– Американцы подошли к нашему судну, хотят досмотреть. Как быть?
– Разрешить! А что еще? Мы же дали согласие.
– Но там же наше оружие! Оно секретное.
– Ну и что! Пусть смотрят. Мы же действительно уходим.
Козлов повесил трубку и доверительно сказал Егорычеву:
– Ну, наш дед-то совсем расквасился. Очень он перепугался!
Если бы позиции Хрущева не ослабли, осторожный Козлов ни за что не позволил бы себе выразиться о первом секретаре ЦК столь пренебрежительно. Правда, сам Никита Сергеевич пытался делать вид, будто ничего особенного не случилось. Через два года, в октябре шестьдесят четвертого, товарищи по Президиуму ЦК припомнят ему и Карибский кризис.
Встреча президента США Дж. Кеннеди с членами советской делегации на ХVI сессии Генеральной Ассамблеи ООН. 25 сентября 1961
[АВП РФ]
В Москве не подозревали, что американские военные тоже винили собственного президента в слабости. Командующий стратегической авиацией генерал Куртис Лемэй говорил Кеннеди:
– Это самое крупное поражение в нашей истории, господин президент. Мы должны ударить по Кубе.
Хрущев умел начинать кризисы, но не знал, как их разрешить. Результатом его политики явилась огромная растрата ресурсов безо всякой стратегической компенсации.
«Что ж Хрущев? – писал знаменитый режиссер Михаил Ильич Ромм, лауреат пяти Сталинских премий. – Что-то было в нем очень человечное и даже приятное. Но вот в качестве хозяина страны он был, пожалуй, чересчур широк. Эдак, пожалуй, ведь и разорить целую Россию можно. В какой-то момент отказали у него все тормоза, все решительно. Такая у него свобода наступила, такое отсутствие каких бы то ни было стеснений, что, очевидно, это состояние стало опасным…»
Советские военные получили компенсацию за отступление с Кубы: началось ускоренное развитие ядерного потенциала с задачей – догнать и перегнать Америку. В ноябре 1962 года Громыко говорил в министерстве:
– Необходим был шок, чтобы Соединенные Штаты почувствовали запах ядерной войны.
Его заместитель Василий Васильевич Кузнецов сказал своему партнеру на переговорах американцу Джону Макклою:
– Вы, американцы, никогда больше не сможете поступить с нами подобным образом.
Тем не менее из Карибского кризиса были извлечены уроки. Выступая в Американском университете в Вашингтоне, Джон Кеннеди заговорил о необходимости сотрудничать с коммунистическими странами, призвал к созданию системы контроля над гонкой вооружений и объявил односторонний мораторий на надземные ядерные испытания. В Советском Союзе провели серию взрывов и объявили о моратории на ядерные испытания. Мораторий объявили и Англия, и Соединенные Штаты.
Громыко и его дипломаты приступили к переговорам о полном запрещении испытаний. Но не договорились из-за разногласий относительно системы контроля. Ни Советский Союз, ни Соединенные Штаты на самом деле не хотели полностью отказываться от испытаний. Ядерщики в обеих странах разрабатывали новые взрывные устройства для разделяющихся головных частей индивидуального наведения, их следовало проверить. Поэтому от моратория отказались.
Но и в Советском Союзе, и в Соединенных Штатах постепенно переходили на подземные взрывы, потому что атмосферные пробы после каждого испытания в воздухе позволяли довольно точно устанавливать характеристики новых взрывных устройств. Так что от взрывов в воздухе вполне можно было отказаться. Когда Джон Кеннеди 10 июня 1963 года предложил запретить испытания в трех сферах – в атмосфере, в космосе и под водой, это всех устроило.
Через полтора месяца министры иностранных дел Советского Союза (Андрей Громыко), Великобритании (лорд Хьюм) и государственный секретарь США (Дин Раск) подписали первое соглашение о запрете ядерных испытаний.
Выступая в Американском университете, президент Кеннеди призвал американцев пересмотреть отношение к холодной войне. Он хотел смягчить тональность взаимных обвинений.
Беседа А.А. Громыко с президентом США Дж. Кеннеди в штаб-квартире ООН в Нью-Йорке. 1963
[АВП РФ]
Вскоре последовало еще одно важное событие – Советский Союз впервые закупил в Соединенных Штатах зерно и согласился, чтобы его доставили американские суда. С одной стороны, это говорило о плохом урожае – в шестьдесят третьем году с прилавков исчезли мясо, гречка, белый хлеб, кондитерские изделия; с другой, свидетельствовало об определенном уровне доверия между США и СССР.
Возможно, Хрущев и Кеннеди были готовы продолжить сближение, но 22 ноября 1963 года в 14.32 телетайпы информационных агентств сообщили, что президент Соединенных Штатов Америки Джон Фицджеральд Кеннеди скончался в больнице в городе Даллас. В него стреляли, ранение оказалось смертельным.
Дружба с Леонидом Ильичом
После Карибского кризиса сменили представителя в ООН Валериана Александровича Зорина, который по приказу Москвы до последнего опровергал неопровержимое – наличие ракет на Кубе. Многие дипломаты полагали, что и Андрей Андреевич Громыко лишится своего поста.
Хрущев не слишком ценил министра:
– Можно не сомневаться, что Громыко в точности выполнит данные ему инструкции, выжмет из собеседника максимум. Но не ждите от Громыко инициативы и способности принимать решения под собственную ответственность. Типичный чиновник.
Конечно, немалая часть дипломатической работы состояла из рутины. 7 августа 1961 года Громыко обратился к Хрущеву:
По случаю Вашего дня рождения премьер-министр Бирмы У Ну в апреле с. г. прислал в Ваш адрес подарок – 3 корзины фруктов. 23 июля делегация во главе с тов. Елютиным, которая официально передала бирманской стороне подарочные объекты (технологический институт, госпиталь и гостиницу), доставила в Москву для передачи Вам новый подарок У Ну – 8 корзин фруктов.
МИД СССР полагал бы целесообразным через нашего посла в Рангуне поблагодарить У Ну от Вашего имени за присланные фрукты и передать ему ответный подарок – 3 кг черной икры.
Прошу рассмотреть.
Хрущев написал на записке: «т. Громыко. Согласен». Помощник первого секретаря ЦК пометил: «Шифротелеграмма в Рангун подписана 24.8.61». Наверное, создавалось ощущение, что с такими делами всякий справится.
Письмо министра иностранных дел СССР А.А. Громыко Н.С. Хрущеву о подарках премьер-министра Бирмы У Ну. 7 августа 1961
[РГАНИ]
Договор о запрещении испытаний ядерного оружия в атмосфере, в космическом пространстве и под водой. 5 августа 1963
[АВП РФ]
Ходили слухи, будто зять первого секретаря ЦК метил на место министра иностранных дел, поскольку, как замечали современники, «для Никиты Сергеевича Аджубей – первый авторитет». Известный журналист-известинец Мэлор Георгиевич Стуруа рассказывал, как однажды позвонил Громыко по редакционной вертушке (аппарату правительственной связи) – посоветоваться.
– Зачем вы мне звоните? Ведь у вас есть Аджубей! – буркнул Громыко и повесил трубку.
Алексей Иванович Аджубей в силу своего особого положения и внутренней самостоятельности (и, пожалуй, самоуверенности) за границей высказывался свободнее любого советского чиновника самого высокого ранга. Владимир Семенов, который в Министерстве иностранных дел курировал немецкие дела, записал в дневнике:
Во время летней поездки в ФРГ Аджубей, оказывается, многажды повторял, что Ульбрихт не вечен, что он стар и у него будто бы рак, намекал, что Россия не раз сдерживала орды монголов, катившиеся на Европу…
Вспоминаю, как Аджубей говорил мне перед поездкой в ФРГ:
– Я к вам заеду, конечно, и к Громыко. Вы же знаете эти дела. А в общем я найду, что сказать, конечно.
И не приехал, конечно.
А в Восточной Германии ревниво следили за всеми советскими руководителями, приезжавшими в Западную Германию. Всякое неосторожное слово трактовалось как предательство идей социализма.
«А в МИДе странно, – записал в дневнике один из заместителей министра. – В предчувствии перемен идет глухая и мелкая борьба страстей вокруг весьма личных аспираций. Глупо и противно, когда в этом участвуют достойные люди, цепляющиеся за пуговицы на мундирах».
Не лучшие времена для Громыко, до которого, конечно же, доносились все эти слухи. Он знал, что Никите Сергеевичу нравилось назначать на высокие посты молодых людей. На Смоленской площади ожидали перемен. Решимости для такого неожиданного назначения Хрущеву хватит. «Я смотрел на его голову в первом ряду ложи Большого театра, – записывал в дневнике заместитель министра иностранных дел Владимир Семенов, – в темноте был виден огромный череп и усталое лицо, жесткое и сосредоточенное. Тут же был Алексей Иванович Аджубей, живой, острый, подвижный, как ртуть. Он теперь один из ближайших по внешним делам».
Может быть, Алексей Аджубей, очень одаренный человек, и стал бы министром, но Никиту Сергеевича раньше отправили на пенсию. Когда в октябре 1964 года сняли Хрущева, Громыко, наверное, мысленно перекрестился: Никита Сергеевич если даже и не собирался его снимать, то, во всяком случае, изрядно гонял и принижал. До конца своих дней о Хрущеве Андрей Андреевич отзывался крайне неодобрительно: не знаешь, что он выкинет.
Зато о Сталине министр был высокого мнения. Громыко любил вспоминать, как во время встречи «большой тройки» зашла речь о будущих границах Европы. Черчилль, обращаясь к Сталину, иронически сказал:
– Господин премьер-министр, но ведь Львов никогда не входил в состав России!
Сталин, подумав, ответил:
– Вы правы, Львов никогда не входил в состав России. Но Варшава-то входила!
Еще Громыко нравилось, что Сталин был в состоянии сам продиктовать любой документ. Если Сталина в документе что-то не устраивало, он велел кому-нибудь взять карандаш и, покуривая трубку, диктовал новый текст.
Теперь Громыко предстояло налаживать отношения с новым руководством страны, во главе которого формально стояли трое – Леонид Ильич Брежнев, избран