[650]).
В том же письме Блоку (подробный анализ его будет дан ниже) Алянский сформулировал пожелания к авторам журнала почти в тех же словах, что и Белый в статье «Записки мечтателей»:
Идите, куда хотите, только идите. Думается мне, только, что не следует заранее определять дорогу, т. к. это будет также гадательно и также неверно, как неверно все в наши дни. Мне кажется, что физиономия журнала должна складываться самой жизнью. В зависимости от того, как будут «мечтатели» воспринимать то или иное явление жизни, будет определяться и путь журнала.
6. «ФИЗИОНОМИЯ ЖУРНАЛА»АНДРЕЙ БЕЛЫЙ И АЛЕКСАНДР БЛОК
Сбор материала для журнала шел параллельно с разработкой концепции и придумыванием названия. Несмотря на провозглашенную свободу писать о чем хочется (или, наоборот, в развитие этого принципа), Алянский все же некоторые требования к авторам журнала предъявлял. Судя по его письмам Иванову, Белому, Блоку, а также по записным книжкам последнего, издатель хотел получить от каждого из трех поэтов стихи и статью о том, «как будут „мечтатели“ воспринимать то или иное явление жизни». Под статьей подразумевался не текст на заданную, обговоренную заранее тему, а публицистический материал, осмысляющий в жанре дневника текущую действительность.
Как отмечалось ранее, с просьбой прислать стихи и статью он обратился к В. И. Иванову в письме от 24 августа 1918 года. Как следует из письма Г. Ф. Кнорре Белому от 9 января 1919 года, от него тоже ждали стихов и статьи: «Вчера по телефону <…> Алянский просил меня узнать, написаны ли Вами вступительная статья и стих<отворения>, которые Вы обещали дать в первый номер журнала»[651]. Видимо, подобный материал хотел получить Алянский и от Блока. 25 декабря 1918 года поэт отметил в записной книжке: «Вечером Алянский — корректура „Катилины“. Ему матерьял для „Дневников писателей“»[652].
Однако процесс сбора материала оказался более трудным и долгим, чем Алянский предполагал вначале. Заявив в августе 1918 года, что идея журнала «близка к осуществлению» (письмо В. И. Иванову), он к декабрю, видимо, еще не имел того, чем журнал можно было бы заполнить. Однако с художественными произведениями проблем оказалось гораздо меньше, чем со статьями.
Белый заменил стихи на эпопею «Я», занявшую большую часть выпуска. Иванов дал подборку новых стихов 1917–1918 годов, впоследствии включенных им в сборники «Свет вечерний» и «Человек»: «Человек — един» («Как Мать Сыра-Земля томится…»), «Порог сознания» («Пытливый ум, подобно маяку…»), «Quia Deus» («Зачем, за что страдает род людской…»), «Sacrum Sepulcrum» («Мир духов есть…»), «Поэт и муза» («Муза, ты почто, скажи…»), «Vita Triplex» («Белый тополь Солнцу свят»). Несколько стихотворных фрагментов, объединенных заглавием «Человек — един» (например, «Как Мать Сыра-Земля томится…», «Отголодавшая старуха»), датированы им сентябрем 1918 года[653], что зафиксировано в описях «Римского архива» поэта. Это означает, что Алянский уже осенью 1918 года мог получить от Иванова стихотворный материал для журнала.
Блок, в отличие от Белого и Иванова, не стал даже пытаться написать что-то новое, а, видимо, предложил издателю отобрать подходящее из тех ранних произведений, которые он собирался включить в очередное издание «Собрания стихотворений». 28 декабря он отметил в записной книжке: «Для журнала „Алконоста“: I. „Муза в уборе…“, II. Ante Lucem (28 стихотворений), III. Стихи о Прекрасной Даме (13 стихотворений). Все отмечено в тетрадях (первые две). Всего — 42 стихотворения. Рукописи взяты из 5‐го издания I тома, — восстановить»[654].
Со статьями дело обстояло гораздо хуже. Призыв «Пишите нам то, что хотите; и — как хотите!» не был воспринят с большим воодушевлением. В условиях «военного коммунизма» писатели были вынуждены, нередко ради элементарного выживания, устраиваться на работу в советские культурные учреждения. Служба отнимала время, физические и душевные силы, которые при других условиях могли быть потрачены на то, чтобы писать «дневники» для «Записок мечтателей». Красочно и лаконично сложившуюся ситуацию охарактеризовал в дневниковой записи за 20 декабря 1918 года Г. Ф. Кнорре:
Мулин журнальчик волнует меня, мучит сознание, что помочь не могу: господа литераторы переживают все кризисы, и Аполлон к священной жертве их покуда тщетно призывает. Да будет «Алконост» успешен, как сейчас — и впредь, и да найдет он жрецов новых и достойных его уже славного имени[655].
От выматывающей работы страдали все. Блок, например, в записных книжках периодически прерывал бесконечные перечисления текущих дел и обязанностей жалостливыми возгласами: «Отчаянье, головная боль; я не чиновник, а писатель» (запись за 2 октября 1918 года[656]); «Полное отчаянье, не знаю, как выпутаться из грязи председательствования» (запись за 17 ноября 1918 года[657]); «Ужас! Неужели я не имею простого права писательского?» (запись за 21 ноября 1918 года[658]) и т. д.
Белый вел себя более эксцентрично.
Андрей Белый витает в теориях, планах, увлекается строительством нового искусства в общегосударственном масштабе и, вместе, горько сетует на необходимость служить и отвлекаться от основной работы жизни своей «Записок чудака», перед которыми, по словам его, — «Петербург» — лишь эскиз. «Записки чудака» — это «Петербург», но в мировом масштабе. Витает, говорит, воспламеняется и вдруг — восплачет о бедственном своем положении, о жене, сидящей без денег в Швейцарии. <…>. Белый настолько удручен невозможностью спокойно творить, что собирается даже подавать докладную записку куда следует о том, что признаются ли писатели — художники самоценными или они для получения прав гражданства должны идти в дворники, грузчики, подметальщики. «В государстве Платона — поэты изгонялись. Как же думает нынешнее государство?»,
описывал его состояние Г. Ф. Кнорре (запись в дневнике за 9 ноября 1918 года[659]). На то, как служба отвлекает его от прямого писательского долга, Белый жаловался и Иванову-Разумнику, и другим корреспондентам. Более того, сложившуюся ненормальную ситуацию он сделал важной темой своего публицистического творчества, посвятив ей эссе «Дневник писателя (Почему я не могу культурно работать)», написанное в феврале 1919 года для второго-третьего номера журнала. Не обошел он эту проблему и в краткой заметке «Вместо предисловия» к эпопее «Я»:
Автор, стесненный в объеме, стесненный во всех возмещениях отдаться своей единственной теме, будет бороться с условиями существования писателя для того, чтобы все-таки попробовать работать. <…> автор подчас падает под бременем работы, ему чуждой; он месяцами не имеет возможности сосредоточиться <…>. Если ему не удастся по внешним обстоятельствам углубиться в подлинное дело своей жизни, то он положит перо и откровенно заявит читателю о невозможности русскому писателю в настоящее время работать над крупным произведением: в таком случае автор согласится скорей чистить улицы, чем подменить основную миссию своей жизни суррогатами миссии: «животрепещущей», культурной работою, лекциями, статейками и тому подобными миниатюрами, от которых не остается следа и к которым автор чувствует всерастущую неприязнь. <…>. Автор не станет заниматься этими второстепенными для него делами и — предпочтет чистить улицы[660].
И тем не менее именно Белый, несмотря на обстоятельства, мешающие «культурно работать», с самого начала обещал Алянскому и моральную поддержку, и активное участие в журнале в качестве автора. Более того, он обещания сдержал: «Как журнал? — писал он Алянскому 17 февраля 1919 года. — Продолжаю им „увлекаться“, вижу все больше и больше, что он нужен; все другое — „марево“ <…>»[661].
На эти важные и лестные слова Алянский ответил 19 февраля благодарственным письмом:
Глубокоуважаемый и дорогой Борис Николаевич! Сегодня получил Ваше письмо. Вы очень обрадовали меня тем, что не остыли к журналу. Лично для меня это единственная цель, и я забросил все и гоню по мере сил журнал[662].
Белый продолжил «радовать» издателя, заполнив «Записки мечтателей» более чем наполовину прозой и публицистикой, определив своими текстами лицо журнала. В письме от 19 февраля 1919 года — то есть еще до выхода первого номера — Алянский уже перешел к обсуждению с Белым содержания второго и третьего выпусков журнала, согласовывал технические вопросы и общую структуру издания:
Для дальнейших №№ журнала хотелось, чтобы «Записки чудака» можно было делить на порции в 3 листа. Это значительно облегчит и ускорит выход каждого последующего №. Я полагаю, что для этой цели журнал придется выпускать листов по шесть (6) в номере, причем не меньше половины всего журнала должна занимать следующая часть «Записок чудака». Статьи же Ваши обязательно нужны[663].
То, что именно на Белого и, видимо, только на Белого можно опереться, Алянский понял еще в середине декабре 1918 года, когда заказывал ему вступительную статью к первому номеру. А к середине февраля 1919 года лидирующая роль Белого стала несомненна. 19 февраля 1919 года Алянский писал ему: