Ил. 6. А. А. Блок. «Андрей Белый читает люциферьянские сочинения Риля и Когэна». 1900-е. Бумага, карандаш. ИРЛИ РАН
Ил. 7. А. А. Блок. «Андрей Белый рассказывает маме о гносеологических эквивалентах». 1900-е. Бумага, карандаш. ИРЛИ РАН
В фонде Белого в Российской государственной библиотеке сохранился рисунок тех же, по всей видимости, лет (1900-е?), в котором эта тема получила дальнейшее и вполне символистское истолкование (ил. 10). Приходится сожалеть, что имя автора рисунка неизвестно, поскольку этот шаржированный портрет насыщен чрезвычайно интересными деталями и многозначными смыслами.
Андрей Белый предстает в иконографически узнаваемом образе Христа Пантократора (Вседержителя): в широкой ризе, с нимбом и крестом над головой, с благословляющим двоеперстием и Евангелием в руке[408](ср. с ил. 11). Однако Белый на рисунке держит не Евангелие, а другую книгу – огромный том Владимира Соловьева, принесшего миру новое спасительное учение – символизм. На раскрытых страницах вертикально вписано имя автора – по пять букв на каждой, начальные буквы имени ВЛадимир не видны, закрыты рукой.
При этом «Евангелие» от Соловьева здесь, со всей очевидностью, выполняет функцию скрижалей Завета, данных Богом Моисею. Моисеевы скрижали часто изображаются как раскрытая книга. Таким образом, десять букв на книжных страницах (или досках) соответствуют десяти заветам или основным законам, начертанным Богом на скрижалях в виде десяти букв-знаков. Суммируя наши наблюдения, получаем следующую картину: Белый-Спаситель несет новую истину, новый Закон своим сподвижникам.
Ил. 8. Андрей Белый. <За завтраком с Жаном Жоресом>. Рисунок в письме к А. Д. Бугаевой из Парижа. <13–14 декабря> 1906. Бумага, чернила. РГАЛИ
Ил. 9. Андрей Белый. <За завтраком с Жаном Жоресом>. Фрагмент. РГАЛИ
Ил. 10. Неизвестный художник. Андрей Белый. 1900-е. Бумага, карандаш. НИОР РГБ
С Владимиром Соловьевым в 1900 г., незадолго до смерти философа, у Белого произошел серьезный разговор, сыгравший значительную роль в его дальнейших духовных исканиях, в решении «осуществить “соловьевство” как жизненный путь <…>, найти Человечество, как Ипостась лика Божия».[409] В беседе были затронуты вопросы, глубоко волновавшие Белого в то время. Они говорили о мистических зорях первых лет нового века, о мировой душе, истине и псевдоистине, об Антихристе, чувство пришествия которого Белый остро пережил в 1898 г., о чем оставил запись в «Материале к биографии»:
«<…> со мной происходит очень сильное мистическое переживание на Страстной неделе, в церкви Троицы, что на Арбате. Во время великопостного богослужения развертывается картина, как бы пророческая, – огромного будущего: <…> мне начинает казаться, что в этот Храм придет Антихрист; <…> предстает впервые отчетливо мысль о Конце всемирной истории <…>; и проносится передо мною ряд ослепительных картин ненаписанной драмы-мистерии “Пришедший” (т. е. Антихрист) <…>».[410]
По наблюдению А. В. Лаврова, в замысле беловской драмы-мистерии обнаруживаются аналогии с «Краткой повестью об антихристе» Вл. Соловьева, написанной годом позже.[411] В связи с этим особую остроту приобретает имя лирического героя в стихотворении «Вечный зов», послужившем эпиграфом к первому разделу нашей статьи: Белый называет себя лжехристом: «Хохотали они надо мной, / Над безумно-смешным лжехристом…».[412]
Подчеркнем, что на анализируемом рисунке Белый представлен именно в виде Иисуса Христа. Круглый нимб, символизирующий святость, с вписанным в него крестом (так называемый крестчатый нимб), является иконографическим атрибутом и отличительным признаком именно Христа Пантократора (Вседержителя).[413] На его нимбе тремя греческими буквами обыкновенно пишется его имя; в нашем рисунке на нимбе стилизованным церковнославянским шрифтом сокращенно вписано имя Андрея Белого. Кроме того, острые вершины специфической прически формируют треугольник, а при желании можно допустить и наличие на затылке четвертой пряди, спускающейся по шее вниз и тем самым образующей за его головой условный четырехугольник или ромб (ср. с ил. 12). Волосы при этом приобретают функцию нимба, а нимб в форме треугольника или ромба является одним из символов Бога-Отца, Саваофа. Наличие двух нимбов – крестчатого и ромбовидного – усиливает божественную суть персонажа, в лике которого таким образом, по замыслу художника, выражена единосущность Бога-Отца и Бога-Сына.
Однако безымянный художник тут же снижает пафос своей смелой аналогии несколькими деталями. Главное и принципиальное отличие образа Христа от изображения Белого на рисунке – прическа: у Христа традиционно прямые волосы, спускающиеся до плеч, у Белого – фокусирующая на себе внимание вздыбленная «мефистофельская» шевелюра. Треугольные пряди, по форме напоминающие языки пламени (как их изображали на иконах), прорисованы графически четко: две из них заостренными концами направлены горизонтально в разные стороны, третья стоит торчком над высоким лысым лбом, вызывая в нашей памяти начесанный чуб-«кок» стиляг 1960-х или гребень-«ирокез» современных панков, хотя подобных сравнений в начале ХХ века, безусловно, не предполагалось. Однако, очевидная пародия на пышные летящие волосы постепенно лысеющего Белого прямолинейна, но неоднозначна.
Продолжая аналогии, рассмотрим и сравним наш шарж с напрашивающимся в этом контексте образом гетевского Мефистофеля. Современники Белого были хорошо знакомы с оперой «Фауст»,[414] в которой роль Мефистофеля исполнил Ф. И. Шаляпин. Были хорошо известны мраморный «Мефистофель» скульптора М. М. Антокольского (1883)[415] и портрет Ф. И. Шаляпина в костюме Мефистофеля, созданный А. Я. Головиным[416] в 1905 г. В 1898 г. И. Е. Репин написал своего Мефистофеля, где в качестве натурщика ему позировал ученик, художник С. Е. Девяткин.[417] Но для нашего исследования наибольший интерес представляет работа И. Е. Репина 1904 г. – портрет актера Г. Г. Ге[418](ил. 13) в роли Мефистофеля на сцене Александринского театра.
При очевидной внешней «родственности» обликов репинского Мефистофеля и Белого на анонимном рисунке (погрудное фронтальное изображение, взгляд исподлобья, высокий лоб с залысинами, красный капюшон Мефистофеля образует своего рода нимб с двумя намеченными рожками) портреты имеют композиционные различия: три остроконечные пряди Белого остриями направлены от лица в стороны, одна прядка Мефистофеля спускается острым углом к переносице, рассекая лоб на две доли, вытянутые и зрительно продолженные вверх рожками капюшона. Тем не менее, определенный намек на демоническую природу сближает этих персонажей.
Нечесаные и торчащие в разные стороны волосы – характерная черта внешнего облика демонических существ и грешников, духовных «родственников» дьявола. Острый вертикальный «хохол» и торчащие в стороны заостренные боковые пряди-«рога» символизируют огненные языки адского пламени, эта «пламенеющая» прическа – своеобразный опознавательный знак демонов, причем, именно эта мета часто позволяла распознать беса, принявшего облик добродетельного человека или ангела.[419] Таким образом, видимая атрибутика священного лика Христа дезавуируется антиподными ему деталями рисунка, и перед зрителями Белый предстает как «лжехристос».
Вернемся к «Моисеевым скрижалям». Моисей в европейской традиции часто изображался с рогами (как у «Моисея» Микеланджело, 1515; ил. 14) или, позднее, с лучами (например, на гравюре Густава Доре, 1865; ил. 15).[420] Совпадение двух опознавательных признаков – скрижалей и рогов – вызывают соблазн соотнести изображенного на рисунке Белого с Моисеем, что открывает перспективы для дальнейших сопоставлений в контексте позднего творчества Андрея Белого. Но все же воздержимся от этой аналогии: форма скрижалей нового символистского «Завета» в виде книги выбрана неизвестным автором рисунка как наиболее распространенная в изобразительном искусстве этого времени,[421] а рога-лучи Моисея и Белого-Спасителя имеют принципиальные отличия. Во-первых, формальное: два рога Моисея направлены расходящимися лучами диагонально вверх, а три рогатые пряди Белого вписаны в крест нимба, повторяя направление его осей, строго горизонтально и вертикально. Во-вторых, символическое: в противоположность божественному свету лучей Моисея остроугольные вихры выявляют знак демонизма и тем самым снижают градус «святости» Белого-Христа и заостряют карикатуру.
Итак, в шарже писатель предстает во множестве ролей одновременно: Бога-Сына и Бога-Отца, Моисея и Владимира Соловьева, Христа и Антихриста.