— Сейчас разберемся… — Вытянув шомпол из-под ствола, Матях насыпал порох в ствол, пихнул сверху кожаный пыж, хорошенько прибил заряд, порылся в поисках пули. Свинцовых шариков, близких к калибру двадцать пять миллиметров, не нашлось, зато обнаружились тяжелые туески с картечинами диаметром миллиметров в девять.[146] Боярский сын сыпанул их в ствол, мысленно прикинув, что в заряде должно быть не меньше пятнадцати штук. Получалось, два выстрела из пищали — это все равно что полный магазин из «калаша» выпустить. Впрочем, еще неизвестно, что лучше. За то время, пока пули вылетают одна за другой, конница два раза дистанцию прямого выстрела промчится. А здесь один раз жахнул — бери бердыш и иди, ищи уцелевших.
Вторым пыжом Андрей прибил в стволе картечь, из тонкого носика пороховницы насыпал пороху в затравочное отверстие и на полку, подступил к бойнице.
— Обходят! Обходят!
Татары, поняв, что взять импровизированную крепость в лоб не получается, по широкой дуге двинулись в обход. Однако стрельцы дружно навалились на сани, на которых и стояли бревенчатые щиты, и быстро, быстро потолкали их вдоль берега, прикрывая собравшийся в кучу обоз. Степняки, пытаясь использовать момент, уже ринулись в атаку, метясь в еще не закрытый участок.
— Пали!
Матях, помогавший толкать свой щит, по этой команде схватился за пищаль, прильнул к бойнице.
Ногайцы мчались во весь опор, не переставая метать стрелы, и щит мелко вздрагивал от ударов. То тут, то там показывались наконечники, прошившие бревна насквозь. Рядом с Андреем, громко вскрикнув, опрокинулся стрелец, чуть отполз и сел на сани, громко ругаясь: стрела торчала из плеча, ее кончик — из лопатки. Судя по тому, что насквозь не пробила — раскромсала какую-то кость.
Русские ждали. Пищаль — она не лук, далеко не выстрелишь. Матях, полагаясь на опыт бывалых воинов, тоже не торопился, глядя поверх граненого ствола, как татары бросают луки в колчаны, опускают длинные остроконечные пики.
Б-ба-бах! Бах! Всадники закувыркались вместе с конями, едко пахнуло жженой серой. Андрей поймал кончиком ствола, не имеющего даже примитивного прицела, ногайца с большим медным диском на груди, нажал большим пальцем кнопку. Фитиль упал на полку, на ней полыхнуло, тонкая струя пламени ударила в сторону — а татарин мчался со скоростью мотоциклиста, ограбившего банк, и Матях, сопровождая цель, чувствовал, что еще мгновение — и степняк уйдет из-под прицела.
Б-бах! Приклад ударил в плечо с такой силой, что боярского сына развернуло. Пространство перед ним заволокло дымом.
— Ур-ра-а! Москва-а-а!!! — Это навстречу татарам через оставшийся незакрытым просвет помчалась кованая конница.
— За мной, мужики! — Андрей бросил разряженную пищаль, схватил соседскую, из которой раненый стрелец так и не выстрелил, подхватил и закинул за спину чей-то бердыш. — Ур-ра-а!!!
Он выбежал в просвет меж щитов, промчался через густую дымовую завесу и остановился перед кровавой полосой из бьющихся в судорогах, истекающих кровью, умирающих существ. Убитых среди людей и коней было мало. Большинство оказалось покалечено, ранено, просто придавлено тяжелыми тушами. Татары, что гарцевали за этим жутковатым препятствием, глядели не на Андрея, а вперед — туда, откуда на них накатывалась закованная в сталь русская конница. Матях остановился, поднял тяжеленную пищаль, нажал на спуск, дождался выстрела и с облегчением бросил неподъемное оружие. В этот раз он смог увидеть последствия своего выстрела: широко разлетевшаяся на дистанции в пятьдесят метров картечь пробила темные, сразу начавшие кровоточить отверстия в телах сразу двух коней, снесла их всадников, а кроме того — упали еще двое татар, находящихся дальше, глубоко в строю, но на линии огня.
В этот раз одинокий русский воин — из стрельцов за Андреем никто так и не побежал — привлек к себе внимание. Сразу трое нукеров свернули, поскакали на него прямо по распластанным телам, ломая кости и расплющивая конечности своих бывших соратников.
— Ну, идите, идите. — Матях скинул с плеча бердыш, показавшийся после пищали невесомой пушинкой, зажал его в руках, удерживая вертикально. — Давай!
Усатый, с бритым подбородком татарин в отороченном мехом остроконечном шлеме метился копьем ему точно в сердце, но в тот миг, когда стальному острию с болтающимися чуть ниже тремя беличьими хвостами до цели оставались считанные сантиметры, боярский сын двинул всем бердышом слева направо, снося обеими руками копье в сторону, а потом резанул оказавшимся точно перед животом врага добротно отточенным полумесяцем в обратном направлении. Судя по тугому толчку, пришедшемуся на правую руку, если ногайца и не разрезало при этом до позвонков, то уж из седла выкинуло точно. Смотреть, чем все кончилось, у Матяха времени не имелось — второй татарин уже заносил над ним саблю. Парировать удар боярский сын не успевал, а потому извернулся всем телом, выдернул из-под клинка плечо, выгнулся, с неожиданной искренностью возопив к Богу о помощи. И помощь пришла: сабля, разрубив новенький налатник, с обиженным лязганьем скользнула по пластинам бахтерца, а Андрей, со всей силы ударив бердышом снизу вверх, вогнал его кончик степняку под подбородок.
Третий татарин, подъехав к боярскому сыну, молча упал с седла. Из его живота, груди, глаза торчало по стреле. Андрей оглянулся: дым уже развеялся, и кто-то из своих получил возможность прицельно расстрелять ногайца, выручая не в меру отважного товарища. Стрельцы же, не ставшие поддерживать безумную атаку, торопливо толкали сани вперед, подводя гуляй-город к врагу на дистанцию пищального выстрела.
Татары видели опасность и даже изредка пускали стрелы, но сделать ничего не могли. Отступить для них означало показать спину кованой рати. А такой подарок равносилен самоубийству. Порубят всех, как цыплят. Стрелять тоже нечем — колчаны опустошены в начале атаки. Единственный шанс выжить — это ломиться вперед и опрокинуть либо стрельцов, либо бояр.
Матях отбежал за щиты, схватил брошенную на сани пищаль, начал ее торопливо заряжать.
— Фитиль потуши, боярин! — крикнул кто-то. — Зелье полыхнет!
— Туши, потом поджигай, — упрямо мотнул головой Андрей. — Этак выстрелить ни фига не успеешь.
Порох, пыж, шомпол, картечь, шомпол, пороховница, затравочное отверстие, немного пороха на полку… Готов!
Он поднялся к бойнице, выставив ствол. Татары показались совсем близко, чуть не на расстоянии вытянутой руки — и Андрей сразу нажал на кнопку. Его выстрел слился с дружным залпом остальных стрельцов. В этот раз не проявляя самодеятельности, Матях отступил, бросил пищаль, схватил бердыш, ожидая, когда сквозь дым прорвутся первые из ногайцев и полезут через щели гуляй-города в лагерь.
Минута. Другая. Третья…
Ветер лениво развеял дым, и стало видно, что татары уносятся в степь, а по пятам за ними, рассыпав строй, гонится кованая рать.
Это означало, что сражение окончено.
— Однако же ты сорвиголова, боярин, — не без восхищения цокал языком Уваров, ехавший бок о бок с Матяхом. — Это же надо, один на десять тысяч татар в сечу кинулся! Я, как увидел, сам забыл, куда скакать надобно.
— Теперь понятно, почему тебя Илья Федотович все время Беспамятным называет, — добавил с другой стороны Варнавин. — Он ведь с тобой уже дважды в походы ходил?
Теперь, после сечи, оба родовитых боярина считали за честь ехать с командиром своего полка бок о бок, отогнав умиловских холопов. С одной стороны, это уважение было приятно. С другой — Андрей явственно чувствовал, что его считают психом. Психом отважным и полезным — но все равно ненормальным. Таким, которому с искренним восхищением пожимают руку, а потом не менее искренне за спиной крутят пальцем у виска.
— А что же ты верхом-то не сел, боярин? — продолжал расспросы Варнавин. — Пошто пешим на ногайцев побежал?
— Пока лошадь найдешь, они ведь и удрать могут, — хмуро ответил Матях, однако эта простая фраза вызвала у помещиков взрыв восторженного хохота.
— Ай, Беспамятный! Ох, сказал!
— А это еще что? — привстал на стременах Андрей, увидев вдалеке скачущего воина.
— Дозорный, — моментально посерьезнели бояре. — Никак, татары разъезд посекли?
— Бояре, — осадил скакуна рядом с помещиками ратник, — там такое… Сами смотрите…
Переглянувшись, витязи дали шпоры коням, помчались вслед за тревожным вестником. Вскоре они остановились на вытоптанной площадке, вокруг которой ожидали подхода основных сил дозорные. Судя по следам, тяжело груженный обоз в сопровождении большого конного отряда либо просто большого табуна дошел до этого места, стал на отдых, потом двинулся дальше. И все бы ничего, если бы не десятки изрубленных тел, оставшихся лежать после этого отдыха на снегу. Полотняные рубахи, обмотки на ногах, русые волосы, изумленно открытые глаза, на которых уже не тают снежинки. Женщины, мужчины, старики…
— Похоже, татары невольников порубали, дабы в дороге не задерживали, — вздохнул Уваров. — Пешему за повозкой долго не удержаться, вот и посекли, чтобы не мешали.
— Но почему они их убили, почему просто не бросили? — непонимающе мотнул головой Андрей. — Почему не оставили выкручиваться как смогут, зачем обязательно резать?
— Так ведь татары же, — пожал плечами Варнавин.
— И дня не прошло, боярин Андрей, — сказал, подъехав ближе, Трифон. — Вон, не занесло совсем тела-то. Догоним. Куда они от нас на телегах-то?
Матях молча повернул коня и галопом погнал его по хорошо видимому в снегу следу. Дробный топот позади показал, что весь полк правой руки мчится за спиной.
Сколько времени назад случилось это убийство? День, два назад? Какая разница! Всадник все равно скачет впятеро быстрее самой легкой повозки, Самое большее полдня, и они смогут собственными глазами увидеть ногайцев, таким зверским способом облегчивших свой груз.