Самого Громыко интересовали только крупные игроки на мировой арене – Соединенные Штаты, влиятельные западноевропейские страны и Организация Объединенных Наций. Остальной мир для него практически не существовал. Частично такая позиция объяснялась еще и тем, что «третьим миром» и социалистическими странами занимался не МИД, а ЦК партии. И послами туда отправляли не дипломатов, отобранных кадровиками Громыко, а бывших партийных секретарей, которых присылали на Смоленскую площадь со Старой.
Восток и арабский мир Громыко тоже не очень интересовали, поэтому он отдал эти регионы на откуп международному отделу ЦК, во главе которого многие годы стоял секретарь ЦК Борис Пономарев. Зато министр не подпускал людей Пономарева к американским и европейским делам.
Конкуренция двух ведомств усугублялась дурными отношениями между Пономаревым и Громыко. Один из бывших сотрудников международного отдела ЦК запомнил характерный эпизод. Пономарев зашел в комнату, где предстояли какие-то переговоры, увидел, что справа от председательского места лежит папка Громыко. Пономарев отодвинул ее и положил свою, чтобы самому сесть рядом с генеральным секретарем.
Вадим Валентинович Загладин, первый заместитель Пономарева, вспоминал:
Наш отдел занимался, конечно, и проблемами внешней политики Советского Союза. Существовало Министерство иностранных дел, которое брало на себя основные функции в этом вопросе, но отдел все-таки постоянно занимался этими вещами, получал задания какие-то или выступал как, если хотите, партнер или даже оппонент МИДа в некоторых случаях.
Причем возможности отдела в этом плане менялись. Пока Андрей Андреевич Громыко был членом ЦК, а Пономарев был секретарем ЦК, затем кандидатом в члены Политбюро, отдел имел больший вес во внешнеполитических делах. Потом, когда Андрей Андреевич стал членом Политбюро, естественно, соотношение сил поменялось.
Председатель Социал-демократической партии Германии В. Брандт и секретарь ЦК КПСС Б.Н. Пономарев, первый заместитель заведующего международным отделом ЦК КПСС В.В. Загладин во время встречи в московском аэропорту. 24 мая 1985
[ТАСС]
Сам Вадим Загладин был очень заметной и влиятельной фигурой в партийном аппарате. Его отличал Брежнев и прислушивался к нему. Но и Загладин ощутил растущий вес министра иностранных дел.
Иначе виделось это ведомственное противостояние подчиненным Громыко.
Игорь Федорович Максимычев, который был советником-посланником в ФРГ, вспоминал:
Избрание Громыко членом Политбюро ЦК КПСС в апреле 1973 года укрепило его позиции в многолетней борьбе с экстремизмом «теневого министра иностранных дел от КПСС» Б.Н. Пономарева, который остался кандидатом в члены Политбюро.
Это противостояние очень напоминало затяжные бои в 20-е годы между наркомом иностранных дел Г.В. Чичериным и возглавлявшим тогда Исполком Коммунистического Интернационала Г.Е. Зиновьевым, которые отстаивали противоположные точки зрения на приоритеты внешней политики страны – должен ли СССР ориентироваться на свои интересы или жертвовать собой во имя мировой революции.
Громыко стало легче доказывать в конкретных случаях бесперспективность расходования и без того ограниченных ресурсов на поддержание «всемирного революционного процесса», хотя это и не всегда ему удавалось. Перенапряжение сил, ставшее причиной глубокого кризиса и гибели СССР, во многом лежит на совести Пономарева.
Андрей Андреевич бдительно следил за тем, чтобы в отношениях с «третьим миром» не совершались роковые ошибки. Особенно когда речь шла о таких вождях, как хозяин Ливии Муамар Каддафи, который все сорок два года своего правления испытывал непреодолимую тягу к опереточным мундирам и помпезным церемониям – подобно многим восточным царькам.
Судьба лидера ливийской революции полковника Муамара Каддафи могла сложиться иначе, если бы союзники в свое время пошли навстречу Сталину.
Громыко хорошо помнил, как после разгрома нацистской Германии и ее союзников победители обсуждали судьбу итальянских колоний в Африке. Нарком иностранных дел Молотов на встрече с американскими дипломатами требовал передать Советскому Союзу право опеки над одной из них – Триполитанией. Это территория нынешней Ливии. Под опеку передавались народы и территории, которые, как считалось, недостаточно развиты и не готовы еще устроить государственную жизнь самостоятельно.
Американцы не соглашались. На переговорах с государственным секретарем США Джеймсом Фрэнсисом Бирнсом упрямый и упорный Молотов настаивал: почему же вы не поддерживаете нашу просьбу о предоставлении Советскому Союзу подопечных территорий?
Бирнс ответил Молотову, что англичане хотят оставить итальянские колонии за собой, у французов другое мнение, а Советский Союз требует их для себя… При таких обстоятельствах лучшее решение – не передавать этих колоний никому.
Сталин остался без Ливии. Пожалуй, это к лучшему. А то молодые ливийские офицеры-националисты во главе с Муамаром Каддафи восстали бы не против собственного короля, а против советского наместника. И их ненависть выплеснулась бы не на американцев с англичанами, а на нашу страну.
В 1976 году Каддафи подписал контракт с Москвой на покупку вооружений стоимостью в двенадцать миллиардов долларов – фантастические по тем временам деньги. Среди прочего заказал две тысячи восемьсот танков. Но, даже когда он вооружил свою сухопутную армию советскими танками и ракетами, военно-воздушные силы – полутысячей боевых самолетов, флот – шестью подводными лодками, все равно понимал, что не может позволить себе участвовать в сколько-нибудь серьезной войне.
Поэтому Каддафи, как и некоторые другие ближневосточные лидеры, пытался обзавестись ядерным оружием. Рассчитывал на помощь Москвы. Он намеревался купить в Советском Союзе полный ядерный топливный цикл, в том числе тяжеловодный реактор на природном уране, необходимый для производства оружейного плутония.
В Москве за эту сделку ухватились влиятельное Министерство среднего машиностроения и заместитель главы правительства, старый друг Брежнева еще по Днепропетровску Николай Тихонов. Но ядерную сделку торпедировал осторожный Громыко. В частности, МИД справедливо сослался на то, что казна Ливии не так уж богата и Каддафи никогда не расплатится.
Громыко и его дипломаты не испытывали восторга от своего непредсказуемого союзника. И в лучшие времена баллистические ракеты и самолеты дальнего радиуса действия Каддафи не продавали. Суперсовременное оружие могло толкнуть эмоционально неустойчивого полковника на какую-нибудь авантюру.
У Громыко сердце не лежало к государствам «третьего мира». Он не считал их серьезными партнерами. В Индию его всего однажды заставили съездить. И то чуть не силком.
– Он считал, что «третий мир» – это одно беспокойство, – рассказывал Анатолий Добрынин. – Он сам мне это говорил.
Анатолий Черняев вспоминал, как в конце декабря 1975 года в Завидово, где шла работа над очередной речью генерального секретаря, приехал Громыко. Они три часа беседовали с Брежневым. Все думали, что министр явился поздравлять генерального секретаря – на следующий день, 19 декабря, Леониду Ильичу исполнялось шестьдесят девять лет. Утром за завтраком Брежнев сказал:
– Громыко отпросился от Японии. Он по решению политбюро должен ехать в начале января. Я согласился: конечно, неохота ему Новый год портить подготовкой, поездка трудная. Да и смысла особого нет: они хотят островов, мы их не даем. Так что результатов все равно никаких не будет. Ничего не изменится – поедет он или не поедет.
Помощник Брежнева по международным делам Александров-Агентов буквально взорвался:
– Неправильно это, Леонид Ильич. Мы – серьезное государство? Мы должны держать слово? Или нам плевать? Мы четырежды обещали, японцы уже опубликовали о визите в газетах. Мы с их престижем должны считаться? Или мы совсем хотим отдать их китайцам? Громыко, видите ли, Новый год не хочется портить. И решение политбюро для него ничто! Приехал отпрашиваться! Неправильно вы поступили, Леонид Ильич!
Брежнев не ожидал атаки, вяло оправдывался:
– Он попросил, я согласился…
Александров-Агентов, человек сухой, но преданный делу, гнул свое:
– Вот и неправильно, что согласились. Американский госсекретарь Киссинджер в этом году пять раз был в Японии. Тоже ведь ничего, кажется, не изменилось. А наш Громыко в Бельгию, Италию, во Францию, еще куда-то – пожалуйста. А как действительно сложную работу делать, ему «не хочется Новый год портить». Надо разговаривать с японцами. Пусть, как вы говорите, мы ничего не можем сейчас им дать. Но надо вести переговоры, показывать свою добрую волю. Это крупнейшая страна, и она хочет иметь дело с нами. Этим стоит дорожить, считаться с этим. В этом смысл дипломатии.
Другие помощники генерального поддержали Александрова-Агентова. Брежнев пытался перевести разговор на другую тему. Но не получилось. Он помрачнел, бросил салфетку:
– Хорошенький подарочек вы подготовили мне ко дню рождения!
Леонид Ильич ушел. Вернувшись, посмотрел на помощника:
– Целый час разговаривал с Громыко. Сказал ему, чтобы ехал в Японию.
Но Андрей Андреевич так и не полетел в Токио.
В 2016 году необитаемый остров в проливе Уруп, входящий в Курильский городской округ Сахалинской области, назвали в честь Громыко – по предложению представительства МИД России в Южно-Сахалинске, поддержанному сахалинским отделением Русского географического общества…
Одна из главных трудностей Громыко состояла в том, что члены политбюро либо совсем ничего не понимали в мировых делах, либо находились в плену каких-то фантастических мифов. Сложные чувства советские лидеры испытывали в отношении американцев – уважение и презрение, зависть и пренебрежение. В Москве всегда тяжело переживали президентские выборы в США, не зная, наладятся ли отношения с новым человеком.
В мае 1972 года в роли президента Соединенных Штатов Ричард Никсон прилетел в Москву, и это стало огромным событием для Брежнева. Впрочем, для американцев тоже. Две страны шли от кризиса к кризису. Советско-американские отношения складывались так, что иногда возникало ощущение безнадежности. Но Громыко неутомимо трудился на своем посту. И ситуация менялась.