– Есть советское ядерное оружие в Египте?
– Мы точно не знаем, – ответил Киссинджер. – Советский Союз это отрицает. Но я повторяю, что мы этого не знаем.
24 октября американская военная разведка доложила: семь советских военно-воздушных дивизий приведены в состояние повышенной боевой готовности. Активизировалась 5-я оперативная эскадра советского флота, находившаяся в Средиземном море. Американцев тревожило наличие в составе советской эскадры десантных кораблей с морскими пехотинцами.
События развивались стремительно. Напряжение росло. Соединенные Штаты и Советский Союз следили уже не за ходом боев на Ближнем Востоке, а за действиями друг друга. В ночь на 25 октября в Вашингтоне не спали. В полночь министра обороны Джеймса Шлесинджера и председателя Комитета начальников штабов адмирала Томаса Мурера вызвали в Белый дом. На совещании также присутствовали: государственный секретарь Генри Киссинджер, глава президентской администрации Александр Хейг, директор ЦРУ Уильям Колби.
Американское руководство демонстрировало готовность противостоять советским войскам, если они вмешаются в войну на Ближнем Востоке. В ноль часов двадцать пять минут приняли решение поднять уровень боевой готовности вооруженных сил Соединенных Штатов по всему миру.
Впервые после 1962 года президент США объявил тревогу в вооруженных силах самого высокого уровня. Это означало подготовку ракет с ядерными боеголовками к пуску. Бомбардировщики Б-52 с ядерным грузом на борту дозаправлялись в воздухе, чтобы в любую минут взять курс к советским границам. Это было немедленно зафиксировано советской радиоэлектронной разведкой и доложено руководству страны. Подобная мера всегда рассматривается как первый шаг к началу боевых действий. Ответ следует автоматически.
Утром 25 октября в Москву поступил ответ американского президента на грозное послание Брежнева. «Мы должны рассматривать Ваше заявление об односторонних действиях, – говорилось в послании Ричарда Никсона, – как вызывающее серьезнейшую озабоченность и могущее вызвать непредсказуемые последствия…»
Посол СССР в США А.Ф. Добрынин, помощник президента США Г. Киссинджер, первый заместитель министра иностранных дел СССР В.В. Кузнецов, крайний слева – временный поверенный в делах США в СССР А. Дабс – на Внуковском аэродроме. 15 мая 1973
[ТАСС]
В половине первого ночи авианосец «Джон Кеннеди», находившийся в Атлантическом океане, получил приказ войти в Средиземное море. Авианосцы «Франклин Рузвельт» и «Индепенденс» (флагман 6-го американского флота) приблизились к району боевых действий и стали на якорную стоянку в зоне ожидания южнее острова Крит. 82-ю воздушно-десантную дивизию, расквартированную в штате Северная Каролина, привели в боевую готовность. Американские войска в Западной Европе подняли по тревоге. В девять минут второго ночи разбудили командующего Атлантическим флотом и командующего вооруженными силами Соединенных Штатов в Европе. Командующий американской стратегической авиацией прибыл на командный пункт. Еще через шесть минут командование вооруженных сил оповестили, что Советский Союз может вмешаться в ближневосточную войну. Надо быть готовыми.
Авианосец – мощное оружие. Он способен без труда потопить любой корабль, подняв в воздух свои самолеты, которые атакуют врага. Поэтому корабли советской 5-й эскадры держались на максимально близком расстоянии, чтобы иметь возможность управляемыми ракетами вывести авианосец из строя раньше, чем взлетят размещенные на нем самолеты. 5-я оперативная эскадра, которая постоянно дислоцировалась в Средиземном море, была тогда самым мощным и боеготовым оперативным соединением советского флота. Надводные корабли несли здесь боевую службу по специальному графику – обычно полгода. А подводные лодки, бывало, и по году. Корабли базировались в открытом море в нейтральных водах, где глубина позволяла стоять на якорной стоянке. Задача 5-й эскадры: следить за американскими многоцелевыми авианосцами и атомными подлодками стратегического назначения, чтобы при получении приказа их уничтожить.
«26 октября, – докладывал в Вашингтон командующий 6-м американским флотом адмирал Дэн Мэрфи, – советские моряки начали широкие боевые учения, имитируя атаку на наши авианосцы. К 31 октября численность советских кораблей, действовавших в Средиземном море, возросла до 96 единиц. Американский 6-й флот и советская средиземноморская эскадра находились очень близко друг к другу, и мизансцена для казавшейся до этого невероятной “войны на море” была подготовлена. Оба флота явно были готовы встретить во всеоружии все, что бы ни произошло, хотя ни тот, ни другой, казалось, не знали, чего следует ожидать».
Ситуация усугублялась тем, что именно в этот момент президент Никсон из-за внутриполитических неудач прикладывался к бутылке и часто бывал недоступен.
– Когда я в последний раз говорил с президентом, он лыка не вязал, – признался Генри Киссинджер своему заместителю.
Киссинджер, сначала помощник президента по национальной безопасности, а затем государственный секретарь, стал главным партнером Громыко в большой дипломатии. Он предпочитал секретную дипломатию, тайные каналы. По предложению президента Никсона и с согласия Громыко между Киссинджером и послом Добрыниным был установлен конфиденциальный канал связи – для предварительного обсуждения самых важных вопросов и обмена срочной информацией.
Я спрашивал Киссинджера:
– Насколько честны вы были между собой? Или это вовсе невозможно в дипломатии?
Генри Киссинджер ответил:
– Я думаю, это плохо – врать в дипломатии. В ваших интересах, чтобы вам верили. Конечно, могут быть случаи, когда вы не все рассказываете. На своем опыте знаю, что были случаи, когда Россия нас удивляла, и были случаи, когда мы удивляли Россию. Я исходил из того, что Добрынин не всегда все мне рассказывал, но он рассказывал мне достаточно, чтобы помочь мне лучше понять, что на уме у русских. Я многое знал о ходе мышления российских лидеров из книг, но оперативное мышление советских лидеров было не так просто понять, и там Добрынин играл очень важную роль, помогая нам понять, что они думают…
Каждый составлял подробную запись беседы. Добрынин отправлял шифротелеграмму Брежневу и Громыко, Киссинджер докладывал президенту.
Добрынин сообщал: «Имел длительную беседу с Киссинджером у нас в посольстве… Киссинджер предложил начать наши с ним регулярные встречи (раз в неделю)… Киссинджер попросил в личном плане, чтобы любые новые предложения, которые будет, возможно, вносить советская делегация в ходе переговоров, хотя бы за один-два дня до этого сообщались предварительно для его сведения. Он прямо сказал, что он хотел бы, чтобы президент о таких новых предложениях узнавал бы от него, Киссинджера… Хотя в этом пожелании Киссинджера явно превалируют его личные честолюбивые соображения и присущее ему стремление быть перед президентом впереди Госдепартамента, мы считаем в этом конкретном случае полезным в интересах дела пойти ему навстречу».
После очередной беседы Генри Киссинджер записал: «Встреча началась на особенно мажорной ноте, поскольку в этот день Добрынин отмечал 30 лет со дня свадьбы; я послал ему и его жене бутылку шампанского в подарок. Добрынин настоял на том, чтобы выпить ее вместе. Он вспоминал, как встретил свою будущую жену… Добрынин добавил, что мы не понимаем того, что для русских чувства имеют очень большое значение, и с ними всегда лучше иметь дело на основе дружбы, а не с позиции силы. Затем мы приступили к ланчу».
Добрынин докладывал в Москву: «Посетил Белый дом для очередной, согласованной ранее встречи с Киссинджером. Предполагался обед с ним. Однако, когда я пришел, выяснилось, что на этот раз сам президент хотел переговорить со мной. Разговор продолжался за обедом втроем».
Два выдающихся профессионала во что бы то ни стало желали избежать конфронтации. Природное обаяние и взаимная симпатия помогали им находить решения в ситуациях, казавшихся безвыходными. Киссинджер – в отличие от Добрынина – в шахматы не играл. Но они оба готовились к переговорам как к шахматной партии, стараясь предусмотреть все возможные повороты в беседе. Подбирая ходы и аргументы, дабы убедить собеседника в выгодности своего предложения. В этом и заключается искусство дипломатии.
Киссинджер доложил президенту Никсону: «Встреча длилась почти четыре часа и проходила в атмосфере полной сердечности, подкрепляемой глотками водки и банками икры… Добрынин сказал, что фактом является то, что многие члены советского политбюро очень подозрительно относятся к политике разрядки с США, и это нужно учитывать».
Уровень доверия – невероятный. Откровенность за откровенность. Это рождает готовность обсуждать самые сложные материи и находить взаимовыгодный компромисс.
Добрынин сообщал Громыко: «Киссинджер просил передать Л.И. Брежневу личное обращение Никсона по “весьма деликатному вопросу”. Польское правительство активно зондирует сейчас отношение Белого дома к возможности посещения Польши президентом Никсоном сразу после его визита в Москву. Однако, понимая, что Восточная Европа является сферой особых интересов Советского Союза и что его визит в какую-либо восточноевропейскую страну неизбежно вызывает ту или иную реакцию в СССР (Киссинджер намекнул при этом, что теперь они считают своей ошибкой, что в свое время не посоветовались с нами о своей поездке в Румынию), президент хотел бы в сугубо доверительном плане посоветоваться с генеральным секретарем, следует ли ему в данный момент принимать это приглашение посетить Варшаву или отложить на какой-то другой раз».
Анатолий Добрынин – единственный из всех иностранных послов в Вашингтоне – имел возможность проникать в Государственный департамент со служебного входа, куда более удобного, чем вход для обычных посетителей.
Государственный секретарь США Г. Киссинджер, министр иностранных дел СССР А.А. Громыко, его первый заместитель В.В. Кузнецов и посол СССР в США А.Ф. Добрынин во время встречи на Внуковском аэродроме. 22 октября 1973