«Михалко есть немощен. Несут его на носилех, а с ним дружины мало. А яз по нём иду, емля зад дружины его. А пойди, брате, вборзе противу ему — ать не внидет в Володимерь».
Дружина Мстислава выступила из Суздаля. Двигались «борзо», словно гнались за зайцами, — такое сравнение приводит летописец. Михалко не доехал пяти вёрст до Владимира, когда встретился с противником. Сам он действительно был болен (жить ему оставалось чуть больше года); тылам его угрожал Ярополк, и ситуация казалась безнадёжной. Ратники Мстислава выступали все в броне, с грозным видом, сотрясая воздух боевыми кличами. Однако когда войска сошлись, они внезапно бросили стяги и побежали прочь — мы уже знаем, что ростовское войско (как, впрочем, и владимирское) не отличалось стойкостью, и внезапное бегство с поля боя в последние годы сделалось, так сказать, его фирменным стилем. Во Владимире расценили произошедшее как ещё одно, новое чудо Владимирской иконы Божией Матери, оскорблённой своим переездом в Рязань. Победа оказалась полной. 15 июня 1175 года, то есть почти через год после смерти Андрея, князь Михалко Юрьевич вступил во Владимир «с честью и с славою великою… и бысть радость велика в Володимери граде, видящи у собе великого князя всея Ростовьскыя земли». Власть его признали в Суздале, а затем — пусть и нехотя — и в Ростове. Мстислав бежал в Новгород, Ярополк — в Рязань. С Глебом Рязанским был заключён мир, и рязанский князь вернул всё, что забрал во время недолгого княжения своих шурьёв в Суздальской земле, — «до золотника… и до книг», включая, разумеется, и чудотворную Владимирскую икону, которая вновь обрела законное место во владимирском Успенском соборе. Немедленно были возвращены и «города и дани», вручённые «Пресвятой Богородице» Боголюбским.
Именно князь Михалко Юрьевич — если, конечно, доверять показаниям поздних источников — расправился, наконец-то, с убийцами своего брата: «мстил обиду» его, по выражению автора новгородской статьи «А се князи русьстии»{378}. Впрочем, ранние летописи ничего об этом не сообщают. Сохранились лишь какие-то смутные предания, устные легенды, перенесённые на бумагу много позже и, естественно, сильно раскрашенные фантазией позднейших книжников. В одних легендах мстителем за Андрея выступает Михалко Юрьевич, в других — его младший брат Всеволод, ставший владимирским князем после него. Так, например, о казни, которая ожидала убийц Андрея Боголюбского, рассказывается в «Повести о начале Москвы» — сочинении, как мы помним, отнюдь не претендующем на какую-либо историческую достоверность, но, напротив, изобилующем легендами, вымыслом и откровенными литературными штампами. Здесь сообщалось о том, как «князь Михайло Юрьевич» пришёл во Владимир (почему-то из Киева) «и изби убийцы брата своего, и телеса их вверже в езеро» («всякой гадине на снедение», — добавлял один из редакторов «Повести…»). «А жену его повеле повесити на вратех и разстреляти ю изо многих луков»{379}. Новгородский же книжник приписывал похожую расправу над заговорщиками Михалкову брату Всеволоду, не упоминая, однако, об Андреевой вдове: по сведениям автора всё той же статьи «А се князи русьстии», это Всеволод, уже после Михалка, ещё раз «мсти обиду брата своего Андрееву: Кучковичи поймал, и в коробы саждая, в озере истопил»{380}. Ну а наиболее подробный, хотя также едва ли претендующий на достоверность рассказ о судьбе заговорщиков содержится в «Истории Российской» Василия Никитича Татищева. Как полагал историк XVIII века, убийцы со своими сообщниками пользовались значительным влиянием в княжестве и после расправы над Андреем; так, именно они, «опасаясь мщения», настояли на избрании на княжеский стол племянников, а не братьев убитого князя. Когда же Михалко Юрьевич утвердился на княжеском столе, он решился наказать убийц брата. Но сделать это было непросто, и князю пришлось пойти на хитрость. Заключив мир с Глебом Рязанским, он отправился во Владимир, взяв с собой вдову Андрея, «якобы для лучшего ея покоя», и «Кучковых», по-прежнему пребывавших при власти. Созвав на другой день совет с участием «всех бояр, не выключая и самых тех убийцев», Михалко стал держать речь (разумеется, вымышленную самим Татищевым).
— Вы хвалите меня и благодарите за то, что я волости и доходы, по смерти Андреевой от монастырей и церквей отнятые, возвратил и обиженных оборонил, — обратился он к собравшимся. — Но ведаете, что оные доходы церквям Андрей, брат мой, дал, а не я. Да ему вы никоей чести и благодарения не изъявили и мне не упоминаете, чтоб вашему князю, а моему старейшему брату по смерти честь кую воздать…
Решили, будто Михаил намеревается установить вечное церковное поминовение брату. Против этого никто не возражал, и потому все согласились с князем:
— Что тебе угодно, то и мы все желаем, и готовы исполнять без отрицания, и совершенно знаем, что он (Андрей. — А. К.) по его многим добрым делам достоин вечной памяти и хвалы.
Но Михаил помышлял совсем о другом.
— Аще он неправильно убит, то тако право убийцам не мстите? — неожиданно спросил он у толпы. — Аще же правильно, как многие о нём говорят, то он недостоин похвалы и благодарения.
Собравшиеся — кто «по правде», а кто «за стыд и нехотя» — отвечали, что да, Андрей Юрьевич «воистину убит неправо». Услышав это, Михалко повелел тут же схватить главных убийц — благо слуги его были уже наготове. А затем велел привести на суд и княгиню, «где, яко дело известное, недолго испытав, осудили всех на смерть». По сведениям (или, возможно, догадке) Татищева, «Кучковых» (то есть, надо полагать, Иоакима и его зятя Петра?), а также Анбала велено было, прежде повесив, расстрелять из луков, а пятнадцати другим заговорщикам отрубили головы. Что же касается вдовы Андрея, то её, «зашив в короб с камением, в озеро пустили, и все тела прочих за нею побросали. От того времени, — пишет Татищев, — оное озеро прозвалось Поганое». Имущество же преступников князь повелел раздать «тем, которые от них обижены, а паче вдовам и сиротам побитых, достальное на церкви и убогим»; сам же не прикоснулся ни к чему, заявив, «яко сие грабленное осквернит сокровище моё». «Прочим всем бывшим противником вину отпустил и сим себе велику похвалу у всех приобрёл»{381}.[205]
Надо сказать, что местное владимирское предание указывает озеро, в которое живьём, зашитые в коробах, были брошены убийцы Андрея Боголюбского Кучковичи (как видим, разные предания сообщают разные подробности о их казни). Это так называемое Пловучее озеро, верстах в семи от Владимира по Московской дороге, недалеко от левого берега реки Клязьмы. На нём и по сей день видны мшистые плавучие зелёные островки — кочки, плавающие от одного берега к другому: предание превратило их в «короба» — так и не сгнившие и обросшие мхом «гробы» Кучковичей, которых будто бы вели к месту казни с подрезанными пятками, да ещё по дороге, усеянной сухими сосновыми шишками. Другое озеро, претендующее на ту же роль водной могилы для убийц Андрея, — так называемое Поганое, также верстах в семи от Владимира, но по Муромской дороге. В XIX веке считали, что здесь была утоплена княгиня Андрея Улита, брошенная в воду с тяжёлым жерновым камнем{382}…
Михалко тоже недолго княжил во Владимире. Болезнь так и не отпустила его, и 20 июня 1176 года он скончался в Городце на Волге. Князя похоронили во Владимире, в Успенском соборе, рядом с его братом Андреем. Но ещё прежде, узнав о том, что князь впал в тяжёлый недуг, ростовцы — в пику владимирцам — пригласили на княжение из Новгорода его племянника Мстислава Ростиславича. Во Владимире же целовали крест Всеволоду Юрьевичу. Так Суздальская земля вновь оказалась на пороге большой войны.
В этой войне Всеволоду удалось одержать полную победу. 27 июня на реке Липице, на Юрьевском поле, ростовские полки были наголову разбиты. Ростиславич опять бежал в Новгород, но на этот раз новгородцы не приняли его (не простив ему уход в Ростов несколькими неделями раньше). Неудачливому князю пришлось искать пристанище в Рязани, у своего зятя Глеба. Той же осенью, по его наущению, Глеб возобновил военные действия и сжёг Москву. Зимой 1176/77 года Всеволод, собрав огромную рать, выступил против Рязани. Его поддержал Святослав Всеволодович Черниговский, приславший ему двоих своих сыновей — Олега и Владимира; племянник Всеволода юный князь Владимир Глебович сам явился из Южного Переяславля с дружиной. Глеб Рязанский, в свою очередь, позвал на помощь половцев. Войска двигались навстречу друг другу, но разными путями: когда Всеволод был у Коломны, к нему пришла весть, что Глеб разоряет предместья Владимира. Половцы полностью разграбили Боголюбский монастырь: «много бо зла» створили «церкви Боголюбской, юже бе украсил Андрей, князь добрый», — сообщает владимирский летописец (отметим, кстати, эпитет «добрый», применённый им к Боголюбскому!). Были сожжены сёла «боярские», «а жены, и дети, и товар да[л] (Глеб. — А. К.) поганым на щит, и многы церкви запали огнём». Войска сошлись на противоположных берегах реки Колокши, но в течение месяца вынуждены были стоять друг напротив друга, ибо лёд на реке так и не стал. Лишь на «масляной неделе» (то есть в Прощёное воскресенье, 6 марта 1177 года) начались активные действия, переросшие на следующий день, 7 марта, в сражение. Оно разворачивалось сразу в нескольких местах, по обоим берегам реки. Полк Мстислава Ростиславича вновь не выдержал первым, побежал с поля боя, а вслед за ним бежали и Глеб с рязанцами, и половцы, и прочие. Это был окончательный и бесповоротный разгром. Войска Всеволода преследовали бегущего противника, «овы секуще, овы вяжюще». Были захвачены в плен и сам Глеб Рязанский (к тому времени уже «дряхлый», по выражению позднейшего летописца), и его старший сын Роман, и князь Мстислав Ростиславич, а ещё сражавшийся на стороне Глеба воевода Борис Жидиславич, бывший Глебов посол Дедилец, сыгравший столь неблаговидную роль во время владимирского веча, и многие другие; «и дружину его всю изъимаша, и думци его извяза все… а поганые половци избиша оружьем»