На страницах трагедии О. М. Брика «Иван Грозный» (1942) Курбский выступает антигероем, который не только является символом предательства, но и вынуждает к измене других:
Переметчик:
Великий царь,
По виду не суди.
На мне камзол заморский, узкий,
Но душой остался русский,
И сердце русское в груди.
Дружинник я. Иван Козел мне кличка.
Меня в Литву князь Курбский свез...
Иван (в гневе):
Не князь он! Вор, предатель, пес!
Дальнейший диалог царя Ивана с дружинником Иваном Козлом содержит еще несколько разоблачительных характеристик Курбского: «А Курбский нам пример: / сей ум на то хорош, / чтоб Родину продать за грош», «Врагам Руси пес Курбский потакает» и т. д. Царь сетует, что поздно завел опричнину, тогда бы Курбский не ушел. Вскоре выясняется, что дружинник не зря носит прозвище «Козел»: он является тайным лазутчиком от Курбского к изменным московским боярам, в частности князю Владимиру Старицкому и И. П. Федорову-Челяднину. Бояре произносят манифест своей вольности, обличающий их предательство:
Родина... народ...
Слова пустые,
Звон.
Где власть моя,
где мне почет и слава,
где мой закон,
мой суд,
моя расправа —
там родина моя,
там мой народ!
Боярские отцы и деды, «рублем и в драках» стяжавшие вотчины, противопоставляются опричной «дворянской голытьбе». У бояр «пушки припрятаны, / Чернь подкуплена, / Ждут зова по нашим уделам». При этом гонец от Курбского и короля – пьяница, развратник, аморальный тип. Бояре-изменники не лучше, готовы торговать православными святынями и даже собственными дочерьми ради продажи России внешним врагам. Положение спасает народ в лице его представителя опричника Сокола, который бежит в стан царя. Он не ищет лучшей доли («А царь не порет? – Порет. За дело, по закону»). Он готов служить государю, который стоит за социальную справедливость. В войске Ивана холоп за воинскую доблесть легко может стать воеводой.
Именно Сокол подает царю донос об измене Челяднина. Иван является на пир к заговорщикам, те решаются его отравить «польским ядом», присланным Курбским. Далее следует столь любимая в сталинскую эпоху сцена: государь предлагает первым испить главному заговорщику, Челяднину, тот не решается и тем самым признается в заговоре. Потом боярин все же выпивает зелье и падает мертвым. Воины во главе с Соколом арестовывают заговорщиков и их родственников («И тебя под суд! Ты Челяднина дочь!»). Козел пытается соблазнить Анастасию Челяднину бегством в Литву, где Курбский даст за нее приданое. Но девушка гордо заявляет, что лучше пойдет в тюрьму к батюшке-царю и по совести ответит «и судье, и палачу». Она выступает разоблачителем заговорщиков, свидетельствуя против отца и его друзей.
Пьеса заканчивается другой актуальной для сталинской эпохи темой: царь не добил измену. За бояр-изменников вступился митрополит Филипп, и царь, несмотря на протесты народа, отпустил их и даже арестовал опричника Сокола, продолжавшего смело обличать предателей. Но финал пьесы О. М. Брика в целом оптимистичен: Грозный благословляет свадьбу доносчицы Анастасии Челядниной и опричника Сокола, надеясь, что от них пойдут новые, решительные люди, которые и наведут на Руси порядок[30].
В 1944 году был опубликован сценарий фильма С. М. Эйзенштейна «Иван Грозный». Он содержал квинтэссенцию «сталинского дискурса» об Иване Грозном (хотя по отзывам современников можно судить – сам Эйзенштейн разделял далеко не все оценки сценария, но был вынужден следовать за политической конъюнктурой)[31]. Образ Курбского впервые привлекается режиссером в сцене венчания на царство Ивана IV, когда князь не в силах скрыть своей ревности к Анастасии, выходящей замуж за молодого царя. Это замечают иностранные дипломаты, которые ищут в окружении Грозного «слабое звено»: «Честолюбие страшнее, чем корысть... Не может быть доволен человек, пока он – первый... после другого... Никто не знает границ человеческого вожделения». Заметив, каким взглядом Курбский смотрит на Анастасию, шпион отдает распоряжение своим подручным: «Займитесь князем Андреем Михайловичем Курбским».
Роль Курбского в фильме написана явно по сценариям судеб соратников Сталина, потому что он назван «первым другом Ивана и вторым человеком в государстве», то есть фактически соправителем юного монарха. Интересно, что измена Курбского в изображении Эйзенштейна состоит в том, что он не сумел противостоять ни собственным вожделениям, ни нашептываниям врагов царя. Последние дразнят князя, что он «вечно второй»: «Анастасию любил – Иван взял, Казань воевал – Ивану досталась». Но намеками бояре не ограничиваются: они прямо шантажируют Курбского, что если он не станет их союзником, то они донесут царю, что князь – изменник. Образу мягкотелого Курбского, который слепо следует за недругами Ивана и становится предателем (причем не только Ивана, но и своей любви к Анастасии), противопоставлены фигуры пушкарей из народа, которые во всем вручают свою жизнь царской воле и даже готовы безропотно принять несправедливую казнь.
Курбский в сценарии изменяет в самый решительный момент, нарочно проиграв литовцам сражение под Невелем. Он заявляет, что «в Москве все готовы отойти к Литве. Разгром русских войск под Невелем – сигнал к восстанию». И предлагает московский престол польскому королю Сигизмунду. Иван потрясен: «Андрей, друг... за что? Чего тебе недоставало? Иль шапки моей царской захотел?»
Предательство Курбского Иван IV расценивает как измену великому делу, и даже само имя преступника оказывается под запретом. Курбский же, из эмиграции обличая царя, завидует ему и, в принципе, одобряет: «Верно, Иван, поступаешь. На престоле и я бы так поступал».
В сущности, конфликт Курбского и Грозного в изображении Эйзенштейна со стороны князя лишен идейной наполненности: началось с ревности к Анастасии, а закончилось ревностью к величию Ивана Грозного, причастности царя к великому делу строительства единой Руси. Предательство Курбского вытекает именно из зависти, из желания занять царское место. И он быстро «разоружается», раскаивается в своем поступке. Он с ругательствами набрасывается на посла, прибывшего от бояр-заговорщиков («Пся крев! Адов пес! Блудный кал!»). Злость Курбского вызвана разочарованием: князь надеялся, что это гонец от Грозного, что монарх его простил и зовет к себе. Отсюда и очень странная сцена, рисуемая Эйзенштейном: Курбский диктует обличительное письмо Грозному, при этом прерываясь на восклицания:
«В море крови Русь погружаешь, Русскую землю насилуешь!.. Ложь! Ты велик, Иван!.. Не легко ему: груз несет нечеловеческий – один, друзьями покинутый!.. Среди крови сияет невиданный, словно Саваоф над морем крови носится: на той крови твердь творит. На той крови зиждет дело невиданное: царство Российское строит...»
Андрей Курбский как тайный апологет репрессий Ивана Грозного – это, бесспорно, самая оригинальная трактовка образа князя-эмигранта, которую можно встретить в литературе и искусстве.
Раз царь не простил беглеца – Курбский становится во главе заговора и посылает в Москву немецких шпионов, готовит иностранное вторжение (в 1944 году обвинения абсолютно убийственные). В соответствии со «шпионскими» сценариями эпохи, враг разоблачен, его подручные арестованы, попытка напасть на Россию провалилась, а сам Курбский позорно, «как заяц», не разбирая дороги, убегает по болоту от непобедимого русского войска (этот замысел Эйзенштейна не попал в фильм)[32].
В 1947 году вышел знаменитый роман-трилогия В. И. Костылева «Иван Грозный», удостоенный Сталинской премии второй степени. Образ Курбского рассматривался в контексте разоблачительных описаний всей глубины морального падения бояр-заговорщиков. В. И. Костылев последовательно показывал причины предательства князя. Прежде всего, это ограниченность мышления, непонимание величия задач, которые выдвигает Иван Грозный. Курбский выступает против войны в Ливонии («Паки и паки я буду говорить супротив похода к Свейскому морю... а на запад ли нам ломиться? Что в нем? Еретики! Пагуба!»). Суждения Курбского «устарелые, нудные», в отличие от полета мысли «прогрессивного» царя. Князь осуждает начало строительства русского военно-морского флота: «Уронит наш великий князь свой сан и свое имя, погубит родину».
Из непонимания высоты замыслов государя вытекал второй шаг к измене: Курбский не хочет верноподданно служить Ивану. У него свое мнение, которое он считает более правильным. Собственно говоря, это даже не личное мнение князя. Он выступает рупором бояр-изменников, сторонником аристократической олигархии, которая должна ограничить власть неразумного и жестокого монарха. От такой жизненной позиции до заговора – один шаг, и Курбский его делает. Он уже верховодит на тайных сборищах бояр, обсуждающих планы государственного переворота: «Мы на Руси должны править, наша – держава!» Заговорщики хотят свергнуть царя с помощью военной поддержки со стороны иноземных войск: продажи родины королю или крымскому хану.
Третьим шагом к измене В. И. Костылев считает окружение Курбского. Он заступается за предателей-бояр исходя из сословной солидарности, хотя Иван в разговорах с князем неоднократно подчеркивает справедливость их наказания за измену. Курбский на словах соглашается, но тайно им сочувствует. Слуги князя, его приближенные дворяне вступают в тайный заговор с немецкими и литовскими шпионами еще раньше Курбского.
Четвертой причиной являются трусость и мягкотелость князя. Вступив в заговор, он быстро оказывается игрушкой в чужих руках: не смеет перечить другим боярам, является заложником своих слуг-дворян, которые грозят князю разоблачением, если он не уведет их в Литву. Его шантажирует сходными угрозами даже монах-иезуит, который вел с Курбским переговоры о переходе на службу Сигизмунду.