– Нет, – не согласилась Зина. – Мы можем с бо́льшей пользой провести время. Давайте пойдём к тюрьме, тогда вам завтра незачем будет ходить с Василием. Вам обязательно нужно осмотреть место в тёмное время, так как побег назначен ночью.
Они отправились прямо к тюрьме. Большое квадратное здание в два этажа выступило из-за высокой стены, отделявшей его от остального мира. Широкая унылая площадь без малейшего следа растительности окружала острог, примыкая одним углом к открытому полю.
Зина и Андрей обошли площадь по прилегающим улицам и очутились у начала той улицы, где предполагалось стоять карете. С этого пункта лучше всего можно было осмотреть всю позицию.
– Обратите внимание на общий вид, – сказала Зина. – Вам не нужно ни считать шаги, ни мерить расстояния. Всё это Василий проделал уже несколько раз. Он вам расскажет.
Место, выбранное для кареты Василия, было недурное, или, вернее сказать, наименее дурное. Оно было несколько далеко от устья подкопа, но зато окружающие дома укрывали этот пункт от возможных выстрелов со стороны тюрьмы. Улица была хорошая. Даже в эту сравнительно раннюю пору на ней никого не было. Андрей высказал свое мнение Зине.
– Слабый пункт вон там, – сказала она, указывая на находящийся неподалёку кабак. – Здесь царствует мёртвая тишина в полночь, а в том несчастном кабаке засиживаются часто до двух часов ночи. В случае тревоги половые или глупые посетители могут выбежать и наделать хлопот.
– О, что касается этого, то вам нечего беспокоиться, – сказал Андрей. – Я беру на себя удержать их, а в случае надобности расправиться с ними, если они только вздумают вмешаться не в свое дело. Я бы даже посоветовал Василию стоять ближе к кабаку – оно выйдет натуральнее. Я же буду сторожить на углу и дам знак Василию отъехать в тот момент, когда наши выйдут из подкопа.
Они опять свернули на боковую улицу, вышли с другой стороны на площадь и прошлись по ней в направлении, параллельном тюремной стене.
– Вот камеры политических, – сказала Зина, указывая ему на ряд окон в верхнем этаже, из которых некоторые оставались темными, другие же были слабо освещены изнутри.
– Можете вы мне указать окно Бориса? – спросил Андрей взволнованным голосом.
– Седьмое от угла; оно освещено. Он, вероятно, читает теперь. Левшин в пятой, а Клейн в третьей камере от угла. В их окнах темно, должно быть, спят. Однако неприлично так всматриваться в тюремные окна, – прибавила она, толкнув его руку. – Часовой вас заметил.
Андрей никак не ожидал, что очутится так близко к Борису сегодня же. Мысль, что его друг тут, за этим окном, что он мог бы услышать его голос, пожать ему руку, – эта мысль сильно взволновала Андрея. Безумное желание промелькнуло у него в голове: ему вдруг захотелось крикнуть имя Бориса в надежде, что тот его узнает.
Зине пришлось оттащить его за руку, чтобы заставить уйти.
Они шли молча. Когда тюремная площадь осталась далеко позади, Андрей спросил:
– Скажите, мог ли бы он нас увидеть из своего окна днём?
– Нет, – ответила Зина. – Окна прорезаны очень высоко в стене и закрашены белой краской, сквозь которую ничего не видно. Но я передам ему, что мы проходили мимо его окна сегодня вечером и видели свет в камере. Ему будет приятно.
– Я тоже хочу написать ему, можно? – спросил Андрей.
– Конечно! Пишите сколько угодно. Я могу доставить ему решительно всё. Мы с ним теперь в деятельной переписке. Но уговорить его сторожей было очень трудно. Знаете ли, что меня два раза чуть-чуть не арестовали. Мне не везло, и я всё попадала на несто́ящих людей.
На обратном пути они всё время говорили о Борисе. Дома Зина показала Андрею карточку своего маленького сына Бори, полученную несколько дней тому назад.
– Посмотрите, что за прелесть! – воскликнула она с материнской гордостью, держа перед Андреем и не выпуская из рук фотографию малютки с пухлыми ручками, круглыми удивлёнными глазками и раскрытым ротиком.
– Славный мальчуган! – сказал Андрей. – Не находите ли вы, что он очень похож на Бориса?
– Вылитый отец! – подтвердила Зина, очень довольная таким замечанием постороннего. – И я надеюсь, что со временем он будет таким же хорошим революционером. Ему всего год и четыре месяца, но он уже содействовал революции по мере сил своих.
Зина рассказала, как она взяла с собой мальчика – ему было всего девять месяцев от роду – в Харьков, где ей приходилось быть хозяйкой конспиративной квартиры.
– Ничто не придаёт дому такого миролюбивого и невинного характера и ничто так не устраняет подозрений, как присутствие ребёнка, – прибавила она улыбаясь. – Мой Боря нам оказался очень полезен. Ну, скажите, кто из нас так рано вступал на революционное поприще? Надеюсь, что и позже, когда вырастет, он будет молодцом.
Андрей выразил надежду, что к тому времени Россия не будет нуждаться в революционерах.
– Ну, а что же с ним теперь? – поинтересовался он.
Тень пробежала по лицу молодой женщины.
– Я не могу держать его у себя, чтобы в случае моего ареста ему тоже не пришлось бы испытать тюремного заключения. Для этого он слишком еще мал. Он у матери Бориса, в деревне. Его там очень любят, и мне часто пишут о нём. Надеюсь, что я увижу его, если удастся, после нашего предприятия.
Вулич давно ушла спать, а они всё еще разговаривали в гостиной, где Андрею была приготовлена постель. Зина расспрашивала его про Жоржа, Таню и Репина. Заметив некоторую странность в тоне его голоса, когда речь заходила о Тане, Зина спросила: в чём дело? Они были так дружны, что ее вопрос не показался ему нескромным, но Андрей избегал откровений. Он не мог говорить в лёгком тоне о своих чувствах, а толковать об этом серьёзно с Зиной в ее положении ему было стыдно.
Глава IIIВ ожидании
В течение следующей недели Андрей и Василий сделали все нужные приготовления и благополучно обосновались в своей гостинице. Они прожили там целый месяц, а дело побега не подвинулось ни на волос.
Через несколько дней после приезда Андрея в Дубравник случилось неприятное осложнение. В камеру, где содержались Беркут и Куницын, поместили еще одного арестанта, некоего Цуката, фальшивомонетчика, которого сразу заподозрили в шпионаже. Общим советом уголовных решено было прекратить подкоп до тех пор, пока им не удастся выжить подозрительного сожителя. В продолжение трех недель все они, дружными усилиями, старались сделать жизнь невыносимой непрошеному гостю. И действительно, несчастный Цукат взмолился начальству. Его перевели в другую камеру, и тогда только подземная работа возобновилась.
Такие задержки были в высшей степени неприятны, истощая средства и пагубно влияя на общее настроение.
Главные участники в деле вынуждены были проводить всё это время в полном бездействии. Было бы безумием с их стороны присоединиться к местной агитации и пропаганде, которые в Дубравнике шли своим чередом, как и в других городах. Им необходимо было держаться в стороне от всего, что могло бы их компрометировать. Самое тщательное изучение их будущего поля действия и прилегающих улиц было сделано в несколько дней. И, покончив с этим, им пока ничего не оставалось, как сидеть сложа руки и выжидать.
Андрею в качестве купца нельзя было постоянно сидеть дома, не возбуждая подозрений. Кроме того, ему нужно было поддерживать отношения с Зиной, у которой сосредоточивались все необходимые сведения. Поэтому он каждое утро выходил «по делам» и отправлялся в городской сад или другое условленное накануне место, где в случае важных новостей его аккуратно в одиннадцать часов встречала Зина или чаще Вулич. Молодой девушке, очевидно, было приятно его общество, и Зина охотно предоставляла Анне Вулич это маленькое развлечение.
Остальную часть дня Андрей проводил дома. Исполнив свои обязанности кучера и лакея, Василий присоединялся к нему. Нельзя сказать, чтоб им было очень весело. Несмотря на внешнее спокойствие, они были слишком взволнованы ожиданием предстоящего, чтобы находить удовольствие в занятиях или в чтении. Даже на романе им трудно было сосредоточиться. Иногда они пускались в длинные разговоры, обсуждая с разных точек зрения революционные задачи. Друзья и знакомые, текущая литература, Гамбетта и Бисмарк[32] – всё подвергалось обсуждению. Но оба не были охотники до разговоров и бо́льшую часть своего времени проводили молча, каждый сидя или лёжа в своём углу с папиросой в зубах.
Василий переносил этот образ жизни замечательно легко. Он присматривал за лошадью, смазывал сбрую и по целым часам глядел в окно, с невозмутимым спокойствием покуривая папироску, как будто всю жизнь ничем иным не занимался. Андрей старался примириться с вынужденным бездействием – боец должен уметь выжидать. Выдержка в приготовлениях так же важна для успеха дела, как и храбрость и ловкость в его исполнении. Но Андрея страшно томило такое прозябание изо дня в день, особенно на первых порах после деятельной жизни в Петербурге. С течением времени он, конечно, стал привыкать к новым условиям, и острое чувство тоски притупилось. Но все-таки он со жгучим нетерпением ждал решительного дня, когда товарищи и он сам будут наконец свободны.
Солнце садилось. Оба друга были, по обыкновению, дома. Андрей лениво растянулся на кушетке, перед ним лежала раскрытая книга, которой он, однако, не читал; Василий сидел у окна и курил, как вдруг раздался стук в дверь. Он вскочил и побежал в переднюю, где ему полагалось пребывать. Нельзя же кучеру сидеть в одной комнате с хозяином! С проворностью, которой трудно было ожидать от такого неуклюжего субъекта, Василий схватил щётку, сунул левую руку в сапог и стал чистить его с усердием настоящего преданного слуги.
Но тревога оказалась напрасной. Вошла Анна Вулич. На этот раз комедия Василия была ни к чему. Бросив сапог и щётку, он последовал за девушкой в комнату.
Вулич приходила изредка в гостиницу, причём всегда спрашивала кучера Василия. В этом ничего не было удивительного. Она была одета как горничная, а Василий в качестве неженатого молодого человека мог иметь свой «предмет».