Не знали о репрессиях? Знали. О процессах над врагами народа писали в газетах. Причем как в советских, так и в западных. В СССР ехали многочисленные делегации западных общественных деятелей, некоторые из них, например Лион Фейхтвангер, даже присутствовали на показательных процессах и почему-то не принимали их за политическую фальшивку. Может быть, потому что искушенные, умные люди хорошо знали, что ради власти всегда совершались и совершаются такие преступления, какие становятся трагедией для целых народов, – вроде чудовищных провокаций, развязывающих войны, страшных терактов и катастроф, в результате которых гибнут миллионы людей и уничтожаются тысячи. На этом фоне предательство, связь с врагами страны ради того, чтобы погубить политического противника и перехватить власть, выглядит вполне банально и заурядно. Это один из самых обычных методов политической борьбы. Почему же он не может иметь место среди властной верхушки СССР? Тем более после совсем недавних по историческим меркам революции и Гражданской войны, когда за власть в стране не на жизнь, а на смерть боролись самые разные политические силы, вряд ли растерявшие за прошедшие два десятилетия свои амбиции и надежды на перемены в свою пользу. Но бороться с политическими противниками методом репрессий недемократично и нелиберально, скажут современные защитники всяческих прав и свобод. Да, нелиберально, недемократично, но не в условиях набирающей силы фашистской Германии, надвигающейся войны, которую предчувствовали все.
В подтверждение хочется привести слова посла США в Советском Союзе в 1936–1938 годах Джозефа Дэвиса через несколько дней после нападения Германии на СССР, когда он, отвечая на вопрос «А что вы скажете относительно членов «пятой колонны» в России?», сказал: «У них нет таких, они их расстреляли». И продолжил: «Неожиданно передо мной встала такая картина, которую я должен был ясно видеть еще тогда, когда был в России. Значительная часть всего мира считала тогда, что знаменитые процессы изменников и чистки 1935–1939 годов являются возмутительными примерами варварства, неблагодарности и проявления истерии. Однако в настоящее время стало очевидным, что они свидетельствовали о поразительной дальновидности Сталина и его близких соратников».
Разумеется, не все на Западе были согласны с Д. Дэвидом, тем не менее тогда, в 30—40-е годы, никому не приходило в голову называть СССР империей зла – такое название дал нашей стране, как известно, Рейган в 80-х годах, когда все процессы над врагами народа, ГУЛАГи и Беломор-каналы остались в далеком прошлом и в стране давно уже установился вполне либеральный и гуманный режим. Напротив, в те далекие 30-е годы Советский Союз пользовался широкой общественной поддержкой в мире, и внутрипартийная борьба с расстрелами побежденных (или изменников) ее не слишком охладила. Зато в Советской стране не было богатых и бедных, не существовало расовой или национальной сегрегации, как в заокеанском «светоче свободы и демократии», где тогда еще не прекратились «суды Линча». Впрочем, федеральный закон, который запрещал бы линчевание, в США, оказывается, так и не принят до сих пор. Сейчас у нас любят цитировать строчку из Маршака – из стихотворения о мистере Твистере, «бывшем министре, владельце заводов, газет, пароходов», забыв, похоже, что главным-то смыслом того детского стиха было не богатство, а возмущение мистера, приехавшего в Союз, когда его пытались поселить в одной гостинице (между прочим, «Англетер») с «цветными». «Только смотрите, чтоб не было рядом негров, малайцев и прочего сброда. Твистер не любит цветного народа!» – предупреждал представитель туристской компании из США. Но это требование в СССР не захотели соблюдать.
Как же было не восхищаться Союзом, например, тому же Полю Робсону, которого у нас обожали, а в Америке, несмотря на всю его всемирную славу, не считали равным «белым людям». В 1931 году Робсон познакомился в Нью-Йорке с режиссером Сергеем Эйзенштейном и по его приглашению в 1934 году впервые приехал в СССР. С тех пор он стал нашим преданным другом, был частым гостем советского посольства, своего сына Поля, которого в посольстве звали Павликом, заставил выучить русский язык, и тот действительно мог на нем изъясняться. Потом и сам Робсон начал учить русский.
В 1936–1937 гг. Робсон поехал с концертами в Испанию. «Эта поездка, – писал он, – стала поворотным пунктом в моей жизни… Я понял, что борьба с фашизмом должна стать нашим основным и самым важным делом». Вернувшись домой, Робсон выступает с лекциями о своих поездках в Испанию и СССР, продолжает свою концертную деятельность, отличающуюся публицистическим, пропагандистским характером. Его репертуар был обширен: он пел на 25 языках, стараясь передать национальный колорит каждой песни.
Певец стал одним из организаторов помощи СССР в его войне с гитлеровской Германией, призывал к скорейшему открытию второго фронта. В 1943 г. за выдающиеся заслуги в общественной деятельности Робсону была вручена медаль Авраама Линкольна, в 1944 г. – медаль Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения и медаль Американской академии искусств и литературы.
Больше всего его восхищало в Союзе, как он говорил, что здесь не остается места национальным и расовым предрассудкам.
– А у нас в Штатах, – говорил он, – то выступления профашистов, то вылазки ку-клукс-клана.
Причем говорил Робсон, не стесняясь в выражениях, обличал власти и систему, которая, говоря о демократии, не принимает никаких мер, чтобы остановить расистов. Власти платили ему той же монетой, не прощая ему ни его антирасистских выступлений, ни его восхищенного отношения к СССР – вместе с публичными наградами его самолюбию постоянно наносились удары.
После войны Поль Робсон снова выступает с концертами в нашей стране. Гастроли Робсона в СССР официальные круги США расценили как подрывную деятельность. В 1950 году Государственный департамент США лишает певца заграничного паспорта, и он не может совершить турне по Европе, а также поехать на Всемирный конгресс сторонников мира, в числе учредителей которого состоит. Одна из крупнейших киностудий отзывает свое приглашение сниматься в фильме.
После концерта в Пикскилле, где куклуксклановцы пытались линчевать певца, даже профсоюзы стали бояться приглашать его. И вот один из величайших вокалистов современности постепенно расстается с тем, что было нажито в лучшие времена. Робсоны продают домик, отказываются от машины.
Артист начинает выступать по воскресеньям в маленькой негритянской церкви в Гарлеме. Но даже этой возможности его вскоре лишили.
«Как же все это сочетается со знаменитыми американскими свободами?» – спрашивали иногда американских дипломатов. Ответа не было.
В конце концов, возмущение народов, требования прогрессивных сил самой Америки заставили вновь открыть перед Робсоном концертные залы, вернуть ему заграничный паспорт. «Робсон снова поет, веселый, вдохновенный, могучий!» – кричали огромные заголовки газет. Люди часами простаивали в очередях, чтобы купить билет на его концерт…
Впрочем, не один Робсон испытывал к себе такое отношение со стороны официальных властей, не избежал его и знаменитый комик всех времен и народов, вполне белокожий Чарли Чаплин. Для Громыко, который, как и многие советские любители кино, знал Чаплина и восхищался им с детства, стало приятной неожиданностью, когда на одном из официальных приемов во время войны к нему подошел улыбающийся невысокий человек со словами:
– Здравствуйте, господин посол. Я – Чарли Чаплин.
Улыбка ему шла. Может быть, он знал, что без улыбки его, прославленного создателя веселых персонажей комических фильмов, и не представляют? Грустного Чаплина зрители узнали несколько позднее.
– Рад с вами познакомиться лично, – ответил Громыко. – Не только я, но и все в нашей стране, кто любит кино, хорошо вас знают. У нас еще до войны шли «Огни большого города», «Новые времена» и другие фильмы с вашим участием. Так что в СССР вас знают и любят.
– Спасибо за добрые слова, – ответил Чаплин. – Я слышал о том, что зрители в вашей стране доброжелательно относятся к моим фильмам и ко мне.
– А уж когда наши люди узнали о ваших высказываниях против фашизма, о вашей поддержке Советского Союза, симпатии возросли еще больше, – продолжил Громыко.
Чаплин высоко отозвался об известных ему советских кинокартинах. Самое главное, считал он, что в них нет ничего гнилого и пошлого, а это говорит о многом.
– Но почему же вы не ставите картин по произведениям таких великих писателей западного мира, как Гете, Байрон, Бальзак? – тут же поинтересовался Громыко.
– Потому что зритель более живо воспринимает картины, которые создают настроение оптимизма, веселое настроение, – тут же, не задумываясь, ответил Чаплин. Было очевидно, что он говорит давно продуманные им вещи, что у него есть своя философия и свои принципы. – Люди идут в кино, чтобы отвлечься от забот, потому что им нужна разрядка. Да ведь и в самой жизни много несерьезного. На экран попадает лишь ничтожная частица всего этого. Я думаю, что я прав, потому что мои фильмы пользуются популярностью.
К удивлению Громыко, оказалось, что великий американский киноартист неплохо знает русскую классику, что он читал Достоевского, Толстого, Тургенева, знает о Пушкине и Лермонтове…
Вторая встреча с Чарли Чаплином у Громыко произошла через несколько лет в Лондоне, когда великий комик уже навсегда покинул Соединенные Штаты, после довольно продолжительной кампании травли Чаплина как человека и артиста.
– Кто же вы теперь – американец или англичанин? – шутливо поинтересовался Громыко у знаменитого артиста.
– Пожалуй, правильнее всего – не американец, – в тон ему ответил Чаплин и уже серьезно добавил: – После тех помоев, которые выливали на мою голову в течение нескольких лет, меня начинает тошнить, когда я об этом вспоминаю. А за что – до сих пор не могу понять.
На самом деле он понимал.
– Меня преследуют за то, – волнуясь, говорил он советскому послу, – что я в своем искусстве придерживаюсь определенных убеждений и принципов, которые они не разделяют. А обвинения выдвигают, конечно, другие: то, что я будто бы не выплатил всех налогов, которые должен, но это неправда, а также то, что я не один раз женился. Если это преступление, то преступников в этом мире многие миллионы. Вот потому мне и пришлось сказать Соединенным Штатам: «Прощайте!». Но зачем я вам это говорю? Наверно, потому, что верю в честность вашей страны и ее представителей, хотя и не коммунист. Верю, что вы не используете мои слова мне во вред.