Через десять дней министр опять соединился со своим заместителем. Андрей Андреевич стоял на пороге семидесятилетия. Семенов записал в дневнике:
В мембране телефона усталый и чуть сбитый голос. Сказал, что врачи приказали после партконференции в МИД сдать кровь и уложили в больницу. «Накануне у меня был приступ стенокардии, была боль, я не знал, что надо снимать и как, все терпел и вытерпел… Я думал: главное интеллект, а оказалось – сильнее то, что ниже головы». Он, конечно, болен – и очень. «Переутомление». А в сердце холод и тоска.
Разговор был не только душевный, а просто крик души. Дескать, отшумела шумная и буйная, а теперь койку береги. «Еще пару недель здесь подержат – ЭКГ получше, врачи даже повеселели, через неделю пускать будут гулять, а сейчас по комнате только».
Собеседник министра Владимир Семенович Семенов, одаренный и образованный человек, был поклонником современного искусства, покупал его, коллекционировал. В политике он стоял на очень жестких позициях, а в искусстве ценил настоящих мастеров, презирал правоверных конъюнктурщиков.
Запись в дневнике Семенова 7 апреля 1968 года:
Сегодня у нас появилась «обнаженная» Сарры Дмитриевны Лебедевой. Очень приятная, по-античному пластичная вещь малой формы… Лебедеву представили мне на выставке как одного из крупнейших скульпторов нашего времени. Скульптурой я тогда не интересовался, поэтому, сделав заинтересованное лицо, от дальнейшего знакомства уклонился.
Как это жаль! Она нуждалась в поддержке, живая, полупризнанная и полугонимая бандой рвачей Вучетича. А я мог бы ей помочь словом, да и делом, но прошел мимо, несмотря на оценки людей, знающих толк в искусстве. Как много среди нас, людей, считающихся интеллигентами, людей полуинтеллигентных, полуневежественных. Вроде меня! И жалко, и совестно!
Министр иностранных дел СССР А.А. Громыко на XXXIII сессии Генеральной Ассамблеи ООН. 29 сентября 1978
[ТАСС]
Министр тоже интересовался живописью.
Эмилия Андреевна Громыко-Пирадова писала об отце:
Он высоко ценил художников итальянского Возрождения и русскую классическую живописную школу, особенно передвижников. Еще папа любил собирать картины. Раньше картины русских художников можно было купить в комиссионном антикварном магазине, который находился на Арбате. Потом этот магазин закрыли. Иногда удавалось купить картину из распродававшегося собрания какого-нибудь коллекционера или в художественных салонах. С годами картины дорожали. Папа покупал их все реже и реже.
А потом покупки и вовсе прекратились. Картины, собранные папой, свидетельствуют о его вкусе, о потребности приобщиться к прекрасному. Он лично был знаком с некоторыми художниками, скульпторами, искусствоведами, много раз встречался с ними. В беседах с ними папа отдыхал.
Заместитель министра иностранных дел, чрезвычайный и полномочный посол СССР в ФРГ В.С. Семенов. 12 ноября 1978
[ТАСС]
Андрей Андреевич внешне держался очень сурово. Помощников и заместителей называл только по фамилии, даже если работал с ними не один десяток лет. Никого не звал по имени-отчеству. За исключением членов политбюро – они друг к другу обращались по имени. Наверное, в нем это сохранилось со старых времен, но для его ближайших помощников это было не очень приятно.
Один из них как-то заметил:
– Наверное, он даже не знает, как меня зовут.
Посол Ростислав Александрович Сергеев, который работал в аппарате министра, говорил, что самые обидные выражения из лексикона Громыко – это «тюфяк», «шляпа», «странный человек», «упрямый человек» – если кто-то возражал.
Когда с ним спорили, Громыко мог рассердиться:
– Если вы не хотите выполнять мое поручение, за вас это сделают другие.
Но вспышки гнева бывали непродолжительными и часто не влияли на отношение к сотруднику. Известный дипломат Юлий Александрович Квицинский вспоминал:
Министр, надо ему отдать должное, умел ругаться самым обидным образом. Однажды он довел меня почти до слез, объявив ошибочной и неприемлемой формулировку преамбулы соглашения, хотя сам утвердил эту формулировку, но теперь забыл об этом. Я молча встал и вышел из кабинета министра. Через некоторое время мне сказали, что министр вызывает меня вновь. Я попросил передать, что не пойду и прошу меня от дальнейшего участия в переговорах освободить.
Тогда пришел старший помощник В.Г. Макаров, который уговорил меня не делать глупостей. Когда я вернулся, министр встретил меня ворчанием, из которого можно было разобрать такие слова, как «не работник, а красная девица», «слова ему нельзя сказать». Но браниться перестал.
Юлия Квицинского ценили в министерстве. Помню, как в конце семидесятых в дружеских компаниях на него смотрели как на будущего министра. Квицинский стал первым заместителем министра иностранных дел СССР, но сменилась эпоха, и в новой России он покинул высотное здание на Смоленской площади. Однако нисколько не утратил уверенности в себе, очень интересно рассказывал мне об искусстве дипломатии. В 1997 году Квицинский вернулся на дипломатическую службу и поехал послом в Норвегию…
Андрей Андреевич Громыко не был злым. Нагрубив, иногда на следующий день извинялся. Все большие советские начальники отличались взбалмошностью и ругливостью, но Громыко все-таки не часто давал себе волю и – главное – не проявлял мстительности и злопамятности. Не унижал и не топтал своих подчиненных.
Борис Леонидович Колоколов, заведовавший протокольным отделом МИД, вспоминал, как Громыко поручил своей жене Лидии Дмитриевне сказать, что строгость министра – это необходимость, но «он хотел бы, чтобы я не перегружал сердце эмоциями, и что дела у меня идут вполне нормально». Со временем Колоколов станет заместителем министра.
«На коллегии МИДа, – вспоминал известный дипломат Игорь Федорович Максимычев, – утверждалась моя кандидатура на должность советника по культуре посольства в ФРГ. Меня в который раз поразила дружелюбная, почти семейная обстановка на коллегии (что, правда, не мешало особо сервильным сотрудникам “ловить на лету” пожелания министра). Громыко предложил мне встать, внимательно посмотрел на меня, но не задал ни одного вопроса. Было такое впечатление, что он знал меня по имени и просто хотел сверить свое впечатление с тем, что ему было обо мне известно».
Заместитель министра иностранных дел, посол СССР в ФРГ Ю.А. Квицинский на XIX Всесоюзной конференции КПСС. 1 июля 1988
[ТАСС]
Павел Семенович Акопов, который работал в посольстве в Египте, вспоминал, что Громыко уважал тех, кто умел за себя постоять и не трусил. Во время октябрьской войны 1973 года на Ближнем Востоке министр постоянно звонил в Каир – в посольстве установили аппарат закрытой связи с Москвой.
Послом в Египте был Владимир Михайлович Виноградов. Президент Египта Анвар аль-Садат обычно принимал его ночью. В один из вечеров Громыко искал Виноградова, звонил каждые полчаса, а тот все никак не возвращался от Садата.
В какой-то момент Громыко не выдержал и сказал Акопову:
– Вы писать можете? Берите ручку и бумагу.
И стал диктовать:
– Передайте Садату, что у нас появилась информация о том, что англичане…
А дальше Громыко что-то говорит, а Акопов никак не может разобрать. Он несколько раз переспросил.
Громыко вышел из себя и стал кричать:
– Вы что, глухой?
Акопов набрался нахальства и сказал:
– Андрей Андреевич, этот телефон не терпит крика.
Министр успокоился и стал говорить, отчетливо произнося каждое слово.
Впрочем, подчиненные Громыко чаще завоевывали его симпатии более традиционными способами. Павел Акопов вспоминал, как министр прилетел в Каир. В отсутствие посла Акопов остался временным поверенным в делах. Громыко пригласил его вечером на ужин. Акопов от волнения ни слова не мог вымолвить, но сообразил, что ему делать, и стал ссылаться на книгу Громыко «Экспорт американского капитала».
«И вдруг я посмотрел в его глаза, – записал Акопов. – Они засияли, он стал каким-то добрым, мягким. Представьте себе, я никогда его таким не видел. Я почувствовал, что попал в точку».
Андрей Андреевич был, может быть, единственным членом политбюро, который ценил и уважал талантливых и образованных людей, отмечал Валентин Фалин. Генеральному секретарю ЦК КПСС Леониду Ильичу Брежневу тоже нравились некоторые интеллектуалы, но чисто утилитарно – они ему писали речи и книги. Андрей Андреевич таких людей продвигал и по служебной лестнице.
При Громыко карьерные дипломаты превратились в спаянное братство. И они очень гордились своей принадлежностью к корпорации.
По воспоминаниям Юлия Квицинского, в пятидесятые годы работать за границей мало кто стремился: «В то время было достаточно сказать, что кто-либо из твоих родителей когда-то работал за границей, и прием в комсомол автоматически откладывался до выяснения обстоятельств. Спецлагеря были полны всякого рода шпионов самых немыслимых разведок… Всякий разумный человек, завидев подле себя иностранца, старался поскорее удалиться от него, по возможности не сказав ни слова».
В брежневские годы престиж дипломатической службы высоко поднялся. Советские чиновники оценили преимущества буржуазного образа жизни. Если раньше в МИД сбагривали ненужных, то теперь на загранработу пристраивали близких людей.
Квицинский: «Широко распространилась практика направления на работу за границу и быстрого продвижения по службе детей высокопоставленных родителей. Все это мешало нормальному росту и перемещениям кадрового дипломатического состава, вызывало у одних недовольство и чувство бессмысленности честной, прилежной службы, у других порождало желание не бежать вместе со всеми по беговой дорожке, а попробовать прийти к финишу, рванув поперек стадиона: уйти на работу в ЦК КПСС хотя бы младшим референтом с тем, чтобы через пару лет вернуться на дипломатическую службу в должности советника, жениться на чьей-либо дочке, изловчиться поднести кому-либо из руководителей крупный подарок».