ы и содержания следующих выпусков «Записок мечтателей». Однако отношение Алянского к тому, что Белый будет «доминировать в журнале», оказалось двойственным. С одной стороны, Алянский испытывал к Белому чувство искренней признательности, обостренное пассивностью Блока и других писателей, но, с другой стороны, столь же искренне опасался его экспансии и не хотел превращения журнала в «Записки мечтателя А. Белого» или «Дневник писателя А. Белого». Блок, по замыслу издателя, должен был присутствие Белого в журнале несколько уравновесить. Однако не только этим, как кажется, объясняется предпринятая Алянским отчаянная попытка достучаться до Блока, заставить его услышать то, о чем, как видно из первой фразы письма («Невозможность лично договориться заставляет меня писать Вам…»), поэт ранее не желал говорить с издателем.
Возможно, о предпринятых Алянским попытках вразумить Блока могут свидетельствовать записные книжки поэта. Например, запись за 29 января 1919 года: «К ночи — телефоны от Соловьева и Алянского с призывами к деятельности»[674]. Или — за 30 января: «Звонил Алянский о том же. Ничего, кажется, не выйдет. Все дела сходят на нет»[675]. Или — за 13 февраля: «К ночи — бесконечный и мучительный для меня телефон с Алянским»[676].
Видимо, телефонные разговоры не привели к желаемому результату, и потому Алянский изложил свою позицию на бумаге. Он нарисовал перед Блоком дилемму: или быть «творцом», занимающимся «своим делом», или же, предав свой талант, тратить время на бесконечные и бесполезные заседания в «учреждениях», «коллегиях» и «комиссиях». Естественно, Алянский пытался склонить Блока выбрать «творчество», хотя и понимал, сколь важны были в это время для писателей «учреждения», «коллегии» и «комиссии» как с точки зрения материальной (гонорары, которые платил «Алконост», не могли решить всех насущных проблем), так и с точки зрения политической (демонстрация лояльности к советской власти).
Та же проблема, которая мешала писать Блоку, стояла, как отмечалось ранее, в это время перед всеми и особенно остро переживалась Белым. И хотя от службы в «учреждениях» Белый, как известно, не смог отказаться (прежде всего из‐за нужды в деньгах[677]), но внутренний выбор сделал однозначно в пользу «творчества». В февральских письмах к Алянскому рассуждения на эту тему занимают едва ли не центральное место:
<…> не такие теперь времена, чтобы последние силы отдавать на обществ<енную> деятельность. Надо сосредоточиться; и — работать внутренно[678];
Все культурные строительства — «суета сует» на фоне нынешнего времени; литература — наиболее реальное, нужное дело; 1 книга стоит 100 заседаний. Все более укрепляюсь в этой мысли[679];
<…> «каждая книга» сейчас есть большее дело, чем даже учреждение «Университета»; все эти «Университеты» — пустыни, унылые пустыни; книга же бьет в года… Книга и есть «Университет» современности[680].
Примечательно, что со всей определенностью эта проблема, особенно актуальная для издателя, ищущего авторов, готовых писать в журнал, была поднята Белым в письме Алянскому от 17 февраля 1919 года: «<…> нужна литература художественная; именно теперь, сейчас. А „культурные“ строительства — фикции: сон, никому не нужный»[681].
Письмо Белого дошло быстро, и уже 19 февраля Белому был отправлен ответ. Алянский написал Блоку тоже 19 февраля, скорее всего после того, как прочитал слова Белого о том, что «„культурные“ строительства — фикции». Но не исключено, что именно благодаря Белому он отважился столь резко высказать Блоку не слишком приятную правду о его жизни. Ведь Алянский убеждал Блока именно в том, в чем только что так вдохновенно исповедовался ему Белый: в необходимости пренебречь «фикциями» (в терминологии Алянского — «учреждениями», «коллегиями» и «комиссиями») ради настоящего дела, то есть ради участия в журнале. Фактически Алянский повторил в письме Блоку ту же аргументацию, что прочитал в полученном только что письме Белого. Возможно, слова Алянского в предпоследнем абзаце («будь я художник, употребил бы, наверное, меньше слов и больше сказал бы») указывают на Белого как на вдохновителя его письма Блоку.
Цель своего послания Алянский сформулировал в последних строках, подчеркнув, что рассчитывает на «какой угодно ответ, который послужил бы материалом для „Записок мечтателей“». Напомним, что к этому времени Блок уже предоставил Алянскому возможность выбрать для журнала свои ранние стихи. Но издатель, очевидно, хотел получить от Блока не только стихи, но и (как, впрочем, от Иванова и Белого) статью, очерк или эссе с размышлениями на актуальную тему — что отвечало бы идее журнала-дневника.
Неизвестно, как отнесся Блок к письму Алянского и что ему ответил. Но, возможно, не без влияния Алянского Блок предпринял 28 февраля 1919 года попытку уйти с поста председателя репертуарной секции[682]. 1 марта 1919 года он радостно записал: «Блины у Алянского. Хороший вечер <…>. — Моя отставка принята! Председатель Репертуарной секции — Соловьев!»[683]
Белый мог узнать об этом непосредственно от Алянского, приезжавшего в начале марта в Москву. Об их контактах свидетельствуют подпись Белого под поздравлением «Алконосту» (см. ранее) в юбилейном альбоме Алянского: «Андрей Белый. Москва. 8 марта 1919 года», а также запись в «Ракурсе к дневнику» («Появление Алянского») (РД. С. 450).
Отставку Блока Белый горячо приветствовал в письме от 12 марта 1919 года: «Радуюсь за Тебя, что Ты оставил председательствование в Театр<альном> Отд<еле>. Как бы мне хотелось отвлечь от него совершенно „оказенившегося“ там Вячеслава, на которого грустно смотреть» (Белый — Блок. С. 520).
Белый был с Алянским полностью солидарен в стремлении вернуть Блока к творчеству вообще и к работе для «Записок мечтателей» в частности. Не исключено, что этот вопрос мог обсуждаться при встрече Белого с Алянским 8 марта 1919 года. И не исключено, что под впечатлением этой встречи Белый мог 12 марта обратиться к Блоку с призывом писать для журнала. Поводом для письма стал вышедший в феврале в «Алконосте» отдельной брошюрой очерк «Катилина»[684]:
<…> я прочел в этой статье не только то, что Ты сказал, но и то, что Ты не сказал <…> прочел, что сейчас Ты мог бы сказать многое. <…> «Катилина» вполне соответствует Тебе (автору «Двенадцати», «Куликова Поля» и т. д.). Это не статья, а — «драматическая поэма»; и — главное: это — первый акт драматической поэмы; ряд актов — в Твоем (не знаю, в сознании ли, в подсознании ли?) (Белый — Блок. С. 519).
Однако от «Катилины» Белый перешел к прямой агитации в пользу журнала Алянского:
И потому — пиши, пиши, пиши <…> а писать сейчас, это — больше, чем учреждать 10 университетов. Каждая книга — осуществленная Академия; и 9/10 из проектов — «неосуществимый проект». Если бы Ты писал в «Записках Мечтателей» — как это было бы важно (Белый — Блок. С. 520).
Весь этот проанализированный комплекс материалов показывает, что в вопросе о «службе» и «творчестве» Белый и Алянский были полными единомышленниками. Совпадали их позиции и в отношении пассивности Блока. Не исключено, что их почти одновременно предпринятые попытки подвигнуть Блока активно творить для «Записок мечтателей» были действиями согласованными.
Тем не менее совместные усилия Алянского и Белого заставить Блока писать для «Записок мечтателей» серьезных результатов не принесли. В первый номер журнала помимо ранних стихов удалось включить только очерк «Русские денди»[685], уже ранее в чуть сокращенном варианте публиковавшийся в газете «Жизнь» (1918. 21 июня). Блок охарактеризовал его как «маленький фельетон»[686].
Белый Блоку больше не писал. А вот Алянский уже после выхода первого номера журнала возобновил попытки вразумить потерявшего интерес к писательской деятельности поэта. «Телефон от Алянского. Он продолжает убеждать вернуться к „творчеству“», — записал Блок 25 мая 1919 года[687].
Соблазнительно предположить, что надежды Алянского на то, что Блок «заразится» желанием писать после появления первого номера журнала хоть частично, но оправдались. В выпуске 2/3 (вышедшем в 1921 году) присутствие Блока более ощутимо и выразительно. В нем был напечатан совсем «свежий» материал: статья «Владимир Соловьев и наши дни» — по прочитанному 15 августа 1920 года докладу в Вольной философской ассоциации[688]. А также фрагменты поэмы «Возмездие» («Предисловие» и третья глава[689]) и очерк «Призрак Рима и Monte Luca»[690] — оба материала представляли собой доработки прежних, незавершенных проектов[691].
До выхода четвертого номера Блок не дожил, однако в нем Алянский опубликовал блоковское эссе «Ни сны, ни явь»[692], рисующее с юности преследовавшие поэта страшные предчувствия той гибели, которую несет народная стихия миру дворянской идиллии. В эссе обыграны воспоминания о жизни в Шахматове («Мы сидели на закате всем семейством под липами и пили чай»), переосмыслены уже далекие идеалы символистской молодости («Она протягивала к нему руки и говорила: — Я давно тянусь к тебе из чистых и тихих стран неба»), переданы в форме притчи кошмарные видения, кажущиеся особенно актуальными в эпоху революции: