МБ. С. 29). Если не знать, что «Материал к биографии» Белый «начал протокольно записывать» только в 1923 году, «чтобы при случае дать на основании его художественное произведение (роман-автобиографию)» (МБ. С. 29), то легко можно и обмануться, приняв воспоминания, структурированные по годам и месяцам, за настоящий дневник[1510].
«Дневниковый ход мысли» характерен не только для автобиографической прозы Белого, но также для его эпистолярного наследия, прежде всего для пространных, порой писавшихся по несколько дней посланий А. А. Блоку, Э. К. Метнеру и особенно — Иванову-Разумнику. Давая «краткий обзор» огромного корпуса писем Белого за весь период их дружбы (1913–1932), Иванов-Разумник отмечал, что вся его жизнь «за два последние ее десятилетия нашла в этих письмах свое почти „дневниковое“ отражение» (Белый — Иванов-Разумник. С. 33). Да и сам Белый воспринимал свои письма Иванову-Разумнику как произведения дневникового жанра: «<…> думал, что буду вести изо дня в день это письмо-дневник Вам <…>», — сообщал он 30 ноября 1919 года (Белый — Иванов-Разумник. С. 192)[1511]. В письмах 1920‐х он приравнивает эпистолярное общение к обмену личными дневниками, называет свои послания «дневником сознания», «дневником сердечного разговора»:
Сейчас в Москве получил Ваше письмо; сердце сердцу весть подает; за 2–3 дня до того написал Вам письмище, твердо зная, что на днях будет оказия <…>.
Ужасно я разогорчился, что Вы уничтожаете письма ко мне. Ведь именно мне как-то внутренно нужно, чтобы Вы мне писали обо всем и как угодно, хотя бы на заумном языке. А то я буду терзаться, что в своем письмище безо всяких поводов вывалил Вам весь материал моего сознания одной, случайной ночи, находясь в случайном и весьма мрачном настроении. Но в дни, когда так трудно жить, когда пишешь урывками по ночам, единственный смысл переписки — это возможность вести друг в отношении к другу дневник сознания, не ручаясь за весь тот субъективизм, который наклеивают на него дни и часы (Белый — Иванов-Разумник. С. 325)[1512].
Или:
<…> я хожу всегда как бы с письмом в сердце к Вам; и всегда, при всех жизненных ситуациях встает: «Что подумал бы о том-то и том-то Разумник Васильевич». Но оттого-то и трудно бывает собраться Вам написать; было б легче вести sui generis дневник сердечного разговора с Вами и периодически Вам посылать лохматые клоки многих листов с лохматыми мыслями и переживаниями <…> (Белый — Иванов-Разумник. С. 346)[1513].
Примечательно, что советом вести дневник Белый в письме от 26 июня 1929 года отвечает на сетования Иванова-Разумника о невозможности продуктивно работать над главным сочинением его жизни — «Антроподицеей»: «<…> записывайте мысли к ней хоть в „дневниковой“ форме, как материал к многотомному труду» (Белый — Иванов-Разумник. С. 637).
На фоне этой тяги к дневниковому жанру кажется весьма странным, что настоящих, синхронных описываемым событиям и переживаниям дневников Белого сохранилось крайне мало[1514]. Судьба была к ним неблагосклонна. О том, что такие дневники действительно существовали, а также о том, когда и для чего велись, можно судить по беглым упоминаниям в письмах, автобиографических произведениях и сводах (прежде всего — в «Материале к биографии» и «Ракурсе к дневнику») и по незначительным уцелевшим фрагментам. Собранные воедино, эти упоминания наглядно показывают, что Белый вел дневники практически на протяжении всей жизни, и позволяют ощутить, сколь велика утраченная часть его литературного наследия. Проследим историю и судьбу дневников Андрея Белого, выстроив рассказ о них в хронологической последовательности.
1. «ГРОМАДНЫЙ КРИТИЧЕСКИЙ ДНЕВНИК». 1896–1902
Юный автобиографический герой «Записок чудака» «видит» себя 16-летним за характерными занятиями:
<…> я — начитанный отрок, ведущий дневник, застаю в кабинете отца втихомолку читающим книги — себя: над «Вопросами Философии» я. Перевод Веры Джонстон «Отрывки из Упанишад». Начинаю читать (ЗЧ. С. 449).
Знакомство с «Отрывками из Упанишад», опубликованными в журнале «Вопросы философии и психологии» (1896. Кн. 31 (1). С. 1–34), Белый в «Материале к биографии» относил к весне 1896-го. Там же, чуть позже, сентябрем 1896‐го отмечено: «Я начинаю искать литературу по тайным наукам <…>. Начинаю вести дневники и делать выписки из интересующей меня литературы» (МБ. С. 42). Примечательно, что в «Материале к биографии», как и в «Записках чудака», обращение к дневнику связано не с важными событиями личного свойства, но с откровениями духовными и интеллектуальными: с «сильным проявлением мистической жизни», с увлечением новыми идеями и книгами.
Следующая вспышка дневниковой активности Белого относится к рубежу веков и опять-таки оказывается связана с литературно-художественными интересами начинающего писателя, с его «самоопределением себя, как „символиста“», и, что важно, с началом творческой деятельности. В «Материале к биографии» Белый называет свой дневник «идейно-литературным» и датирует обращение к нему мартом — апрелем 1899-го: «<…> я предпринимаю длиннейшее критическое исследование о драмах Генрика Ибсена и начинаю вести свой идейно-литературный дневник (все — пропало)» (МБ. С. 51).
В «Ракурсе к дневнику» уточнено, что этот дневниковый период начинается чуть раньше, с самого начала года. Так, в записи за январь 1899‐го отмечено: «Много читаю: Рэскин, Белинский, Ибсен, „Поэтика“ Аристотеля. Подробнейше изучаю вышедшую книгу Бальмонта „Тишина“. Веду „Дневник“ (пропавший) <…>». В записи за февраль («<…> пишу себе рецензии на художественные выставки и концерты; <…> волнуюсь „Художеств<енным> Театром“») и за март («Продолжаю работать над „Дневником“ и над своею статьей об Ибсене, разрастающейся весьма монументально») (РД. С. 329) — аналогичная картина литературно-художественных увлечений, отражающихся пока не в публикациях, а в записях «для себя», то есть в дневнике.
Этот период, если верить «Ракурсу к дневнику», длится (возможно, с перерывами) до начала 1902-го: «Февраль. <…> Веду дневник» (РД. С. 342). О том же свидетельствует относящийся к той же эпохе рубежа веков следующий пассаж в работе «Почему я стал символистом…»: «Я пишу стихи, ультра-декадентские отрывки в прозе, громадный критический дневник (все — потеряно) <…>»[1515].
Однако вопреки уверениям Белого, что «все — потеряно», «все — пропало», пропало и потерялось отнюдь не все. Самые первые дневниковые записи 1896 года, по-видимому, действительно исчезли бесследно, но сохранилось две тетради заметок за апрель — май 1899‐го и три тетради за апрель — ноябрь 1901-го. Эти весьма объемные тетради (в некоторых более 140 листов)[1516] представляют собой скорее творческие записные книжки («громадный критический дневник») и, согласно справедливому определению А. В. Лаврова, осуществившего их частичную публикацию[1517], «могут быть названы дневниками лишь условно»:
В них совершенно не отражены конкретные биографические реалии, почти отсутствуют и непосредственные признания о событиях личной жизни. Не являясь дневником в обычном понимании, эти записи характеризуют исключительно становление миросозерцания Андрея Белого, вводят в мир его идейных и творческих интересов, демонстрируют симпатии и антипатии начинающего писателя в различных сферах духовной жизни — литературе, музыке, живописи, философии[1518].
2. «ИНТИМНЕЙШИЕ „ДНЕВНИКИ“ ЭСОТЕРИЧЕСКИХ УЗНАНИЙ». 1912–1913
Трудно сказать, вел ли Белый дневники в 1900‐е и в начале 1910‐х. Возможно, какие-то записи и были[1519]. Но совершенно определенные указания на обращение к дневниковому жанру появляются только в текстах, отсылающих уже к эпохе увлечения антропософией и жизни в Дорнахе. Снова напомним, что с 1912 года Белый начал посещать лекции Штейнера, получать от него задания, помогающие развитию сверхчувственных способностей, активно заниматься медитациями, а в 1913 году его успехи на этом поприще были вознаграждены принятием в «Esoterische Stunde», эзотерическую школу. Белый пояснял, что это были «собрания для учеников, применяющих методы к себе духовной науки; здесь все указания д-ра специальны, техничны; в „E. S.“ допущены были не все члены А<нтропософского> О<бщества>)» (МБ. С. 136–137).
Рассказывая о встречах со Штейнером того времени, Белый всегда отмечал, что учитель регулярно давал ему медитации, а потом контролировал, просматривал выполнение учеником «домашнего задания», оформлявшегося в виде рисунков, схем и дневников. «Я, — писал Белый Э. К. Метнеру о том, что происходило в сентябре — октябре 1912-го, подчеркивая, что „это между нами“, — <…> вел Доктору дневник виденного физическими глазами; из того, что я видел в то время, многое оказалось впоследствии почти вполне объективным; из этого явствует: оккультная работа бурно шла во мне <…>» (Белый — Метнер. Т. 2. С. 460)[1520]. В «Воспоминаниях о Штейнере» Белый предстает как эзотерический ученик доктора, «носящий ему интимнейшие „дневники“ эсотерических узнаний» (ВШ. С. 375), и там же подробно описывает «технологию» работы над этими «наглядными» дневниками, вызванную к жизни, с одной стороны, переполнявшими начинающего эзотерика впечатлениями, а с другой — незнанием немецкого языка: