Разбудить его следовало строго в указанное время. Работал он много и с удовольствием, переваривал монбланы бумаг, производимых бюрократической машиной. Громыко внимательно присматривался к наркому, учился у него, перенимал некоторые его привычки и методы.
В первую очередь Молотову докладывались документы, которые требовали срочного ответа. Потом шли записки от Сталина (их передавали, не вскрывая), разведывательные сводки, расшифрованные телеграммы послов. Они с вождем были охвачены манией секретности. Не доверяли даже ближайшему окружению и ограничивали подчиненным доступ к заграничной информации.
Громыко нравилось, что Молотов был очень организованным человеком. Все рассчитано по часам, бумаги разложены на столе в строго определенном порядке. По словам помощников, он все быстро схватывал, интересовался деталями и запоминал их – обладал прекрасной памятью. Причем Молотов выслушивал и мнения, не совпадавшие с его собственным. И в этом Андрей Андреевич на него походил.
Н.А. Булганин, И.В. Сталин и В.М. Молотов на трибуне Мавзолея. 1946
[РГАСПИ]
В менее секретных материалах помощники либо отчеркивали самое главное, чтобы нарком сразу мог понять, о чем речь, либо складывали документы на одну тему в папку и прикалывали лист с перечислением бумаг: от кого получены, краткое содержание. Он прочитывал рапортичку, но мог и достать какой-то документ из папки, если тот его заинтересовал. К каждой бумаге, требующей ответа, помощники прилагали проект решения. Как правило, Молотов принимал предложения и подписывал проект.
Докладывать он требовал очень коротко. Юмора не признавал, как и Андрей Андреевич. Работать с ним было весьма трудно. В подчиненных он ценил знание деталей и упорство в переговорах, поэтому так отличал будущего министра Громыко, который многое перенял от Вячеслава Михайловича.
«Молотов держался отчужденно, – вспоминал Владимир Ерофеев. – Всех называл только по фамилии. Увольнял тех, кто болел, говорил: взрослый человек не позволяет себе простужаться. Не признавал увлечений. Как-то поздно вечером мы ждали, когда он вернется от Сталина, и играли в шахматы. Застав нас за этим занятием, он пробурчал, что занимался этим только в тюрьме».
Еще один начальник Громыко – первый заместитель наркома Владимир Петрович Потемкин. Выпускник исторического отделения Московского университета, он знал языки, в том числе латынь, иврит и греческий. Опубликовал монографию «Очерки по истории древнейшего еврейства» и сборник работ, посвященных борьбе с антисемитизмом, который издал под названием «Помощь голодающим евреям». В годы первой русской революции выступал против еврейских погромов (Новая и новейшая история. 2007. № 5).
В гражданскую войну Потемкин попал на политработу в войсках, оказался в окружении Сталина и активно его поддержал. После гражданской пожелал пойти по дипломатической стезе, что Сталин ему и устроил. Владимир Петрович быстро рос в Наркоминделе – полпред в Италии, полпред во Франции. 2 сентября 1933 года Потемкин вместе с вождем итальянских фашистов Бенито Муссолини подписал советско-итальянский договор о дружбе (!), ненападении и нейтралитете.
Потемкина часто приглашали к Сталину. Литвинов записал в дневнике: «Генсек очень уважает Владимира Петровича за эрудицию». Потемкин присутствовал на решающем разговоре в сталинском кабинете 21 апреля 1939 года, где Литвинов возразил Молотову и возник принципиальный спор о линии внешней политики. Благоволивший Владимиру Петровичу Сталин ввел его в состав ЦК и сделал депутатом Верховного Совета СССР.
Полпред в Швеции Александра Михайловна Коллонтай записала диалог Литвинова и его заместителя Потемкина в Женеве – сразу после выступления наркома иностранных дел на ассамблее Лиги Наций.
– У вас, Максим Максимович, меня поражает ваше богатство мыслей и новых утверждений в ваших речах, – начал Потемкин. – Я не могу не спрашивать себя: когда вы успели согласовать все это с политбюро? Ведь шифровками передать все это невозможно.
– Я и не передавал, – объяснил Литвинов. – Если я являюсь руководителем нашей внешней политики, естественно, что я могу изложить ее основную линию, наши требования к Лиге Наций и нашу критику политики других стран. Я же здесь не несу отсебятины, мои мысли и положения являются выводом из всей нашей внешней политики и из наших перспектив. По-вашему, Владимир Петрович¸ выходит так, что руководить внешней политикой политбюро мне доверяет, а говорить о ней я могу, лишь согласовав каждую фразу с политбюро.
Полпред СССР в Италии В.П. Потемкин подписывает пакт, заключаемый СССР и Италией. 1933
[РГАКФД]
Потемкин объяснил, что ему не понравилось:
– Но не кажется ли вам самому, Максим Максимович, что ваша враждебная установка к Германии перехлестнула через край?
Литвинов неожиданно остановился и внимательно посмотрел на Потемкина:
– Вам что-нибудь передали из Москвы? Говорите прямо, нечего юлить.
Потемкин решительно отрицал:
– Нет, это мои личные размышления. Видите ли, мы еще нуждаемся в Германии против Англии.
Литвинов изумился:
– Вы верите в эти сказки? Отсрочить войну мы можем только твердым разоблачением Гитлера со всем его средневековым мировоззрением. Вы заражены франко-английскими иллюзиями, что умиротворение Гитлера возможно.
В.П. Потемкин. 29 сентября 1945
[ТАСС]
Потемкин остался при своем мнении:
– Больше вероятия, что Гитлер будет искать нашей опоры против Англии. Ваша ненависть к гитлеровской Германии туманит ваш всегда такой зоркий взор, дорогой Максим Максимович…
Коллонтай записала в дневнике:
Не люблю я В.П. Потемкина. Умный, образованный, но не искренний. Перед Литвиновым слишком «извивается», подхалимство, а иногда в отсутствие Литвинова прорываются нотки недружелюбия, будто Потемкин не хуже Литвинова мог бы быть наркомом по иностранным делам.
– У Максима Максимовича большой недостаток, как министр иностранных дел он не придает значения внешним признакам престижа, окружающей его обстановке, помпезности приемов иностранцев, – разоткровенничался как-то Потемкин.
Он ревнует или, вернее, завидует Литвинову.
– Кажется, все качества налицо у Максима Максимовича быть наркомом, а все же не умеет он внешним своим окружением подчеркнуть выросший престиж Союза, – вырвалось у Владимира Петровича.
Председатель Президиума Верховного Совета СССР М.И. Калинин, первый заместитель народного комиссара иностранных дел В.П. Потемкин во время приема эстонского посланника в СССР А. Рея. 9 февраля 1938
[РГАКФД]
Он подробно доказывал, что у всех старых подпольных работников та же черта: пренебрежение к внешней обстановке, к антуражу.
– Вот у Сталина этого нет, посмотрите, как он отделал Кремль. Это уже будет памятник нашей эпохе, стиль Сталина. В Максиме Максимовиче крепко сидят привычки нелегальщины, чай с колбасой и на столе окурки. Нам пора забыть аскетизм времен военного коммунизма и перейти к подчеркиванию нашего внешнего благополучия и богатства, уменья выставить напоказ ценности великой страны России и наш русский стиль.
Любопытное совпадение. Молодой помощник Молотова Владимир Павлов, которому поручили очистить письменный стол Литвинова, обнаружил в ящиках «промасленные бумажки из-под бутербродов». У него это тоже вызвало высокомерно-презрительную реакцию: что это за член правительства, который удовлетворяется бутербродами? Советские чиновники желали получать все лучшее и наслаждаться жизнью.
Вячеслав Михайлович очистил Наркомат иностранных дел от гуманитарной интеллигенции, склонной к либерализму и свободомыслию. Привел новых людей. Молотовский призыв состоял большей частью из партийных работников и технической интеллигенции, готовых подчиниться введенной им жесткой дисциплине.
Впоследствии Вячеслава Михайловича спрашивали: кого же он считает наиболее сильным советским дипломатом?
– Сильным дипломатом? – переспросил Молотов. – У нас централизованная дипломатия. Послы никакой самостоятельности не имели. И не могли иметь, потому что сложная обстановка, какую-нибудь инициативу проявить послам было невозможно. Это неприятно было для грамотных людей, послов, но иначе мы не могли… Роль наших дипломатов, послов, была ограничена сознательно, потому что опытных дипломатов у нас не было, но честные и осторожные дипломаты у нас были, грамотные, начитанные.
Первые иностранцы, которых увидел Громыко, – это американские дипломаты, трудившиеся в посольстве в Москве.
Исторически отношения между Россией и Америкой складывались весьма дружески. В Первую мировую Россия и Америка были союзниками. Американцы доброжелательно встретили свержение монархии и революционные перемены в Петрограде, потому что Соединенные Штаты сами возникли в результате революции. Американское правительство – при президенте Вудро Вильсоне – первым признало Временное правительство.
После октября 1917 года президент Вильсон поддержал русский народ, который пытается «стать хозяином собственной жизни». Вильсон обещал, что правительство США «использует все возможности, чтобы гарантировать России восстановление полного суверенитета и независимости во внутренних делах, а также полное восстановление ее огромной роли в жизни Европы и современного мира».
Большевикам речь американского президента очень понравилась. Она была опубликована в газете «Известия», официальном органе советской власти.
Вообще-то в старой России ценились в основном немецкие врачи, инженеры, коммерсанты. Но Владимир Ильич Ленин осознал растущие возможности Соединенных Штатов. Ему принадлежит знаменитая фраза: надо соединить американскую деловитость с русским размахом.
Громыко внимательно прочитал все, что Владимир Ильич говорил об Америке.
В октябре 1919 года глава советского правительства Ленин сказал в интервью газете «Чикаго дейли ньюс»: «Мы решительно за экономическую договоренность с Америкой, – со всеми странами, но особенно с Америкой».