Оказавшись в Вашингтоне, Громыко убедился в том, что Америка больше опасается красных, чем коричневых. Многие американские политики полагали, что Германия в Европе, а Япония в Азии предотвратят распространение коммунизма. Гитлер казался предпочтительнее коммунистов. Настроения в Америке стали меняться только после «хрустальной ночи» 1938 года, когда нацисты устроили бандитский погром евреев.
В тридцатые годы концепции прав человека еще не существовало, и государства не чувствовали свою ответственность за то, что происходит в других странах. Большинство американцев вообще считало, что Соединенным Штатам нет дела до остального мира.
Европа втягивалась в войну, а в Соединенных Штатах действовал закон о нейтралитете. Рузвельт не имел права поставлять оружие Франции или Англии, которые противостояли нацистской Германии. Конгресс категорически возражал против участия в европейских делах. Но после оккупации вермахтом Чехословакии Рузвельт ввел двадцатипятипроцентный налог на немецкие товары, что в Берлине сочли объявлением экономической войны.
Нападение Германии на Польшу 1 сентября 1939 года изменило настроения в Америке. Громыко увидел, что изоляционисты утратили влияние в конгрессе. 3 ноября президент подписал закон, который снял запрет на продажу американского оружия иностранным державам. Формально Германия тоже могла воспользоваться этой возможностью. Но нацисты не имели ни валюты, ни флота, чтобы прикрыть свои конвои в Атлантике.
А.А. Громыко с супругой Л.Д. Гриневич в Вашингтоне. 1941
[АВП РФ]
Громыко внимательно наблюдал за избирательной кампанией 1940 года.
Рузвельт распорядился патрулировать Атлантику и перехватывать подводные лодки немцев и итальянцев:
– Если мы потопим их, скажем, как это делают японцы: «Ах, извините. Больше это не повторится». И на следующий день потопим еще парочку.
После нападения Германии на Францию, 16 мая 1940 года, президент представил конгрессу план создания крупнейшего в мире военно-промышленного комплекса. Так началась мобилизация американской экономики.
5 ноября 1940 года Рузвельт выиграл выборы в третий раз. Он обещал согражданам:
– Я уже это говорил, но скажу еще раз: ваши дети не отправятся воевать в чужих войнах.
Своим советникам президент сказал:
– Когда на нас нападут, это уже будет не чужая война.
Британское правительство, которое возглавил Уинстон Черчилль, просило Вашингтон о помощи. И Рузвельт с верным помощником Гарри Гопкинсом придумали программу ленд-лиза: бери оружие сейчас и воюй, а заплатишь после войны или вернешь полученное.
11 марта 1941 года конгресс принял «Закон по обеспечению защиты Соединенных Штатов». Президент получил право «продавать, передавать права собственности, обменивать, сдавать в аренду, одалживать или иным образом распоряжаться» любыми военными ресурсами. Логика простая: если сосед успешно защищает свой дом, то и твой дом в большей безопасности.
Конгресс сразу ассигновал восемь с лишним миллиардов долларов на поставки оружия и боеприпасов для Англии – сумму, эквивалентную двум годовым военным бюджетам Германии.
Американский президент обещал:
– Мы окажем всю возможную помощь и британцам, и всем, кто противостоит гитлеризму.
Надо полагать, Сталин и Молотов посылали Громыко на смену полпреду Константину Уманскому, в котором они несколько разочаровались. Но 22 июня 1941 года началась война, и отношения с Вашингтоном внезапно приобрели особую важность, поэтому назначение Андрея Андреевича на пост полпреда отложилось.
3 июля Сталин, выступая по радио, произнес слова, прежде немыслимые:
– В этой великой войне мы будем иметь верных союзников в лице народов Европы и Америки.
Вновь понадобился Максим Литвинов. Его приглашали в Кремль на встречи с иностранными дипломатами, ему поручили выступать по радио, писать для английской и американской печати.
В конце сентября 1941 года бывшего наркома включили в состав советской делегации на первых переговорах с англичанами и американцами. Литвинов все еще оставался без должности и в списке числился как депутат Верховного Совета. Но его появление многое значило и для американцев, и для англичан. Московская конференция продолжалась несколько дней. На ней договорились о поставках Советскому Союзу всего, что нашей стране необходимо для войны.
Максима Максимовича снова зачислили в штат Наркомата иностранных дел и отправили в Куйбышев, куда эвакуировали и аппарат наркомата, и весь дипломатический корпус (все вернутся в Москву в августе 1943 года).
9 ноября Литвинова неожиданно вызвали в столицу. Сталин назначил его заместителем наркома и одновременно послом в США. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 9 мая 1941 года были введены ранги чрезвычайного и полномочного посла, чрезвычайного и полномочного посланника, поверенного в делах.
Перед отъездом в Вашингтон вождь сказал Литвинову, что главное – заставить могущественные Соединенные Штаты с их мощным экономическим потенциалом помогать Советскому Союзу и вступить в войну против Германии. Сразу же после нападения Гитлера и Англия заявила о своей солидарности с Россией, но англичане могли оказать в основном моральную поддержку, они сами воевали и нуждались в помощи.
Литвинов добрался до Соединенных Штатов кружным путем через Тегеран, Багдад, Калькутту, Бангкок, Сингапур, Манилу.
Константина Уманского вернули в Москву и утвердили членом коллегии Наркомата иностранных дел, а летом 1943 года командировали послом в Мексику, что воспринималось как второстепенное назначение. В январе 1945 года самолет, в котором он летел в Коста-Рику, потерпел аварию. Уманский с женой погибли. А за полтора года до этого столь же трагически ушла из жизни их дочь Нина – ее застрелил влюбленный в нее (и не желавший разлуки) сын наркома авиационной промышленности Алексея Ивановича Шахурина и застрелился сам.
Франклин Рузвельт был рад встрече с Литвиновым, он ценил советского дипломата, часто приглашал его к себе, и они подолгу беседовали один на один. Посол мог в любой момент напрямую обратиться к президенту. Литвинов успешно завоевывал также симпатии простых американцев и убеждал американских политиков в необходимости помочь Советскому Союзу.
– Когда наши дела стали катастрофически плохи и Сталин хватался за любую соломинку, он отправил Литвинова в Вашингтон, – вспоминал член политбюро Анастас Микоян. – Литвинов использовал симпатии к нему Рузвельта и других американских деятелей и, можно сказать, спас нас в тот тяжелейший момент.
Андрей Андреевич Громыко, упорный, усидчивый, любимец Молотова, работал у Литвинова советником. Контакт будущего министра с бывшим не получился. Громыко и Литвинов не ладили. Максиму Максимовичу молодой дипломат, что называется, не глянулся.
Сам Громыко вспоминал, как присутствовал при весьма неприятном разговоре между Молотовым и Литвиновым. Он происходил в июне 1942 года в Вашингтоне. Молотов приехал в Соединенные Штаты на переговоры, Литвинов и Громыко его сопровождали. Разговор состоялся в машине, в которой оказались сразу три министра иностранных дел СССР – действующий, бывший и будущий.
Молотов опять завел речь о том, что Англия и Франция подталкивали Гитлера к нападению на Советский Союз. Это звучало как самооправдание – поскольку Вячеславу Михайловичу постоянно напоминали о подписанном им пакте с нацистским министром Иоахимом фон Риббентропом. Литвинов не сдержался и возразил Молотову. Максим Максимович говорил абсолютно откровенно.
Громыко писал позднее:
Я поразился тому упорству, с которым Литвинов пытался выгораживать позицию Англии и Франции. Несмотря на то что Литвинов был освобожден от поста наркома иностранных дел СССР за его ошибочную позицию, в особенности в оценке Англии и Франции, тем не менее он почему-то продолжал подчеркнуто демонстрировать свои взгляды перед Молотовым, а тем самым, конечно, и перед Сталиным. Странно было слушать этого человека…
Я не сомневался, что по возвращении в Москву Молотов доложит Сталину об этом диспуте в автомашине. Также не сомневался и в том, что уже только из-за одного этого факта перспектива работы Литвинова в США в качестве посла может потускнеть. Так оно и произошло.
Литвинов в силу своего характера и биографии, взглядов на жизнь сохранял определенную самостоятельность в суждениях и действиях. Громыко же принадлежал к «молотовскому призыву», к поколению чиновников, сознававших, что малейшее сомнение в мудрости начальства смерти подобно. Литвинов много жил за границей, неплохо понимал западных политиков и сам был в определенном смысле европейским человеком. Громыко свои университеты проходил в годы репрессий и воспитывался в духе ненависти и презрения к Западу.
Молотов считал, что в наркомате только он один занимается дипломатией. Остальные должны просто исполнять его указания, не отступая ни на шаг от инструкций. Еще при Литвинове посол мог спорить с наркомом, обращаться в ЦК, к Сталину в случае несогласия. При Молотове это уже стало невозможно. Да и послы уже были такие, которым и в голову не приходило спорить с наркомом: что начальство приказало, то и правильно.
Максим Максимович был, видимо, последним человеком на этом посту, которому доставало смелости высказывать начальству свои взгляды в лицо.
Громыко тогда страшно удивился и продолжал удивляться на склоне лет, когда писал мемуары. Его взгляды тоже не раз расходились с представлениями малограмотного начальства, но Андрей Андреевич с начальством не спорил, потому и просидел в кресле министра почти три десятилетия.
Нелюбовь Громыко к Литвинову привела к тому, что до конца восьмидесятых годов наркома почти не вспоминали, даже книгу о нем нельзя было издать.
Предложение отметить заслуги Литвинова (уже при Горбачеве!) Громыко потрясло:
– Как вообще можно предлагать такое? Его ЦК освободил от Наркоминдела. Вы что, не знаете об этом? И за что? За несогласие с линией партии!