ной злобы. Самое подробное и точное описание его примет было роздано повсеместно, и сотни ищеек высматривали его по всему городу. Кроме того, жандармам удалось открыть настоящее имя Андрея, очевидно благодаря неосторожности кого-нибудь из неопытных товарищей. Это подлило масла в огонь. У него было много старых счетов с жандармами, о чем они теперь и вспомнили.
Василий был в более выгодном положении. Хотя в инструкциях, розданных шпионам, требовалось изловить также и кучера, однако в данном случае они, собственно, не знали, кого ловить. Внимание конвойных жандармов было так поглощено Андреем, что они даже не присмотрелись к внешности его товарища. Описание примет Василия, данное ими, не согласовалось с показаниями служителей постоялого двора, где найден был экипаж, так что полиция пришла к заключению, что человек, смотревший за лошадьми в гостинице, и кучер, увозивший беглецов, были два разных человека.
Василий, во всяком случае, считал себя – теперь, как и перед тем, – в полной безопасности в Дубравнике. Он свободно расхаживал по улицам, исполняя всевозможные поручения: покупал еду и приносил газеты Андрею и сообщал новости о друзьях, доставляемые Анной Вулич, с которою он видался через день в городском саду. Он делал всё, что мог, чтобы развлечь своего друга и рассеять тоску, очевидно снедавшую Андрея, хотя он и старался ничего не показывать.
На самом деле неделя, проведённая Андреем в его новом убежище, была одной из самых грустных в его жизни. Мысль, что двое товарищей вырваны из рук неприятеля, не утешала его. Он потерял Бориса. Левшин и Клейн были друзьями, ради которых он ни на минуту не задумался бы нанести удар и рискнуть жизнью. Если бы дело шло о них одних, он был бы вполне счастлив. Но теперь он не мог иначе смотреть на свою попытку, как на поражение. Утрата Бориса испортила всё.
Нельзя сказать, чтобы его больше всего мучила жалость к Борису. В эту минуту Андрей вовсе не думал об участи, ожидавшей его друга. Его сердце ныло от сожаления к самому себе за то, что ему не удалось отбить Бориса тогда же, и от глубокого сострадания к Зине, смешанного с чувством стыда за обманутые ожидания и за причинённые ей муки. Если бы не несколько промахов с его стороны, все могло бы кончиться совершенно иначе. Борис был бы теперь с Зиной, а по окончании карантина и он присоединился бы к ним. Картина, представлявшаяся ему, была так привлекательна, так реальна и еще недавно так осуществима, что он с трудом удерживался, чтобы не кричать от бешенства и боли при мысли, что это нелепый сон, жестокая игра воображения.
Он ни на минуту не хотел допустить, что нужно оставить всякую мысль о спасении друга. Необходимо попытаться еще раз. Новое обвинение будет выставлено против Бориса – попытка бегства из-под стражи. Полиция будет стараться раскрыть подробности. Это повлечёт к бесконечным задержкам, которыми и нужно воспользоваться для новой попытки. Андрей составил уже два-три плана в своём воображении. Но всё это было смутно, неопределённо и скорее похоже на воздушные замки, чем на настоящие проекты. Между тем недавние происшествия мучили его. Вот зачем он глупо кивнул Левшину и тем заставил его выстрелить не вовремя, не давши поэтому возможности Клейну быть готовым? Зачем он потерял голову, увидев Бориса, борющегося с двумя жандармами? Если бы он только слегка придержал лошадь или даже напал бы сбоку, он смял бы одного из жандармов, вместо того чтобы повалить на землю Бориса. Андрей придумывал сотни новых комбинаций, и все они оказывались лучше той, к которой он прибегнул на самом деле. Мысль, что эти комбинации тоже могли бы окончиться неудачей, не приходила ему в голову. Он видел только одну сторону дела. Успех представлялся ему таким лёгким, простым и естественным, что горькая действительность, к которой он возвращался после своих фантазий, казалась ему чем-то невероятно чудовищным.
В одиночестве временного заключения мрачное настроение Андрея всё усиливалось с каждым днём. Василия это очень огорчало. Он сделал несколько неудачных попыток развлечь его. Но, как человек робкий и нерешительный, не привыкший влиять на других, он не верил в силу своей убедительности и боялся, что вместо облегчения только растравит раны Андрея.
Поэтому он благоразумно решил оставить его в покое. Андрей оживёт, когда вернётся к друзьям и работе. Ждать теперь недолго: пароксизм полицейской горячки уже значительно улёгся. Не поймав никого, полиция действительно решила, что все участники предприятия давно скрылись из города, и скоро наступило время, когда Андрею можно было ослабить свой карантин и начать выходить из дому.
Василий, конечно, сообщил об этом своему товарищу, и он рассеянно согласился с ним, но не торопился воспользоваться благоприятными обстоятельствами.
– Сегодня иллюминация и фейерверк в городе, – добавил Василий. – Вулич хочет посмотреть и сказала, что зайдёт за тобой.
Андрей только пожал плечами и заметил, что нисколько не интересуется ни иллюминацией, ни фейерверком.
– Я лучше останусь стеречь квартиру; но почему бы тебе, Василий, не пойти? – прибавил он. – Ступайте вдвоём, и потом ты мне расскажешь, что я потерял, оставшись дома.
Василию это не понравилось.
– Я не могу пойти с Вулич, – сказал он, – потому что у меня сегодня свидание с Зиной.
И он тотчас же ушёл, хотя знал, что попадёт в назначенное место по крайней мере часом раньше, чем нужно. Тем временем должна была прийти Вулич, и он думал, что лучше оставить их одних: молодая девушка, наверно, сумеет разогнать мрачное настроение Андрея.
Доброта и скромность Василия были тут как нельзя более кстати. Во время приступов такой нравственной болезни, какой страдал Андрей, самым лучшим исцелителем является женская дружба. Мужчина никогда не обнаружит перед другим мужчиной ран своего сердца, но будет чистосердечно говорить об этом с женщиной.
После открытия, сделанного на пикнике, Андрей не искал общества Вулич, но и не избегал ее. У обоих было слишком серьезное дело, чтобы заниматься своими личными чувствами, и она бы обиделась, если бы он вел себя иначе. Они видались часто и очень подружились.
Когда девушка пришла и сообщила ему новости дня, Андрей первый же заговорил о гнетущем его горе.
– Видите, Анюта, – сказал он, – как вы ошиблись, предсказывая мне успех в тот день.
Он намекал на разговор в лесу во время пикника.
– Нельзя сказать, чтобы я совсем ошиблась, – возразила она. – Как ваша рана? Василий говорит, что пустяки, а все-таки, мне кажется, вы нездоровы.
Махнув пренебрежительно рукой, Андрей уверил ее, что о ране не стоит разговаривать. Он был бы счастлив, как птица небесная, с дюжиной подобных ран, если бы дело кончилось как следует.
Он заговорил о том, что его мучило, в таком тоне, каким никогда не говорил с Василием. Он не утаил перед нею о своих поздних сожалениях и горьком самообвинении.
Горячие и энергичные протесты девушки не заставили его отказаться от своего мнения. Но ему тем не менее приятно было, что она так думает, хотя и ошибается.
– А наши беглецы всё еще укрываются в вашем доме? – спросил он.
– Нет, они уехали вчера вечером в Одессу. Город принял нормальный вид. На улицах нет ничего необычайного. Вам незачем оставаться дольше взаперти, иначе это может возбудить подозрения.
Она стала звать его на иллюминацию, и, к великой ее радости, Андрей согласился.
– Я совсем забыла передать вам следующее… – сказала Вулич, взяв его под руку, когда они очутились на улице. – Ваши петербургские товарищи пишут, что одна ваша знакомая предложена Жоржем в члены кружка. Он и спрашивает, согласны ли вы и Зина вотировать[37] за нее.
– Как ее зовут? – спросил Андрей, и лицо его внезапно покрылось яркой краской.
Он слишком хорошо знал, кто она. Была только одна девушка, которую они трое знали и которую Жорж мог бы предложить в члены.
– Таня Репина, – ответила Вулич, подозрительно взглянув на него.
– А, Репина! И Жорж ее предлагает? – продолжал Андрей, всё более смущаясь.
Рука девушки, опиравшаяся на его руку, задрожала и потом как бы закоченела.
– Кто эта Таня Репина? – спросила она сдавленным голосом.
– Наша приятельница, дочь адвоката Репина, – ответил Андрей, глядя прямо перед собою.
Маленькая рука нервно сжалась, и Вулич медленно отступила, как бы желая его лучше рассмотреть.
– Приятельница, вы говорите?
– Ну да, – сказал Андрей, и их глаза встретились.
Лицо Вулич потемнело. В ее глазах сверкнуло выражение неприязни, почти ненависти.
– Это неправда, вы любите ее! – почти вскричала она, выдернув свою руку.
Андрей сердито посмотрел на нее. «Какое право имеет она вмешиваться в тайны, которых я никому не раскрывал?» На минуту их взгляды скрестились, как два сверкающих меча в поединке. Но Андрей, который первый должен был нанести удар, отвернулся.
Они пошли дальше молча. Когда он снова посмотрел на нее, лицо его было уже не сердитое, а грустное.
– Что же… Да, я люблю ее… – сказал он. – Теперь вы довольны?
– А она… Она любит вас? – прошептала девушка, наклонив голову.
– Нет, она меня не любит, если вам хочется это знать.
Вулич еще ниже наклонила голову, стараясь концом зонтика снять что-то с мыска своего башмака.
– Но почему же? – спросила она выпрямляясь.
В ее голосе было такое наивное, выдававшее ее изумление, что Андрей невольно улыбнулся.
– Это навряд ли будет вам интересно, – сказал он мягким тоном. – Только знайте и помните, Анюта, – продолжал он, – что ни одной живой душе я не говорил того, что вы знаете.
– Даже она?
– Она последняя, кому бы я признался в этом… Но не будем больше касаться этой темы. Ведь вы не для допроса вытащили меня из дому, а для развлечения, ну и постарайтесь исполнить свою миссию.
– Да, конечно! – воскликнула Анюта с живостью, взяв его опять под руку и улыбнувшись. – Если бы я только была в силах!.. – прибавила она, понижая голос.