Так и появилась у него маска, которая всеми воспринималась как его истинная натура. А под маской скрывался очень интересный человек. Дипломаты, которые работали у него в группе помощников, видели его и дома, и на даче, считают Громыко одним из самых эрудированных и интеллигентных людей того времени. На его рабочем столе в кабинете оставался лишь маленький прямоугольник свободного места, остальное было занято книгами. Он неплохо разбирался в искусстве, очень интересовался историей, собирал историческую литературу.
Бессмертных как-то спросил министра, почему одни и те же книги так долго лежат у него на столе. Громыко ответил, что у него такое правило – пока не дочитает, в шкаф не поставит. Книги позволяли ему расслабиться, отвлечься, передохнуть.
– Помню его последнюю в роли министра встречу с госсекретарем США Джорджем Шульцем, – вспоминал Бессмертных. – Мы приехали в Женеву. Я уже был членом коллегии, руководил отделом Соединенных Штатов. За десять минут до начала переговоров зашел к Громыко. Я был уверен, что он либо читает инструкции для нашей делегации, либо просматривает так называемый разговорник, где собран весь материал по темам, которые могут возникнуть на переговорах. Но я увидел, что он сидит и отрешенно читает какой-то детектив. Даже в ходе переговоров он находил возможность отвлечься…
Жизнь научила Громыко: слово – серебро, молчание – золото. Если вообще можно ничего не говорить, то лучше и не говорить. Он избегал встреч один на один, даже на неформальные мероприятия брал переводчика. Так ему было спокойнее. Он начинал свою карьеру в те времена, когда даже послам запрещалось встречаться с иностранцами наедине. Его привычка прятаться под маской от внешнего мира лишь иногда позволяла ему раскрываться.
Однажды Громыко вел переговоры с американским президентом Джимми Картером. У каждого свой переводчик: принято, что переводчик переводит с родного языка на иностранный. С министром был Виктор Михайлович Суходрев, который переводил всех высших советских руководителей.
Переговоры закончились, уже вышли из Овального кабинета, стали прощаться, и Картер вдруг предложил:
– Время обеденное. Господин Громыко, давайте-ка вдвоем поднимемся ко мне на второй этаж и пообедаем.
Министр иностранных дел СССР А.А. Громыко и государственный секретарь США Дж. Шульц в Нью-Йорке. 27 сентября 1984
[ТАСС]
Но Громыко сразу сказал, что ему нужен Суходрев. А Картер своего переводчика отпустил. Сели за стол. Суходрев рассказывал, какое разочарование испытал. На обед – салат, гамбургер и жареная картошка. Никакого спиртного, из напитков только кока-кола. Он с грустью подумал о том, как наслаждаются сейчас остальные дипломаты в советском посольстве, где по случаю приезда министра иностранных дел устраивались настоящие пиры.
– Но не зря же его называли «господином Нет», – напомнил я Александру Бессмертных.
– Такова была дипломатия тех лет, – ответил он. – Министры того времени мало чем отличались друг от друга. Холодная война весьма ограничивала дипломатию как таковую, ведь главным достоинством дипломатов считалось умение говорить «нет». Поэтому наиболее популярная в те времена резолюция на документе – «оставить без ответа», то есть превыше всего ценились осторожность и умение вообще не занимать никакой позиции.
Это точно сформулировал бывший член политбюро и секретарь ЦК Александр Николаевич Яковлев.
Вспоминая Громыко, он сказал мне:
– Он выбрал формулу выживания – слово «нет». Люди гибнут на слове «да». Сказав «нет», не пропадешь.
Энергия, редкая работоспособность, блестящая память, настойчивость – все это помогло Громыко стать министром. Он умело скрывал свои намерения и настроения. Лишь в редчайших случаях чувства брали у него верх над разумом. Были люди, которые выводили Громыко из себя.
Известный дипломат Валентин Михайлович Фалин вспоминал, как британский министр иностранных дел Джордж Браун попытался установить с коллегой неформальные отношения и во время завтрака обратился к Громыко самым непринужденным образом:
– Андрушка!
Громыко поправил его холодным тоном:
– Если хотите обратиться ко мне неофициально и одновременно вежливо, то надо говорить «Андрей Андреевич».
Тот, ясное дело, не осилил имени-отчества. Но нелюбовь Громыко к англичанину усилилась, все попытки британского министра наладить отношения пошли насмарку. Англичанам вообще трудно приходилось с Громыко.
Другой британский министр Алек Дуглас-Хьюм даже как-то попытался остановить Громыко словами, что он прекрасно знает содержание последних передовиц «Правды» и нет особого смысла тратить драгоценное время на их пересказ. Но Громыко продолжал пространно разглагольствовать о миролюбивом духе советской внешней политики. Дуглас-Хьюм предложил объявить перерыв. Потом министры встретились вдвоем, и только тогда беседа приобрела более деловой характер.
Попасть в кабинет Громыко на седьмом этаже высотного здания на Смоленской площади было невероятно трудно. В последние брежневские годы он стал человеком, чье слово значило очень многое – и уже не только в международных делах. Громыко превратился в небожителя. Рядовые сотрудники министерства видели Андрея Андреевича только на портретах, которые по праздникам носили по Красной площади.
Громыко жил по раз и навсегда заведенному порядку. И в его расписании находилось место для всего, что он хотел сделать. К приезду министра, рассказывал посол Ростислав Александрович Сергеев, работавший в его аппарате, помощники подбирали и клали на стол самые важные телеграммы и сообщения, поступившие за ночь из посольств и других ведомств, а также из ТАСС, где специальная группа готовила обзоры иностранной печати для руководителей страны.
Здание Министерства иностранных дел. 23 апреля 2021
[ТАСС]
Он трудился на Смоленской площади до восьми-девяти вечера, потом ехал домой и продолжал работать. Его квартира находилась сначала на улице Горького около площади Маяковского, позднее в районе Пушкинской площади и затем на улице Станиславского.
– В роли помощника в последний раз за день я приезжал к нему домой уже за полночь, чтобы забрать просмотренные им документы, – рассказывал Александр Бессмертных. – Он был типичный трудоголик, работяга. Трудился до двенадцати, до часу ночи.
Громыко высоко ценил подготовительную работу – подбор материалов к переговорам, считал, что все это необходимо проделать самому, дабы быть на высоте в момент переговоров. Министр не чурался черновой работы, поэтому часто брал верх над менее подготовленным и менее опытным дипломатом. Он не допускал импровизаций в дипломатии. Во время холодной войны импровизация была опасным делом.
Природа наградила его крепким здоровьем, что позволяло выдерживать огромные перегрузки, особенно во время зарубежных визитов. В дни заседаний сессии Генеральной Ассамблеи ООН в Нью-Йорке он в день проводил несколько встреч с министрами иностранных дел разных государств. Всегда был собран и готов к дискуссии.
Олег Трояновский:
Когда я был назначен представителем в Совет Безопасности ООН, Громыко мне советовал не ввязываться в перебранки на заседаниях совета: СССР – великая держава, каждое слово должно быть взвешено.
Он хотел иметь дело только с крупными государствами, но он принимал всех, кто к нему просился, никому не отказывал. Он понимал, что у многих министров нет другой возможности поговорить с советским министром.
Во время сессии Генеральной Ассамблеи иорданцы просили о беседе с королем Хусейном. Громыко ехать к нему не хотелось. А король по этикету не может ехать к министру. Я уговорил его только тем, что напомнил, как в Тегеране Сталин все-таки поехал с визитом к иранскому шаху. Громыко согласился.
Назад когда ехали, он говорит:
– Какие роскошные у него апартаменты. Наверное, долларов сто в день.
Я удивился его представлениям о ценах:
– Тысяча долларов в день. И то, наверное, мало.
Чувство долга у Громыко было невероятное. Однажды во время выступления в ООН у него случился обморок. Министр просто перегрелся. В Нью-Йорке стояла жара, а Андрей Андреевич одевался тепло. Мощных кондиционеров тогда еще не существовало. Охранники буквально унесли его из зала заседаний. Министр пришел в себя и, несмотря на возражения помощников, вернулся в зал и завершил выступление. Ему устроили овацию.
Иногда переговоры приходилось вести в трудных условиях.
Андрей Андреевич вспоминал, как в очередной раз прилетел в Париж:
А.А. Громыко в рабочем кабинете. 10 января 1987
[ТАСС]
На мировом рынке повысились цены на нефть, и во Франции началась активная кампания за экономию топлива. Инициатором ее выступил сам президент. Дело дошло до того, что он распорядился даже Елисейский дворец отапливать дровами.
В замке Рамбуйе, где проходили советско-французские переговоры, запылали все камины. Однако то ли потому, что ими давно не пользовались, то ли по неопытности тех, кому это поручалось, камины сильно чадили. Весь замок заполнял едкий дым, что вынуждало постоянно открывать окна и двери в сад, а ведь встреча происходила в декабре.
Кончилось все это тем, что некоторым членам французской делегации, в том числе и министру иностранных дел Сованьяргу, стало просто нехорошо. К вечеру эксперимент с каминами прекратили. Пришлось включить батареи, что обеспечило более подходящие условия для продолжения работы.
В один из январских дней 1977 года министр позвонил своему заместителю Владимиру Семеновичу Семенову. Пожаловался:
– Во время церемонии под юпитерами стоял и думал, что выдержу. Но не выдержал и потерял сознание. Обморок. Товарищи поддержали… Врачи сказали, что надо отдохнуть в Барвихе. У меня переутомление было. Глотал таблетки. Я люблю работу, но со сном не получается. Три года назад решил проявить характер: ни одной таблетки снотворных. И не пил. Но, оказывается, это все-таки надо!