– Я не угрожал вам. Мы никогда не станем прибегать к угрозам, – отвечал Никсон.
– Вы косвенным образом угрожали мне, – возбужденно воскликнул Хрущев. – У вас кое-что есть, и у нас кое-что есть, и к тому же получше вашего! Это вы хотите соревноваться в гонке вооружений.
– Мы прекрасно знаем, что у вас есть. Для меня не имеет существенного значения, чьи ракеты и бомбы лучше.
Спор закончился. Вице-президент положил руку на плечо Хрущеву:
– Боюсь, я плохо выполнил роль хозяина.
Вечером на официальном открытии выставки Никсон заговорил на крайне болезненную для советских лидеров тему – о том, сколько американских семей владеет автомобилями, телевизорами, сколько имеет собственные дома:
– Цифры наглядно свидетельствуют о том, что Соединенные Штаты, крупнейшая в мире капиталистическая страна, подошли, с точки зрения распределения благ и богатств, ближе всего к идеалу всеобщего благосостояния в бесклассовом обществе.
Хрущев подскочил и стал возражать. Но Никсон его остановил:
– Слово предоставлено мне. Теперь моя очередь говорить.
После обмена речами Никсон подвел Хрущева к столу с калифорнийскими винами. Никита Сергеевич предложил выпить «за мир и ликвидацию всех военных баз на чужой территории». Никсон не хотел поднимать тост против собственных вооруженных сил и уточнил:
– Давайте просто выпьем за мир.
Начался спор о военных базах, но кто-то провозгласил тост за долголетие Хрущева. Никсон был рад сменить тему:
– Выпьем за это. Мы можем не соглашаться с вашей политикой, но хотим, чтобы вы были в добром здравии. За то, чтобы вы дожили до ста лет!
Они выпили, но Хрущев решил оставить последнее слово за собой:
– Когда нам будет по девяносто девять лет, мы продолжим обсуждение этих вопросов.
Р. Никсон с супругой Пэт в одном из павильонов ВДНХ. Июль 1959
[РГАКФД]
В такой пикировке Никсон был в своей тарелке и позволил себе довольно рискованное замечание:
– Вы хотите сказать, что в девяносто девять лет вы все еще будете у власти и у вас в стране по-прежнему не будет свободных выборов?
Хрущев пригласил вице-президента на дачу. По словам Никсона, «это было одно из роскошнейших имений, которые мне когда-либо приходилось видеть». Трапезу устроили на лужайке перед дачей. Хрущев рассказывал о том, что неделю назад Советский Союз запустил межконтинентальную баллистическую ракету, которая пролетела семь тысяч километров и отклонилась от цели меньше чем на два километра. Перегнувшись через стол, Никита Сергеевич сказал Никсону, что сообщит ему сейчас нечто секретное:
– У одной из баллистических ракет отказала система отключения двигателей, и ракета пошла мимо цели – дальше, к Аляске. Но, к счастью, упала все-таки не на Аляску, а рухнула в океан.
Он говорил, что Советский Союз располагает достаточным количеством ракет среднего и дальнего радиуса действия, чтобы уничтожить всех противников в Европе и разрушить основные города в Соединенных Штатах. Не сомневался, что его вооруженные силы способны в первый же день войны уничтожить Германию, Францию и Англию. Конечно, Советский Союз тоже понесет потери, заметил первый секретарь ЦК КПСС, но европейские страны просто превратятся в пустыню. Никита Сергеевич вновь и вновь возвращался к разговору о разрушительных возможностях советских ракет, настойчиво повторял, что Советский Союз превосходит Соединенные Штаты по ракетам, а против ракет нет защиты. С веселой улыбкой он пересказал анекдот, придуманный англичанами:
– Пессимист говорит, что для уничтожения Англии достаточно шести атомных бомб, а оптимист утверждает, что понадобится девять или десять.
Никсон пришел к выводу, что Хрущев вовсе не таков, каким хочет казаться. Когда обсуждаются серьезные вопросы, он трезв, холоден и невозмутим. Никсон составил себе и представление о дипломатической тактике советского лидера. Во-первых, Хрущев требует того, на что не имеет права претендовать. Во-вторых, угрожает войной, если не получает требуемого. В-третьих, обвиняет других в том, что они создают угрозу миру, отказываясь принимать его требования. В-четвертых, в уплату за мир получает как минимум половину того, на что без всяких оснований претендовал вначале.
Важнейшие переговоры глава партии и правительства провел без совета с министром иностранных дел, хотя Громыко столько лет проработал в США. И другие партийные руководители смело полагали, что могут обойтись без консультаций с Андреем Андреевичем. В результате московские гости иной раз выглядели весьма экзотически.
С 20 января по 6 февраля 1960 года в Индии и Непале находилась большая советская делегация. В нее входили председатель Президиума Верховного Совета СССР Климент Ефремович Ворошилов, секретарь ЦК Екатерина Алексеевна Фурцева и первый заместитель председателя Совета министров Фрол Романович Козлов. 9 февраля, через два дня после возвращения делегации, на Президиуме ЦК обсуждали итоги поездки. В протокол записали ритуальную формулу: «Одобрить работу, проведенную делегацией в составе тт. Ворошилова, Козлова и Фурцевой во время пребывания в Индии и Непале, и считать результаты поездки полезными».
Министр иностранных дел СССР А.А. Громыко во время проводов в Италию на Внуковском аэродроме. 15 февраля 1974
[ТАСС]
На самом деле обсуждение прошло не так гладко. Фрол Козлов, докладывая, сообщил, что по вине Ворошилова были «недоразумения».
Фурцева уточнила:
– Когда вышли из всемирно известного мавзолея Тадж-Махал в индийском городе Агре, недовольный Климент Ефремович плюнул. А индийцы кинохронику выпустили.
Сопровождавший делегацию первый заместитель Громыко Василий Васильевич Кузнецов, терпеливейший человек, пожаловался:
– Товарищ Ворошилов с претензией о себе заявлял, чтобы его больше показывали, обзывал меня подхалимом.
Громыко припомнил все прежние грехи Ворошилова на встречах с иностранными делегациями. Самым ярким примером были слова Климента Ефремовича на переговорах с президентом Италии Джованни Гронки и министром иностранных дел Джузеппе Пеллой. Престарелый маршал, устав от переговоров, предложил итальянцам:
– Давайте кончать базар.
Никита Сергеевич, подводя итоги обсуждения, предложил «считать полезной работу делегации», а относительно маршала заметил с намеком:
А.А. Андреев, С.М. Буденный и К.Е. Ворошилов. 1965
[ТАСС]
– Самолюбие заедает товарища Ворошилова. Надо бы товарищу Ворошилову самому попроситься на отдых.
В мае 1960 года Климента Ефремовича на посту председателя Президиума Верховного Совета сменил Брежнев. И он увидел мир, закрытый почти для всех советских граждан! Леонид Ильич начал ездить за границу, где его принимали как главу государства со всеми почестями. Он улыбался фотокорреспондентам и кинооператорам. Его фотографии появлялись в газетах, его показывали в кинохронике. Он с достоинством принимал иностранные награды. И сам с видимым удовольствием вручал награды, поздравлял, устраивал приемы. Не отказывался от возможности выступить. Произносил речи с подъемом и вдохновением.
Вот Леонид Ильич благоразумно советовался с Громыко и его подчиненными. И взял себе в помощники по международным делам опытного дипломата Андрея Михайловича Александрова-Агентова. Тот служил в посольстве в Швеции, потом возглавлял скандинавский отдел в МИД. Под его началом когда-то стажировался молодой партийный работник Юрий Андропов – перед тем как отправиться на работу за границу.
Леонид Ильич сам позвонил Александрову-Агентову:
– Это Андрей Михайлович? С вами говорит Брежнев. Мне бы очень хотелось поговорить по одному вопросу.
Брежнев сразу взял быка за рога:
– Понимаешь, какое дело: жизнь моя сложилась так, что с малых лет работал в деревне, с юношеских лет – на заводе, а потом – партийные комитеты и на всю войну – армия. Никогда я с этой чертовой внешней политикой дела не имел и совсем в ней не разбираюсь. А теперь вот выбрали президентом, и приходится заграничными делами заниматься. Мне нужен человек, который помог бы войти в курс дела, сориентироваться в наиболее важных вопросах.
Леонид Ильич убедился в высоком профессионализме своего помощника, его надежности, феноменальной работоспособности. Привык даже прилюдно спрашивать его совета. Иногда во время переговоров Брежнев, высказав какое-то предположение, поворачивался к сидящему рядом помощнику и спрашивал:
– Я правильно сказал?
Леонид Ильич доверял ему и даже позволял спорить с собой. Александров-Агентов, если считал, что прав, смело отстаивал свою точку зрения.
А Хрущев министра иностранных дел считал просто чиновником и самостоятельной роли для него не видел.
Громыко был поставлен в весьма невыгодное положение. Скажем, вся подготовительная работа по возведению берлинской стены в 1961 году – а раздел Берлина оказал огромное влияние на ситуацию в Европе – прошла мимо него.
Хрущев обращался к главе ГДР Вальтеру Ульбрихту через советского посла в Берлине Михаила Георгиевича Первухина, недавнего члена Президиума ЦК. Посол тоже писал из Берлина лично Хрущеву и еще долго колебался, отправлять ли копию Громыко, зная, что Никита Сергеевич недолюбливал министра. Юлий Александрович Квицинский вспоминал: «Когда наш посол в ГДР М.Г. Первухин в обстановке крайней секретности выполнял указание Хрущева о закрытии границы в Берлине, между ним и представителем КГБ в ГДР всерьез обсуждался вопрос о том, надо ли вообще информировать министра: кто его знает, может быть, Хрущев не считает необходимым держать его в курсе дела».
Потом посол Первухин все-таки решил поставить министра в известность, чтобы совсем уж не портить отношения с Громыко.
Право послов напрямую обращаться к первому лицу Андрею Андреевичу совсем не нравилось. Но министр иностранных дел ничего не мог поделать, особенно если какой-то посол пользовался доверием высшего руководства. Так произошло с Анатолием Федоровичем Добрыниным, прослужившим послом в Вашингтоне почти четверть века.