В своих «Воспоминаниях» Н. И. Петровская сообщает: «А. Белый писал мне длинные письма (часто, как потом убедилась, отрывки из готовящихся к печати статей). К сожалению, ни одного я не сохранила. После нашего разрыва, весной 1905 года, мы с В. Брюсовым привязали к этим письмам камень и торжественно их погрузили на дно Саймы. Так хотел В. Брюсов»[951].
Такая участь постигла, однако, не все письма Андрея Белого к Петровской: несколько из них уцелело (в основном те, которые по каким-то причинам отложились в архиве Белого — т. е. либо не были отосланы, либо возвращены автору). Даже это, относительно незначительное, их количество позволяет непосредственно ощутить — хотя бы и мимолетным прикосновением — субстанцию той «мистериальной» любви, представление о которой составляется, как правило, по ретроспективным свидетельствам Белого и Петровской (естественно, в своих мемуарных признаниях — намеренно или невольно — ретуширующих пережитую реальность) и по ее художественному преломлению в романе Брюсова «Огненный Ангел»[952].
Весь текст одного из писем Петровской к Андрею Белому (с датировкой: 28 января — вероятно, 1904 г.) представляет собой цитату из стихотворения Фета «Alter ego»:
У любви есть слова, — те слова не умрут;
Нас с тобой ожидает особенный суд…[953]
«Особенный суд» предрекался в связи с совершенно особенным характером взаимоотношений, их связавших. Во второй половине января 1904 г. эти взаимоотношения приобрели «романический» характер, но вырастали они из чаяний мистического союза, из попыток осуществить «трапезу душ», которую Белый не мыслил совместимой с «земным», телесным соединением. Познакомился он с Петровской (женой С. А. Соколова, основателя символистского издательства «Гриф») в марте 1903 г., душевно сблизился с нею осенью того же года. «…Моя дружба, крепнущая, с Н. И. Петровской, которой внушаю мысли о пути и эзотерике», — вспоминает Белый об октябре 1903 г.; в записях же о декабре, констатируя укрепление этих отношений, он признается: «Испуг перед Н. И. Петровской, в которой замечаю „эротизм“»[954]. Андрей Белый, прорицавший о сокровенных жизненных таинствах, возглавлявший мистический кружок «аргонавтов», тогда казался Петровской «теургом, осиянным свыше», — и много лет спустя она признавала, что обязана ему открытием неизведанных глубин реальности: «А. Белый научил меня „прозревать“ за явлениями косного земного мира»[955]. Вместе с тем влечение к эзотерическим сферам, которые приоткрывались в общении с Белым, сочеталось у Петровской с вполне земным чувством, которое она подавить в себе не могла и не стремилась.
Посвященный Андрею Белому ее рассказ «Последняя ночь» (впервые опубликованный в 1904 г. в «Альманахе „Гриф“») констатирует непримиримое противоречие между запредельным, «голубым» «зовом бесконечной любви», мечты, тайны и дисгармоничным, «красным» «воем, свистом невидимых вихрей», символизирующих стихию эротики, «земных» страстей[956]. В рассказе (датированном октябрем 1903 г. — временем сближения Белого и Петровской в «мистериальных» упованиях) торжествует порыв к идеальному, к «светозарному белоогненному лику» — т. е. уже почти буквально к «огненному ангелу», являющемуся Ренате из брюсовского романа; в действительности же, возобладал соблазн «невидимых вихрей» любви «посюсторонней». Белый стремился перевести эти отношения в регистр чисто духовного союза; Петровская — натура мятущаяся, эмоционально безудержная и внутренне противоречивая — надеялась обрести в них всю полноту жизненных переживаний, сочетать откровения молитвы с откровениями плотской страсти. Она ждала от пророчествующего кормчего «аргонавтов» живого, цельного и яркого чувства, Белый же предпочитал в общении с нею ускользать в теоретические отвлеченности (свидетельством чего служит его письмо к ней от 21 июня 1904 г., представляющее собой своего рода небольшой трактат на тему о спиритизме: доверие Петровской к этой «практической» дисциплине, обеспечивающей контакт с потусторонним миром, и неприятие ее Белым вполне согласуются с содержанием образов персонажей «Огненного Ангела» — Ренаты, общающейся с «демонами», и графа Генриха — вдохновенного мистика, чуждого магии).
«Ускользания» Белого от тяготящих его отношений выражались и в прямых «бегствах» — поездке в Нижний Новгород во второй половине марта 1904 г., переселении летом того же года в семейную усадьбу Серебряный Колодезь. «…Главное: утомление „романом“ с Н. И. Петровской, с которой я состою в деятельной переписке, — вспоминает Белый об этой поре; — я стараюсь в письмах обращаться к ней, как к ребенку, стараюсь бережнее с ней обходиться, а сам только и думаю о том, как бы положить окончательный предел „эротическому“ моменту в наших отношениях»[957]. Петровская, безусловно, переживала эти симптомы отчуждения крайне остро. Немногие из сохранившихся ее писем к Белому изобилуют упреками, переполнены внутренней болью. Вот одно из наиболее характерных:
вот мучительно жду Вас, замираю при каждом звонке, и какой-то больной истомленный призрак в душе с отчаянием ломает руки… Мне нет к Вам даже тех путей, которые так доступны и легки были когда-то — через пространства, через мир… Вы и так не хотите меня!
Ах, отчего мы так далеки и не знаем друг друга и не слышим голосов?
Если Вы ушли просто и обычно, как уходят люди, потому что все лежало лишь здесь, в ярких, но быстротечных переживаниях, — я понимаю конец такой любви и знаю ее жестокие непреложные законы. Скажите, что это так, — и пойму я и схороню последнюю исступленную надежду. Тогда, знаю, в душе проснется такая же здешняя гордость, и она умертвит все слова, всё замкнет в молчаливую муку. Но если другое… Ведь я все-таки не знаю ничего, и Вы — странное Существо, живущее вне жизненных законов. Моя любовь к Вам прошла великий искус, великое страданье. И, верьте, я могу отречься от всей ее здешней яркости легко и радостно, но только бы быть с Вами, опять почувствовать Вашу жизнь рядом с своей. О, слишком много горя! Разве можно жить всегда в такой напряженной безысходной тоске?
Вы отвергали меня, отрекались, уходили, а во мне ни на миг не слабела все та же беспредельная любовь, на всю жизнь, навсегда до последнего часа, когда я так же буду звенеть все о Вас и для Вас.
Если нет в Вас той роковой непобедимой отчужденности, которую оставляет здешняя ушедшая любовь, если Вы сами, сознательно, во имя другого чего-то создали ее, — я зову Вас с последней силой отчаяния!
Ну посмотрите мне в глаза, слушайте душу, — нет там ни одного туманного, грешного желания, лишь вечный Обет, какие бы муки ни легли на пути. Я уже не знаю и не чувствую себя. Во мне только Ваша воля, Ваша жизнь и страданье без Вас.
Белый относит окончательный разрыв «романических» отношений с Петровской к августу 1904 г.[958]. Последствия их, однако, сказывались месяцы и годы спустя — и в обстоятельствах любовного союза Петровской и Брюсова, и в новых психологических эксцессах, свидетельствовавших о том, что общение с Белым оставило во внутреннем мире Петровской незаживающие раны. Одно из таких свидетельств — письмо Петровской к Белому от 31 января 1905 г., заканчивающееся словами:
«Я не знаю, что дает такую власть одному над душой другого. Тайна эта так же велика и свята, как тайна смерти. Она владела миром во все века. И думаю я, что Христос пришел не отнять эту радость, а только восполнить и освятить во имя Свое.
Ты же разрываешь, нарушаешь, делишь, вместо того чтобы принять ее святую полноту.
Ты говоришь обидные слова — „монополия на христианскую любовь“…
Должно быть, не знаешь еще, что любовь все отдает и ничего не требует взамен и ничем не хочет владеть. О, я знала все эти твои слова, еще когда ты уезжал. Уходишь?.. Уходишь опять? Прощай».
Письмо Андрея Белого к Н. И. Петровской от 9 августа 1903 г. печатается по автографу из фонда Петровской в РГАЛИ (Ф. 376. Оп. 1. Ед. хр. 5); остальные письма — по автографам, хранящимся в архиве Андрея Белого в Отделе рукописей Российской государственной библиотеки (РГБ. Ф. 25. Карт. 30. Ед. хр. 13).
<Москва. Весна 1903 г.>отвечаю Вам столь же откровенно и искренно, столь жепросто, как и Вы мне писали. Я очень ценю те побуждения, которые заставили Вас так писать. С своей стороны я повторю, что не питаю лично к Вам ничего тяжелого, смутного, и весь вопрос сводится к тому, приятно ли Вам меня видеть.
Вообще мне будет трудно ввиду занятий[959] бывать часто у Вас и Сергея Алексеевича[960], но все же от времени до времени мне было бы приятно заглядывать к Вам, если, конечно, Вам не будет это неприятно.
Остаюсь готовый к услугам искренне уважающий Вас
Серебряный Колодезь. 9-го августа 1903 г.это ужасно, что Вы пишете обо мне. Я такой же борющийся, порывающийся, как и все. Не считайте порывание к голубому за уже совершившееся ухождение. Ведь и разбойник, и мытарь должен так говорить о голубом пути. Ведь иная речь о небе показатель отчаяния, а отчаяние — хула на Духа Святого. Более чем кто-либо я знаю о