И вот Георгия Леонидовича не стало (повторим это).
Его жена вспоминала: «Горю видела сегодня во сне. Приехал, будто из командировки, только что и стоит у взъерошенной постели, среди общего ералаша…» (О. Кедрова).
Дед умер, и через шесть месяцев после его смерти «среди общего ералаша» родился внук.
Из дневника Ольги Алексеевны: «Приехала Оля, и Ванечка ходит, вцепившись в ее колено, не отпуская ни на минуту».
Вероятно, это еще один из миражей повторяющегося сюжета, прописанного самой жизнью, запечатленного в воображении автора на кинопленке, срезки с которой валяются в корзине под дедовым столом.
1941 год.
Кадр второй – в комнату вбегает мама, снимает Андрюшу с кровати и берет его на руки.
Кадр третий – они вдвоем едут в пустом трамвае, который гремит на стыках, затем разворачивается на кольце, останавливается, и они выходят.
Кадр четвертый – Андрюша с мамой входят в квартиру бабушки, и он ни на минуту не отпускает руку матери…
Иван Андреевич Битов переживет Андрея Георгиевича Битова на три года. Он уйдет из жизни в возрасте 44 лет. Его отпоют в Покровской церкви на Красносельской, где в 2018 году он присутствовал на отпевании своего отца.
Битов проснулся, оттого что в машине стало душно, просто нечем дышать…
Заглушил двигатель.
Вернул сиденье в исходное положение и приоткрыл дверь.
Потянуло утренней московской свежестью, и стало легче.
Вышел из машины и закурил.
Невольно бросил взгляд на уродливый панельный зиккурат, нависший над ним. Там, на двенадцатом этаже, под самой крышей, в окне на кухне горел свет.
«Оля проснулась, ей на работу»…
Надо уезжать.
Запустил двигатель, вспомнил, как, когда только начинал водить, запоминал мнемонически: «Р-р-р! – на первой передаче до шестидесяти, р-р-р! – на второй до девяноста, р-р-р! – на третьей до ста тридцати, р-р-р! – на четвертой сто шестьдесят. Так едет только 412-й! Так мощно трещит только он! Он отрывает звуки летки-енки, назойливой как пластырь, от моих ушей».
Но то Москвич-412.
ВАЗ-2104 – совсем другое дело…
Через два года после рождения Ивана Андрей и Ольга расстались.
Об этом периоде жизни сына Ольга Кедрова скажет впоследствии: «Андрюшина жизнь запутанная: дети у совсем разных женщин, детей он любит, работать некогда и негде, работать хочется и нужно».
В сборнике «Жизнь без нас» Битов писал: «В 1979 году оказался без дома. Без работы, без семьи, без денег – без всего, кроме автомобиля. Ночевал по друзьям, по мастерским: найти меня было невозможно. Никто и не искал.
Так проходит год… заезжаю я по какой-то более чем редкой надобности к бывшему теперь тестю в Кузьминки. Звонок. Вот те на… Кузнецов Феликс Феодосьевич (Ф. Ф. Кузнецов (1931–2016) – литературный критик, первый секретарь правления Московской писательской организации СП СССР, директор Института мировой литературы им А. М. Горького. – М. Г.).
– Ты развелся?
– Да.
– Тебе негде жить?
– Да.
– Мы дадим тебе квартиру…
И получаю ордерок на Краснопрудную улицу…»
Докурил.
Свет на кухне на двенадцатом этаже погас.
«Сейчас Оля выйдет, надо уезжать».
Дворами выбрался на Профсоюзную и поехал в сторону центра.
Осмотр квартиры на улице Краснопрудная, 30–34, с.1, был назначен именно на сегодня.
Расконвоированный, или Остров Битова
Путешествие – старое слово.
Свое первое путешествие 10-летний Андрей совершил в Кореиз вместе с мамой в 1947 году.
Начало было положено и уже на следующий год состоялась поездка в латвийские Дубулты.
В 1949 году Ольга Алексеевна, Александра Ивановна, Олег и Андрей побывали в Нальчике и на Эльбрусе. Это путешествие, как известно, влюбило Битова в горы «до беспамятства», привело к занятиям альпинизмом и поступлению в Горный институт.
В 1950 году приключилась Одесса, а на следующий год Абхазия.
В 1952 году вместе с мамой и бабушкой Андрей проехал по Военно-Грузинской дороге, посетил Гори и скромное жилище товарища Сталина.
А в 1953 году по Великой Степи в загробное царство Эрлик Номун-хана на лошади Пржевальского этот самый товарищ отправился в последнее свое путешествие.
Сам же Николай Михайлович Пржевальский, чей предполагаемый портрет висел над кроватью Андрея, возложил при этом будущему автору руку на плечо, а другой обвел бескрайние просторы отечества, как бы говоря при этом, – сколь все-таки безгранична и непостижима ширь этой Империи.
Вспоминая данный жест великого путешественника, Битов впоследствии скажет: «Первым, кстати, понял, что Россия – это империя, Петр. И он назвал себя императором. И он был первым, кто догадался, что Россия – не страна, а континент… Как образовался этот континент? Откуда такое пространство? Я думал об этом всю жизнь».
Пожалуй, единственной возможностью осмыслить эту Ойкумену является способность перемещаться по ней, совершать хождения, как бы сказали на рубеже XV–XVI веков, дабы самому стать частью овеществленного времени, выраженного в предметах и пейзажах, в перемене освещения, времени суток и времен года, в смешении антропологий, верований, традиций и стилей. Другое дело, что, начиная путешествие в поезде или на самолете, в автомобиле или на борту океанского лайнера, волей-неволей становишься участником некоего метафизического странствия внутри самого себя, то есть обретаешь возможность одновременно находиться в потоке событий и одновременно над ним.
Литературный критик Лев Александрович Аннинский утверждал, что Битов «больше путешествует по своей душе, чем по параллелям и меридианам». С одной стороны, так оно и есть. Но с другой, только буквальное странствие, дословное хождение или даже паломничество может родить ту самую «естественность», о которой в свое время говорил Рид Грачев и без которой достижение «общечеловеческого», то есть проживание текста не на потребу, а обыденно и даже рутинно, невозможно в принципе.
Из книги Битова «Путешествие из России: Измерение III»: «О несвободах в СССР сказано много, о свободах почти ничего. Каждый зэк пользуется той свободой в зоне, какую себе отвоюет. Если Советский Союз представлял собою гигантскую зону на одной шестой части света, огороженную железным занавесом, то внутри нее ты мог передвигаться… свободно. Границ не было. Были закрытые приграничные зоны и секретные объекты, но и туда было не так трудно попасть с командировочным удостоверением; удостоверение же такое несложно было раздобыть в любой редакции. Таким образом, если ты не зэк и не колхозник (допустим, это была половина населения), то есть, расконвоированный гражданин, то мог передвигаться по Империи с завидной легкостью».
Свою «Книгу путешествий по Империи» расконвоированный Битов писал больше двадцати лет – Средняя Азия и Прибалтика, Башкирия и Абхазия, Русский Север и Грузия. Особое место в этом списке заняла Армения, с которой в 1967 году, по сути, и началось осмысленное странствие автора по Империи. Именно в этом году после окончания ВКСР Битов приехал в Ереван к своему другу, прозаику и сценаристу Гранту Матевосяну.
Из «Уроков Армении»: «Простор – категория национальная. Необходимое условие осуществления нации. Когда я смотрю на карту, на нашу алую простыню, я ощущаю пространство, огромное, но еще не ощущаю простора. И если где-то в углу зажато пятнышко: болотцем – Эстония, корытцем – Армения, то какой же можно заподозрить там простор?.. И какое же удивление овладевает тобой, когда едешь по крошечной, с нашей точки зрения, стране и час и другой, а ей все конца и краю нет. Оказывается, есть горизонт, кругозор, и он ставит всему предел. Он и есть мир бесконечный. Есть то, что человек может охватить одним взглядом и вздохнуть глубоко, – это простор и родина. А то, что за его пределами, – не очень-то и существует.
Два полярных впечатления владеют мной.
В России что-нибудь да заслонит взор. Елка, забор, столб – во что-нибудь да упрется взгляд. Даже в какой-то мере справедливым или защитным кажется: тяжко сознавать такое немыслимое пространство, если иметь к тому же бескрайние просторы…
И другое – арка Чаренца в Армении.
Отрог подступил к дороге, подвинул ее плечом вправо, дорога подалась в сторону, легко уступая, но тут и справа появилось кряжистое плечо и подтолкнуло дорогу влево, дорога стиснулась, сжалась, застряла, увязла в отрогах – горизонт исчез… мы круто свернули с шоссе и со скрежетом въехали на горку. Арка на вершине приближалась и наконец заслонила собой всё… я прошел под арку и охнул. Боже, какой отворился простор! Он вспыхнул. Что-то поднялось во мне и не опустилось. Что-то выпорхнуло из меня и не вернулось.
Это был первый чертеж Творения. Линий было немного – линия, линия, еще линия. Штрихов уже не было. Линия проводилась уверенно и навсегда. Исправлений быть не могло… Все остальное, кажется мне, Бог творил то ли усталой, то ли изощренной, то ли пресыщенной рукой. Кудрявая природа России – Господне барокко… Правда… диктуется только правдой. И правда этой книги в том, что, дописав ее до середины, я обнаруживаю, что уже не в Армении и не в России, а в этой вот своей книге я путешествую. Пусть это даже некая фантастическая страна, домысленная мною из нескольких впечатлений по сравнению».
И ведь так и происходит освобождение, расконворирование (в нашем случае) сознания автора, когда из отдельных предметов, разрозненных впечатлений, несовместимых на первый взгляд пейзажей складывается «некая фантастическая страна», загадочный материк, не отмеченный ни на одной карте, тем более физической карте СССР, висящей над кроватью Андрюши Битова.
Речь, безусловно, идет об Империи в измерениях подсознательного, Империи вне времени и хронологий.
Например, «Уроки Армении» были написаны в 1969 году.
Через 12 лет Андрей окажется на Соловках, месте, вне всякого сомнения, преждевременном, как и вся Россия, и находящемся вдоль одного с Арменией меридиана (40 градусов к востоку от Гринвича), проходящего через гору Голгофу в Восточном Иерусалиме.