А в 1354 году на Ильинской улице была выстроена каменная церковь во имя иконы Святой Богородицы Знамения, ставшая с того времени одной из главных церквей Новгорода. (Ныне существующий собор возведён в конце XVII столетия.) Тогда же в новопостроенную церковь была перенесена и сама икона Божией Матери Знамения.
Почему праздник в память чудесной победы над суздальским войском был установлен не 25 февраля, когда состоялась битва, а совсем в другой день, отделённый от первого девятью месяцами? На этот вопрос у историков нет удовлетворительного ответа, хотя попытки найти его предпринимались неоднократно[151]. Равно как нет ответа и на другой, более существенный вопрос: в какой степени рассказ этот вообще отражает реалии самой войны? Мы уже заметили, что в ранних летописях ни о чём подобном не говорилось. Наверное, можно было бы предположить, что слова новгородского книжника о «помощи» Пресвятой Богородицы подразумевают нечто похожее. Но гораздо ближе к рассказу «Слова о Знамении…» оказывается краткое упоминание суздальского летописца о плачущих в Новгороде иконах. Такие события — появление капель («слёз») на иконной доске — случаются время от времени, привлекая к себе всеобщее внимание, и впоследствии нередко воспринимаются как предзнаменование чего-то грозного, грядущего. Правда, по летописи, иконы — и не одна, а целых три — плакали не в самый год похода, а за несколько лет до него. Но уже в представлениях современников это событие оказалось связано с Суздальской войной. Так, может быть, Знаменская икона и была одной из трёх плачущих икон? И именно воспоминание о случившемся знамении, поставленное в связь с великой победой, и дало толчок дальнейшему развитию легенды? Тогда и дата 27 ноября могла быть объяснена из предшествующей истории самой иконы{291}. Отметим ещё один труднообъяснимый факт: главной святыней Новгорода, палладиумом победы стала икона, находившаяся в рядовой, ничем не примечательной церкви на Торговой стороне города, вдалеке и от места сражения, и от главных новгородских храмов того времени. И это тоже может быть объяснено лишь какими-то исключительными, сверхъестественными обстоятельствами в истории новгородской иконы. Так, может быть, слезоточение от «сухого древа» — задолго до начала Суздальской войны — и стало причиной её особого прославления в Новгороде и обращения к ней во время осады?
Сама икона Знамения Пресвятой Богородицы сохранилась до нашего времени. Искусствоведы датируют её 30–50-ми годами XII века. Небольшая по размеру, она изначально была двусторонней, то есть предназначенной для выноса из церкви на специальном древке. На её оборотной стороне изображены апостол Пётр и святая мученица Наталия, предстоящие Христу. Однако в том, что эти фигуры находились на иконе с самого начала, есть сомнения: исследователи предполагают здесь первоначальные изображения либо святых Иоакима и Анны, родителей Богородицы, либо, рядом с Петром, мученицы Анастасии, чьё имя при поновлении образа было ошибочно прочитано как Наталия{292}. Поновление коснулось и лицевой стороны иконы, фигур, изображённых на её полях. Высказано предположение, что икона носила патрональный характер и изображённые на её оборотной стороне святые являются небесными покровителями заказчика и его близких{293}.[152] Однако и это предположение не может быть принято безоговорочно. Так или иначе, но именно этой иконе суждено было стать главной святыней средневекового Новгорода.
Нельзя не заметить явные черты сходства в рассказах о двух чудотворных Богородичных иконах — Новгородской Знамения и Владимирской. И в том, и в другом случае икона поначалу не даётся в руки и лишь затем, после молитвенных к ней обращений, сама движется навстречу пришедшему за ней. И там и там икону переносят на новое место. Владимирская икона стала палладиумом великой победы Андрея Боголюбского над болгарами; точно так же Новгородская — палладиумом победы новгородцев над войском самого Андрея. Наверное, сходство двух рассказов не случайно и не может быть объяснено одной лишь их принадлежностью к жанру сказаний о чудотворных иконах[153]. В противоборстве с притязаниями Андрея и его преемников на свой город новгородцы нашли столь же мощное оружие, каким обладал сам Андрей. Но правда истории заключается ещё и в том, что в последующие века обе эти чудотворные иконы оказались прославлены по всей России. Новгород в конце концов был покорён Москвой и вошёл в состав Московского государства. Но и прежде того, и особенно позднее новгородские святыни становились общерусскими, и это относится к иконе Знамения чуть ли не в первую очередь. Празднование ей отмечалось во всех русских церквах, её списки создавались в разных городах, и некоторые сами получали дар чудотворения, а «Слово о Знамении…» переписывалось книжниками самых разных русских городов и монастырей.
Остаётся сказать о том, как было объяснено катастрофическое поражение суздальского войска в окружении князя Андрея Юрьевича и в официальном суздальском летописании его времени. Летописец отнюдь не ограничился словами о том, что то была кара «за наши грехи», то есть за грехи суздальцев. Напротив, война была воспринята как Божье наказание прежде всего не суздальцев, но новгородцев, как некое последнее предупреждение в их адрес. Бог и Пречистая избавили новгородцев от конечного истребления, «зане хрестьяне суть», разъясняет автор летописи, очевидно, бывший проводником мыслей и идей самого князя Андрея Юрьевича. Но это не значит, что Бог на их стороне. «Не глаголем же: правы суть новгородцы», — возглашает суздальский книжник. Сами новгородцы утверждают, будто «издавна суть свобожени» прадедами князей наших; но даже если и так, то разве велели им прежние князья нарушать клятву? И, поцеловав крест внукам и правнукам своим, таким же русским князьям, затем преступать то крестное целование? А ведь именно так век от века поступают новгородцы: преступают крестное целование, данное князю, а то и изгоняют его прочь из города! Так доколе Богу терпеть их преступления?! И вот, за грехи их, и навёл Он на них рать, и наказал их «по достоянью, рукою благовернаго князя Андрея»!
Мысль, прямо скажем, неординарная! И сформулирована она мастерски, с большим искусством. Получается, что, независимо от того, одерживает ли верх воинство князя Андрея Юрьевича над своими противниками или, как в этот раз, терпит поражение от них — всё одно: Бог на его стороне и помогает ему, а не его врагам. И в том, и в другом случае рукою князя Андрея водит Божья воля, а сам он — лишь исполнитель её. Таков назидательный смысл летописного рассказа о походе Андреевой рати на Новгород.
Разгром под Новгородом означал поражение в отдельно взятом военном походе, но не поражение в войне. У князя Андрея Юрьевича нашлось против новгородцев оружие посильнее мечей и копий. Весной того же года князь перекрыл пути подвоза хлеба и прочих товаров из Суздальской земли в Новгород. Сделать это было тем проще, что в его руках уже находились Волок и некоторые другие города Новгородской земли. Подвоз хлеба в Новгород также был блокирован со стороны Смоленска. А между тем именно этими путями шли в Новгород жизненно важные продовольственные товары. Богатый торговый город, всегда располагавший излишками серебра, Новгород жил главным образом на привозном хлебе. А потому торговая блокада города, к которой прибегли Андрей и его союзники, ударила по новгородцам с чудовищной силой. Впоследствии владимирские князья будут прибегать к такому способу давления на Новгород постоянно. Андрей же оказался в этом отношении первопроходцем.
В городе начался голод. Цены на товары немедленно взметнулись вверх. «Бысть дорогьвь (дороговизна. — А. К.) [в] Новегороде, — сообщает под 6678 (1170) годом новгородский летописец и называет цены на некоторые продукты питания: — И купляху кадь ржи (около 230 килограммов. — А. К.) по 4 гривне, а хлеб (тоже какая-то определённая его мера, но какая, неясно. — А. К.) — по 2 ногате, а мёд — по 10 кун пуд»{294}. Это, по сути, и решило судьбу князя Романа Мстиславича. Ещё несколько месяцев назад новгородцы готовы были сложить головы за него, но теперь их настроения резко поменялись.
К тому же 19 августа 1170 года во Владимире-Волынском умер отец Романа князь Мстислав Изяславич, недавний претендент на киевский княжеский стол. (О том, что предшествовало этому, речь пойдёт ниже.) В Новгороде ещё ни о чём не знали, весть об отцовской смерти пришла лишь к князю. Роман созвал на Городище дружину и своих «приятелей» из числа новгородцев и поведал им о случившемся.
— Не можем, княже, уже здесь быти, — отвечала князю дружина, очевидно, хорошо осведомлённая о настроениях в городе. — А пойди к братьи, во Владимир (Волынский. — А. К.)[154].
Роман послушался их. Уже в пути он узнал о смерти другого близкого ему человека — младшего брата Владимира, совсем ещё юного.
Известие об уходе князя всколыхнуло город. Вновь было созвано вече, на котором новгородцы, что называется «задним числом», объявили об изгнании Романа: «показаша» ему «путь». Вероятно, тогда же посадничество потерял сторонник князя Романа Якун (о лишении его посадничества летопись не сообщает, но под следующим годом называет по имени нового посадника — Жирослава). Сами же новгородцы послали к Андрею «по мир на всей воли своей». Выражение это не вполне определённое. Правильнее, наверное, было бы сказать: послали договариваться о приемлемых условиях капитуляции.
Переговоры с Андреем проходили осенью того же года. В свою очередь, Андрей предвидел развитие событий и ещё раньше начал обсуждать сложившуюся ситуацию с князьями Ростиславичами. Вскоре решение было найдено: новгородский стол должен был занять брат покойного Святослава Ростиславича Рюрик, княживший в Овруче, на юге, и — что важно — не участвовавший в недавней войне с Новгородом. О том, что всё зависело исключительно от воли князя Андрея Юрьевича, хорошо понимали и в Новгороде, и в лагере Ростиславичей. «В том же лете посла Андрей к Ростиславичю к Рюрикови, да[я] ему Новгород Великий», — читаем в Киевской летописи. Рюрик передал свою южнорусскую волость брату Давыду, а сам отправился в путь