Груня не захотела ночевать на Москве.
Подъезжая к Дорогомиловскому перевозу, она с нагорья, перед колеистым, ухабистым спуском к реке, оглянулась в последний раз на родимый город.
Начинал моросить мельчайший осенний дождичек-бусинец, и за его тонкой завесой царивший над всей окрестностью высокий гребень московских сосен уж едва различался в многовёрстном отдалении.
Возница, натянув поводья, осторожно спускал возок к переправе, а Груня всё повторяла про себя неожиданно пришедшие на память слова, слышанные когда-то от матери: «Старики вымерли — нас не дождались, молодые родились — нас не спросились». И Москва стала совсем не та, что в дни её молодости.
Но кто думал-гадал, что Москве царством быти!
Георгий Тихонович Северцев-ПолиловПод удельною властью
I
жная Русь отдыхала от княжеских междоусобиц…
После многочисленных битв, удач и неудач князю суздальскому, Юрию Владимировичу, удалось сесть на киевский престол и сделаться великим князем.
Враги его временно оставили в покое Киев. Великий князь мог спокойно посадить в Вышгород [46], где некогда сидел сам, своего любимого сына и соратника Андрея.
Тысяча сто пятьдесят пятый год начался спокойно.
Младшие князья, сыновья Юрия, были посажены им в Ростове и Суздале. Северная и Южная Русь находились под властью близких по родству между собою князей, влияние которых продолжало усиливаться.
Юрий вздохнул спокойно: надежды его осуществились, разбитые враги не скоро ещё могли оправиться от нанесённого им поражения.
Далеко не так спокоен был Андрей в селе Вышгороде, отстоявшем в одиннадцати верстах от стольного города. С юных лет закалённый в боях, храбрый князь тосковал в своём вынужденном покое.
Угрюмо сидел он в опочивальне, мысли его были далеко отсюда.
Поодаль от князя, на лавке, покрытой красным сукном, сидел любимый его мечник и ближний советник, Михно. Только с ним делился Андрей своими планами и намерениями, только к его голосу прислушивался иногда.
- Заперли сокола в клетку, связали ему крылья! - угрюмо проговорил Андрей.
- Великий князь, твой родитель намерен, как слышно, передать тебе киевское княжение, когда Всевышний, призовёт его к себе, - сказал мечник.
Андрей недовольно пожал плечами.
- Что мне в Киеве?! Всю жизнь придётся выдерживать борьбу с Мстиславичами, Ольговичами [47]… Да, пожалуй, и венгры постараются помочь им.
- Прав ты, княже! - эхом отозвался Михно. - Не скоро упорядишь этот край…
- А половцы?! - продолжал развивать свою мысль князь. - Любому из наших недругов помощь окажут. Плати им только…
- Что говорить!.. Народ продажный… Сегодня с тобой, а завтра против тебя… Было бы что взять… Им всё равно, от кого ни получить…
- Вот ты сам видишь, каково заводить здесь порядки… Всегда держи себя начеку…
На лице сурового дружинника появилась лёгкая усмешка.
- Смекаю я, княже, что ты не прочь отсюда выбраться! Чернигов воевать, что ль, хочешь аль на Галич метишь?
Задумчиво взглянул на верного слугу Андрей.
- Сейчас не назову тебе, куда идти мне хочется… Сперва сам обсужу, а там и с тобой перекинусь мыслями…
- Что ж?! Твоя княжая воля… Куда идти поволишь, туда и пойдём, - недовольно пробурчал Михно, раздосадованный недоверием своего властелина.
Чуткое ухо Андрея уловило недовольство в голосе своего верного дружинника.
- Поздно, ночь на дворе… - продолжал Михно. - Спокойной ночи, господине!
- Пожди! - коротко заметил Андрей. Поднявшийся было мечник, снова опустился на лавку.
- Сколько у нас дружины?
Михно стал пересчитывать по пальцам.
- До трёх сотен немного недостанет…
- Поди, чай, обленились бездельем?..
- С жёнами сидят по домовушам… Аль красных девок у киевлян воруют…
- А коль нужда в них случайно приключится?..
- Забавы все свои сейчас же побросают… Аль дружину ты свою не знаешь, княже?
- Понаблюди, Михно! Кажись, скоро понадобятся мне они…
- В любое время, княже! Повели ударить лишь в било… Вмиг соберутся все на княжий двор в доспехах бранных.
- А кони? - нетерпеливо спросил Андрей.
- Стреножены в лугах пасутся… За ними не станет дело.
- Зажги щепец!
Дружинник бросился исполнять приказание. Опочивальня осветилась слабым светом тонкой липовой лучины. Запахло лёгким дымком.
- Идти, что ль, спать? - спросил мечник.
- Теперь иди! - решительно проговорил князь. - На молитву встану. Акафист Пречистой Владычице прочту… Она укажет путь мне… Об утре свидимся!..
Михно низко поклонился князю и вышел из горницы.
Князь Андрей плотно притворил дверь, зажёг от щепца тоненькую восковую свечу, потушил лучину и опустился перед аналоем на колени.
Молился он жарко, прерывая молитву земными поклонами, глубокими вздохами. Светлый месяц выкатился в небо большим шаром, заглянул в узкое слюдяное окно опочивальни, когда князь, окончив чтение акафиста, поту шил свечу и пошёл на отдых.
II
Мечник был холост.
Выйдя от князя, он направился в сборную избу, где жил вместе с другими холостыми дружинниками.
Они сидели за ужином и при входе Михно поднялись с мест. В нём они чтили княжего любимца и считали за старшего.
Недовольство на князя исчезло у мечника.
- Набивайте плотнее брюхо! - шутливо обратился он к сидящим. - Не ровен час, как бы в поход не уйти…
Дружинники переглянулись.
- Во всяко время готовы сложить за князя головы! - бойко ответил один из них.
- А, это ты, Фока! Молод ещё, а рвёшься в битву.
- Кровь говорит… У нас в Царьграде каждый мальчишка на брань идти готов…
- Забыл я, брат, что ты из Царьграда.
- Царьградским был мой отец… Я здесь родился, на Руси… Я русский, - возразил Фока, красивый молодой дружинник с чёрными вьющимися волосами.
- Пусть будет так, тем лучше! - проговорил мечник и сел ужинать.
- Нацедите-ка мне, молодцы, кубок браги! - продолжал он. - Михалка, ты, поторапливайся!
Рослый дружинник, с небольшой русой бородой, зачерпнул ковшом из чана браги и подал старшему.
- Во здравие князя и ваше, друга! - громко проговорил последний и осушил чару до дна.
- И впрямь мы заутра в поход идём? - спросил Василько, небольшого роста, кряжистый парень.
Михно спохватился, что сказал лишнее.
- Я пошутил… К чему нам мыслить о походе? Аль в Вышгороде плохо живётся?.. Всего вдоволь…
- Тоскливо без дела ратного, - заметил Фока. - Не землю ж нам пахать!
- Мы пахари, да только мечом… - отозвался угрюмый Глеб, поседевший в боях.
Долго ещё говорили и рассуждали между собой дружинники, не переставая наполнять кубки холодным пенником и брагой.
Лучину не засветили: запрет от князя был, чтобы хмелевые люди ненароком не сожгли сборной избы.
После короткой молитвы дружинники полегли по лавкам, на полатях, кой-кто из них выбрался наружу.
Тёплая майская ночь позволяла спать на земле.
Василько с Фокой лежали рядом под развесистой яблоней. Они подостлали под себя конские потники, прикрылись азямами [48], но сон бежал от глаз.
Молодые люди охотно пошли бы в село, но, помня строгий наказ князя не покидать на ночь сборной, боялись ослушаться.
- Ты, Фока, помнишь своего отца? - спросил Василько.
- Немного помню… Его убили, как мне шла лишь пятая весна. Рослый такой, весь почерневший от солнца был он… Воякой славным звали.
- Слыхал я, что половцы до сих пор трясутся, услыхав его имя… А мать твоя?
- Здесь, в Киеве, живёт с сестрою-девушкой… Прядут и ткут, известно бабье дело… Урвусь когда, родную и сестру увижу, обниму, да и сюда, к нам, в Вышгород, обратно.
- Счастливец, Фока! А я вот сирота, родителей своих не помню. Поднял меня на поле битвы старшой наш мечник, - печально проговорил Василько.
- По облику как будто ты не здешний… Волосами светел, глаза, как небо, голубые да и телом бел… Коль хочешь, пойдём о завтра день к моим в Киев… Отпросимся у нашего старшого… Мать навестим. Авось вспомянешь и ты свою родную!
- Что ж, пойдём, братан! Я материнской ласки не помню, хоть на тебя я полюбуюсь, как мать свою ты будешь обнимать…
- Да и сестру… Аль про неё забыл? - прошептал черныш.
Тяжело вздохнул Василько.
- Счастливец ты, братан! - грустно проговорил он. - А я без роду без племени и здесь и там чужой - всем я чужой.
Молодые люди замолчали.
- Ишь звёзды-то… Тухнуть собралися… Их месяц-батюшко сияньем потушил… - мечтательно промолвил Василько.
В Вышгороде послышалось пение петухов.
- Запели петлы… Спать пора… С рассветом подыматься надо. Ночь ныне коротка… - сказал Фока. - Прощай!
- Прощай, братан! - ответил Василько.
И оба юноши, плотно завернувшись в азямы, заснули.
III
Росистое утро рано всполошило спавших на дворе дружинников.
Ветром доносило из далёкого Киева звуки била [49] из Десятинной церкви.
- Что ж, братан, не раздумал идти? - спросил Фока своего товарища.
- Э, не!..
- Так я пойду в избу, поспрошаю… Коль проснулся старшой, так и тебя отпрошу.
- Ступай!..
Михно не стал задерживать товарищей, и они тотчас отправились в Киев.
Солнце только что взошло… На дороге было непыльно, жары ещё не чувствовалось. Весело разговаривая, путники подошли к палисадам стольного города, прошли мимо ходившего на вышке сторожевого дружинника, зорко посматривавшего на степную дорогу, и вошли в самый город.
Киев только что проснулся. Скрипели журавли над колодцами, подымаемые и опускаемые заботливыми хозяйками. Кое-где из труб струился лёгкий дымок, на площадях раскидывался торг, суетились вороватые ясины, пронырливые жиды, пробовали мечи варяги, перекликались на своём гортанном языке кочевники-половцы. От свежевыпеченного горячего хлеба, расставленного на лотках, валил пар, тянули жалобную песнь слепцы.