. «Целыми днями я раскрашиваю образы, мной зарисованные (символы моих духовных узнаний) <…> не рисунки, а копии с духовно узренного…» (МБ. С. 143) — вспоминал он. Характерными примерами «копий с духовно узренного» служат рисунки, оставленные Белым в Дорнахе (см. илл. на вкладке) и хранящиеся ныне в архиве «Наследие Р. Штейнера» («Rudolf Steiner Nachlaßverwaltung»). Образы, на них запечатленные, можно, без сомнения, назвать визионерскими[716].
Однако неспособность Белого «обложить внятным словом» визионерский опыт, приобретенный в процессе эзотерического ученичества, оказалась временной. С середины 1910‐х Белый с завидным постоянством предпринимает более или менее удачные попытки изложить антропософские откровения в докладах, лекциях, статьях, философских эссе и трактатах, а также инкорпорировать их в художественные произведения, как прозаические, так и стихотворные.
Некоторые его тексты или отдельные пассажи фактически являются непосредственными словесными комментариями к зарисовкам «духовных узнаний», выполненным им ранее.
Так, например, в качестве пояснения к визионерским рисункам Белого (на черном фоне) из архива «Наследие Р. Штейнера» может рассматриваться написанное в 1914 году в Арлесгейме стихотворение «Дух»:
Я засыпал… (Стремительные мысли
Какими-то спиралями неслись;
Приоткрывалась в сознающем смысле
Сознанию неявленная высь) —
И видел духа… Искрой он возник…
Как молния, неуловимый лик
И два крыла — сверлящие спирали —
Кровавым блеском разрывали дали.
<…>[717].
Два других требующих пояснения рисунка из того же архива Белый расположил на одном листе (будем называть его впредь двойным листом). Слева — вознесенный в звездную высь новорожденный младенец в окружении трех духовных существ; справа — человек, сквозь отверстое темя которого проходят восходящие и нисходящие потоки. Это — образ посвященного, который, подобно Белому, следуя указаниям Штейнера, достигает познания высших миров. Как частичный комментарий к обоим рисункам могут рассматриваться строфы из программного стихотворения «Антропософии» (1918):
<…> Блистает луч из звездной рукояти,
Как резвый меч;
Мой бедным ум к ногам смущенных братий
Слетает с плеч.
Я — обезглавлен в набежавшем свете
Лучистых глаз.
Меж нами — Он, Неузнанный и Третий:
Не бойтесь нас.
Мы — вспыхнули, но для земли — погасли.
Мы — тихий стих.
Мы — образуем солнечные ясли.
Младенец — в них. <…>[718]
Важно повторить уже отмеченное нами: мировую войну и революцию писатель-антропософ воспринял как глобальный кризис и одновременно как коллективную посвятительную мистерию. В этих условиях свою священную миссию Белый видел во внедрении в общественное сознание идей Штейнера, дающих, по его мнению, пути выхода из кризиса и шанс на спасение России, человечества и мира в целом.
Примечательно, что опыт штейнеровской эзотерической школы Белый использовал не только для написания «словесных» произведений, предложенных Алянскому для публикации («Записки чудака», «Кризис жизни», статьи и эссе для «Записок мечтателей» и др.), но в рисунках, прямо или косвенно с издательством Алянского связанных[719].
Так, например, нарисованное в юбилейном альбоме Алянского 8 марта 1919 года существо под названием «Алконост» (см. илл. на вкладке) выполнено в той же стилистике, в какой в 1913 году были изображены «духовные существа» на рисунках из Дорнаха. Сходны с ними красочные виньетки, сделанные Белым для хранящегося в ОР РГБ рукописного сборника «Стихотворения…» (см. илл. на вкладке) — автографического издания Книжной лавки писателей[720], и рисунки к тезисам лекции «Свет из грядущего» (3 февраля 1918 года)[721], и уже упоминавшиеся ранее «персонажи», буквально заполонившие сделанный Белым в 1921 году тоже для Алянского эскиз обложки поэмы «Первое свидание» (см. илл. на вкладке)[722].
«Алконосты» из альбома Алянского и с обложки к «Первому свиданию» приобрели некоторую антропоморфность (или ангелоподобность), однако их происхождение кажется очевидным: это производные формы от тех «символов духовных узнаний», которые Белый запечатлел в период антропософского ученичества в эзотерической школе Штейнера. Можно, как кажется, говорить просто о стадиях «очеловечивания» символов: от рисунков — к виньеткам из рукописной книги, хранящейся в ОР РГБ, — к «Алконостам», инспирированным Алянским.
Аналогичная и даже более тесная связь с образами из антропософских текстов и визионерских рисунков Белого прослеживается и в эскизах к обложке «Записок мечтателей».
На первом из эскизов, как следует из пояснительной надписи в правом верхнем углу листа, «изображен мечтатель; его женственную душу (у мужчин душа — женственна, у женщин — мужественна) восхищает духовное существо». Белый попытался зарисовать процесс выхождения из физического тела в духовный мир и встречу с духовными субстанциями и духовными существами — то, чему непосредственно учился в эзотерической школе Штейнера и что описал в рассказе «Иог». Напомним, что специальные упражнения, которыми герой рассказа Иван Иванович Коробкин занимается на протяжении многих лет, приводят к следующему эффекту:
Вытянувшись на спине и закрывши голову, он лежал без движения; мысленный винт в голове, развивая спираль, острием упирался в <…> кости черепа, отчего череп лопался и содержимое головы <…> в ощущении вытягивалось в неизмеримость; сначала казалось ему, что его голова есть голова, на которую надета тиара; потом, что тиара срасталася с головой и вытягивалась в невероятно огромную башню <…>[723].
Как кажется, именно духовную «тиару», вытягивающуюся из темени «мечтателя», и попытался изобразить Белый. Подробнейшее описание процесса «выхождения» души из тела в рассказе «Иог» завершается именно так, как нарисовано на рассматриваемом эскизе обложки:
<…> из земной, отуманенной сферы вдруг вырвалася душа <…> Ивана Иваныча (вырвалась из темени собственной головы) и — произошло соединение человека и духа…[724]
Нечто подобное мы видим и в уже упоминавшихся визионерских рисунках Белого, например, в образе посвященного с отверстым теменем, изображенного с правой стороны двойного листа (см. илл. на вкладке).
Второй и третий эскизы обложки можно рассматривать как инварианты, составленные из одних и тех же структурообразующих элементов: 1. башня, 2. три существа, 3. спускающееся солнце. Сходство этих эскизов с визионерским рисунком, расположенным с левой стороны двойного листа, несомненно. И там, и там — радостная «троица» (звездочетов-волхвов-ангелов) стоит на башне, вознесшейся высоко над землей. Различие в том, что в эскизах к «Запискам мечтателей» внимание «троицы» сконцентрировано на спускающемся к ним солнце, а в визионерском рисунке — на младенце, лежащем, словно Иисус Христос в сценах «Рождества» и «Поклонения волхвов». Как кажется, и «младенец», и «солнце» имеют духовную природу и символически обозначают одно и то же явление — так называемый Христов импульс. С принятием человечеством «Христова импульса» последователи Штейнера связывали начало новой эры, рождение нового человека и пробуждение в каждом человеке «большого», духовного «Я»…
Как ни странно, но из надписей на листах с эскизами следует, что Белый прежде всего старался «выразительно» изобразить не столько «мечтателей», сколько… башню, на которой они возносятся над миром. Видимо, раскрашенная черной тушью башня на втором эскизе показалась ему недостаточно хороша и высока, поэтому в правом верхнем углу листа он нарисовал ее еще раз карандашом, сопроводив дублетный рисунок пояснением: «Никуда не годно, даю лишь для формы башни. А. Б.». Надпись на третьем эскизе показывает, что Белый продолжил работу по совершенствованию столь важного для него объекта: «Башня, на которой стоят мечтатели, пожалуй, лучше лишь контуром и иной формы…»
Естественно возникает вопрос, откуда вообще взялась эта странная «башня», в изображении которой Белый так упорствовал, и для чего с такой настойчивостью стремился поместить ее на обложку журнала «Записки мечтателей».
Ответ на этот вопрос, как кажется, содержится опять-таки в описании оккультных видений и переживаний, которые испытывает в процессе выхода из тела Иван Иванович Коробкин, герой рассказа «Иог»:
Тут усилием воли сжимался в себе и ощущался теперь силовой, яркой точкою, все рвущей; испытывал сотрясение; тело, лежавшее средь простынь, точно щелкало, как стрючок, и Иван Иваныч Коробкин получал возможность передвигаться по огромнейшей башне (от сердца — чрез горло — к отверстию темени); он себя ощущал перебегающим внутри башни — по лестнице: от ступеньки к ступеньке (от органа к органу); и выбегал на террасу великолепнейшей башни (вне тела физического и вне тела стихий). Тут оказывался он окруженный небесным пространством, блистающим звездами <…>[725].
Примечательно, что именно на эту «башню» выходит из тела на последнем этапе посвятительного пути герой-мистик:
Между тем: подлинный Иван Иваныч Коробкин, поднявшийся на террасу огромнейшей башни, стоял, опершись на перила, и созерцал миры звезд, переменяющих места свои в небе;