но заметил один из участников интернетовского политического форума, из главного тезиса Троцкого о мировой революции вытекает один простой вывод: «Если мировая революция не удалась, то социализм в одной стране, то есть СССР, нежизнеспособен. Следовательно, надо просто сдаться Западу и жить так же, как они, до тех пор, пока не созреют предпосылки для мировой революции. В этом и есть суть неотроцкизма и всей политики Горбачева – капитуляция перед Западом. То есть неотроцкизм – это переработанный на потребу дня троцкизм, опирающийся на конкретную ситуацию в мире и СССР. А нынешние либералы – это переродившиеся, вернее перекрасившиеся, взявшие другое имя неотроцкисты. Космополитизм-интернационализм на основе западного проекта».
К такому же выводу, уже вполне серьезно, без сарказма говоря о троцкизме и его идеологических наследниках в жизни нашей страны, приходит и историк Александр Елисеев:
«Изучая политическую историю XX века, неизбежно приходишь к мысли о том, что левый экстремизм просто обречен эволюционировать в сторону западного либерализма… Левый экстремизм бывшего троцкиста Хрущева был проявлением «синдрома мировой революции». Стремительное политическое наступление на Запад, чуть не приведшее к мировой войне, сопровождалось заигрыванием с ним же и заимствованием многих его цивилизационных установок. Воспроизводилась «старая добрая» модель поведения Троцкого, парадоксальным образом сочетающего антизападную революционность и западничество. Но, в отличие от своих предшественников, советские неотроцкисты все-таки победили – хрущевизм, временно остановленный осторожными брежневскими партаппаратчиками, возродился при Горбачеве. Тогда начались разговоры о «ленинском социализме», о том, что «революция продолжается». Произошла реабилитация Троцкого и иже с ним. Окончилось все, правда, торжеством в России самого дикого и прозападного капитализма. Но ведь примерно того же и хотел Троцкий…».
Получается, что не устарел тезис Сталина об обострении классовой борьбы с развитием социализма, в котором противники вождя увидели только желание оправдать репрессии сталинского режима. По справедливому замечанию Геннадия Зюганова, «этот тезис приобретает совершенно иное звучание, когда анализируешь причины распада СССР и КПСС… Никто не ожидал, насколько сплоченными и озлобленными окажутся враги социализма, прятавшиеся до поры до времени за спину Горбачева под видом сторонников перестройки. События, которые произошли во второй половине восьмидесятых годов и в последующие годы, показывают нам, что контрреволюция никуда не делась, не отказывалась от захвата власти любыми, в том числе и кровавыми, способами». Аналогичным образом оценивал ситуацию и бывший сталинский нарком Л. М. Каганович, когда писал, как во время перестройки из всех щелей выползли «ликвидаторы СССР, социализма, реставраторы капитализма и старых дореволюционных порядков и эксплуатации… трудящихся». Далее он замечает: «А ведь кричали, что нет у нас врагов социализма, что это выдумки сталинского руководства. А теперь видно, сколько их маскировалось – «жив курилка» – даже в докторских и профессорских мантиях».
Что говорить о докторах и профессорах, если маскировался сам генсек, через несколько лет откровенно поведавший о том в своем докладе в американском университете:
«Целью моей жизни было разрушение коммунизма, который представляет собой невыносимую диктатуру над народом. В этом отношении меня поддержала и укрепила моя жена, у которой это мнение сложилось еще раньше, чем у меня. Успешнее всего я мог это сделать, исполняя высшие (государственные) функции. Поэтому моя супруга Раиса рекомендовала мне постоянно стремиться к высшим должностям. И когда я лично познакомился с Западом, мое решение стало бесповоротным. Я должен был устранить все руководство КПСС и СССР. Я должен был также убрать руководство во всех социалистических странах. Моим идеалом был путь социал-демократических партий. Плановая экономика так связала дееспособность народов, что она не могла проявиться в полной мере. Только рынок может привести ее к расцвету.
Для подобных целей я обрел и единомышленников. Прежде всего, это были Яковлев и Шеварднадзе, которые имеют огромные заслуги в ниспровержении коммунизма».
Комментарии, как говорится, излишни.
Роковая ошибка мистера Нет
С Горбачевым нам всем давно все ясно. Не ясно с Громыко: почему же Андрей Андреевич, может быть, самый осторожный из всех «осторожных брежневских партаппаратчиков», на решающем заседании Политбюро после смерти Черненко предложил выбрать генсеком Горбачева?
Неужели и он, всю жизнь не за страх, а за убеждения отстаивавший интересы государства в дипломатических схватках с политиками западных держав, являлся скрытым троцкистом и западником?
Нет, троцкистом он, конечно же, не был. Что касается Запада, то тут вопрос сложнее. Дело в том, что попавший на Запад – в Америку – еще совсем молодым человеком, в начале своей дипломатической и политической карьеры, и проведший за рубежами Родины едва ли не большую часть своей жизни, Андрей Андреевич Запад если и не полюбил, то стал испытывать к нему определенную симпатию. Вернее, даже не к Западу как таковому, а к западному – комфортному и демократическому – образу жизни, с его достатком, внешней корректностью и респектабельностью политической и интеллектуальной элиты, с которой ему в основном и приходилось общаться. Воспитанностью, культурой поведения, да и образованностью эта элита, безусловно, очень отличалась в лучшую сторону от элиты советской с ее рабоче-крестьянским происхождением, простотой, нередко переходящей в грубость, а то и, как в случае с Хрущевым, в откровенное хамство, от которого он немало пострадал. Похоже, что о впечатлениях от малых провинциальных американских городков, которые он посещал в молодости, от потрясших его тогда картин работы на конвейерах фордовских заводов – выжимающей человеческие силы, изматывающей даже здоровяков – Громыко к концу своей жизни уже не вспоминал. По крайней мере, до тех пор, пока не был вышвырнут Горбачевым на пенсию и не стал писать свои мемуары.
Видимо, внешняя интеллигентность, некоторый «западный» лоск, которого Андропов набрался во время работы в Венгрии, корректность в поведении, а также гораздо лучшее понимание международной обстановки по сравнению с другими политиками верхнего эшелона власти СССР и вызвали у Андрея Андреевича симпатию к будущему Председателю КГБ. Когда же Андропов оказался во главе Комитета, связь между ними еще более укрепилась. Ведь советские граждане, постоянно работающие за pубежом, как известно, были обязаны сотрудничать с КГБ. Правда, послы входили в номенклатуpy ЦК и официально были от этой обязанности освобождены, но на деле сотрудничали и послы, так что вся дипломатическая служба была под контролем у внешней разведки. Таким образом, министр иностранных дел был просто обречен на дpужбу с Председателем КГБ. Может быть, «дружба» – слишком сильное понятие, но сотрудничество, определенная взаимозависимость между ними существовали.
Мало того, в середине 70-х Громыко неожиданно для себя вообще оказался «на крючке» у Андропова, когда один из высокопоставленных сотрудников МИДа, помощник министра иностранных дел СССР, заместитель Генерального секретаря ООН Аркадий Шевченко был завербован американской разведкой, а потом и вовсе попросил в США политического убежища. Блистательной карьере Громыко мог наступить конец, если бы делу был дан ход. Но Андропов сумел спустить дело на тормозах, Громыко остался на своем посту. Надо ли объяснять, что после такого случая Юрий Владимирович обрел в лице Андрея Андреевича своего верного и постоянного сторонника в Политбюро. А сын Андропова, работавший в ведомстве Громыко, успешно продвигался по служебной лестнице. К тому же все члены Политбюро прекрасно знали, что ни один из них не застрахован против выброса компромата на них, который прилежно собирает КГБ. Если уж неподкупного Романова сумели замазать, пустив в ход откровенную «дезу», то что говорить о других, у которых имелись и кое-какие реальные грешки. Например, Лидия Дмитриевна Громыко, которую Андрей Андреевич преданно и трогательно любил всю жизнь, то ли по простоте душевной, то ли не в силах удержаться от соблазна, не считала предосудительным принимать от подчиненных и «друзей» различные подарки, иногда довольно дорогие.
Словом, с Председателем всесильного КГБ лучше было дружить, и Андрей Андреевич дружил и во всем его поддерживал. Причем не стоит думать, что только «корысти ради», – видимо, как человек, долго проживший на Западе и незаметно для себя усвоивший и принявший распространенные там представления, он во многом разделял «прогрессивные» взгляды Андропова. Вероятно, эти взгляды между ними обсуждались. Например, известно, что Андропов, Громыко и Устинов часто уединялись в «ореховой» комнате Кремля для обсуждения каких-то вопросов. Однако и от других членов руководства Андропов своих взглядов не скрывал, особенно после того, как встал во главе государства. Как пишет в своей книге «Погружение в бездну» историк и исследователь того периода в жизни страны Игорь Фроянов, «Выступая 22 ноября 1982 года на Пленуме ЦК КПСС… Ю. В. Андропов призывал не только использовать опыт «братских стран», но и обобщать «мировой опыт», т. е. стран капиталистического мира. Отсюда до идеи конвергенции и общечеловеческих ценностей – прямая дорога. Следовательно, уже на ноябрьском 1982 года Пленуме ЦК КПСС обозначился реформаторский замысел Андропова. Не случайно на Западе его стали воспринимать как «потенциального революционера». А это означает, что на него смотрели как на политического деятеля, способного если не сломать, то радикальным образом изменить традиционную советскую систему.
…Весьма показательна речь Ю. В. Андропова на июньском 1983 года Пленуме ЦК КПСС, посвященном вопросам идеологии. Генеральный секретарь сделал характерное признание: «Мы в своем общественном развитии подошли сейчас к такому историческому рубежу, когда не только назрели, но и стали неизбежными глубокие качественные изменения в производительных силах и соответствующее этому совершенствование производственных отношений». Столь же радикальные изменения должны произойти «во всех тех формах общественной жизни, которые принято называть надстройкой». Андропов, в частности, говорил о расширении социалистической демократии и гласности. В конечном итоге он вел речь о совершенствовании развитого социализма как дальнейшем продвижении к коммунизму».