странил несовершенство Адамово. Того, чего она ослушалась, ты послушалась, а я избег того, на что он согласился. Исправление каждым собственного своего греха — вот средство к улучшению нашей природы. Итак, повторяй за мною моё славословие:
Ликуй, о природа спасённая,
Себя не убившая и не сокрывшая!
Ликуй, о душа вопиющая,
Ты, всё претерпев, к себе возвращаешься!
Ликуй, человек, чужое отвергнувший,
Но к сути своей блаженно стремящийся!
Ликуй же, ясно слова мои слышащий:
Ты больше того, что речётся и мыслится,
Сильнее всего, что владыками кажется:
Поистине нет над тобой их — достойнее
Ты тех, кем позоришься ты и пленяешься.
Познай же сущность свою бесплотную,
Познай, что ты свет светозарно-сиятельный,
Что чист ты, что выше тела ты бренного,
Что выше ты мира, властей и начальников —
Над ними стоишь ты в великом стоянии.
Узри же лицо своё в истинной сущности!
Порви же все узы земного вращения!
Увидеть желай лишь того, кто является
Тебе, но не стал ещё тем, кто становится,
Которого ты познаёшь в дерзновении!
Запомни же эти слова, Максимилла, и растопчи бесстрашно все пустые угрозы Эгеата. Да не смутят тебя более его безумные вопли, лишь бы оставаться тебе непорочной. А меня — меня пускай казнит он любыми пытками, хоть к зверям разъярённым бросает, жжёт адским пламенем и столкнёт наконец с высокой скалы, — что мне с того? Погляди на меня: это всего только тело — пусть он пользуется им, как ему угодно, ибо сам он такое же тленное тело, которое сгниёт в бесчестии. А моё тело — моя самая страшная темница, не эта, зримая ныне, — но поистине чудовищная тюрьма для моей сродной Господу души, ведь слышал я слова от Него: «Диавол, отец Эгеата, освободит тебя, о Андрей, из этой темницы его нечистыми руками», — не мешай же этому освобождению! Храни же себя впредь непорочной и чистой, святой и незапятнанной, неосквернённой и неблудной, неиспорченной и непоражённой, несломленной и неранимой, несмущённой и неделимой, несоблазнимой и не сочувствующей делам Каина. Ведь если не предашься ты, о Максимилла, ухищрениям вражеским, то и сам я обрету покой. А если уступишь врагу рода человеческого, то буду я проклят и наказан свыше, пока не одумаешься ты и не поймёшь, что ради недостойной твоей души презрел я эту низменную жизнь.
При этих словах зарыдала Максимилла и затряслась всем телом, а блаженный апостол обратился к присутствующему здесь же Стратоклу:
— А ты, дитя моё, что же так часто плачешь и стенаешь во всеуслышание? Откуда в тебе отчаяние? Что за боль в тебе или что за скорбь? Ты ведь сам знаешь, что должно всему тому свершиться, так что держи себя, прошу, в руках. Кому всё это было сказано? Коснулось ли оно всецело твоего сознания? Задело ли разумную твою часть? Достоин ли ты быть моим слушателем? Найду ли в тебе себя самого? Беседовал ли в тебе тот, кого вижу я принадлежащим мне? Любит ли он говорящего во мне и хочет ли общаться с ним? И желает ли с ним объединиться? Стремится ли сдружиться с ним? Находит ли в нём успокоение? Имеет ли куда приклонить голову? Не противно ли ему что-то во мне? Не задет ли он чем? Не противоречит? Не ненавидит? Не избегает? Не раздражается? Не отклоняется? Не отстраняется? Не возбуждается? Не тяготится? Не враждует? Не беседует с другими? Не прельщается другими? Не соглашается с другими? Не мешает ему прочее? Нет ли внутри его кого-то чуждого мне? Противника? Губителя? Врага? Лжеца? Шарлатана? Кознодея? Притворщика? Хитреца? Человеконенавистника? Ненавистника Слова? Насильника? Хвастуна? Гордеца? Безумца? Змеиного сродника? Орудия дьявольского? Огня сатанинского единомышленника? Тьмы сторонника? Нет ли в тебе никого, кто не принимал бы, о Стратокл, меня, который говорит это? Так что же? Отвечай! Не напрасно ли я говорю с тобою? Не говорит ли в тебе, о Стратокл, вечно унывающий человек?
Тогда схватил Андрей Стратокла за руку и сказал ему твёрдо:
— Есть у меня, есть — тот, кого я искал. Обрёл я того, кого желал. Держу за руку того, кого возлюбил. Успокоился я с тем, кого ожидал. Ибо, видя, как всё сильнее и сильнее ты стенаешь, понял я, что не напрасны были мои слова к тебе, и успокоился я сам.
— Не думай, о блаженнейший Андрей, — отвечал ему в горести Стратокл, — что скорблю я из-за чего-то иного, кроме тебя. Каждое слово, которое роняешь ты мне в душу, словно уголь, обжигает её и воспламеняет любовь к тебе. Оттого и страждет чувственная часть моей души, получая от тебя столь страшное пророчество. Сам-то ты свободен, а я — когда потеряю я тебя в этом мире, — в ком найду я такую заботу и любовь, в ком обрету я тогда свою свободу? Пали на почву души моей спасительные семена твоих слов, о добрый сеятель мой! Но как им взойти теперь, если покинешь ты меня, о блаженнейший Андрей? Прорастут они лишь тогда невредимыми и явятся на свет, если захочешь ты этого и помолишься о них и обо мне.
— Уже проросли они, о Стратокл, и готовы сами плодоносить! И славлю я Господа моего за то, что не ошибся в тебе и на добрую почву посеял слова благодати! Знайте же, друзья мои и чада возлюбленные, что завтра возмутит сестра наша Максимилла дикого зверя, обитающего в злосчастном Эгеате, и набросится тот на меня, рыча и брызжа ядом, — ибо не согласится она на противные Господу дела. А восставший зверь, надеясь утешить свою неизбывную адскую боль, обратит на меня всю свою ярость — будьте же готовы к тому и молитесь обо мне.
Когда говорил это блаженный апостол, не было уже рядом с ним Максимиллы, потому что поспешила она домой, оставив в мрачной темнице всё своё смущение и смятение. И отреклась она от всей этой временной жизни с её злобой, матерью плоти, и от всего плотского, решительно отказавшись от предложенного ей Эгеатом. Тогда обратился он к казни Андрея и весь погрузился в мысли о том, какой бы смерти его предать. И когда понял он, что самое лучшее — это распять его, то отправился вместе со своими развращёнными приспешниками к дымящимся идольским алтарям, чтобы наесться жертвенного мяса и насытиться предназначенной демонам кровью, а затем упиться вином до забвения рассудка.
Максимилла же под водительством Самого Господа, принявшего облик сияющего мальчика, снова пришла вместе с Ифидамой к святому апостолу и снова застала его в беседах с братьями.
— Направлен я, чада мои, — вещал он громко, озаряя своими словами тьму подземелья, — посланником во многие страны, но не столько учить, сколько напомнить каждому, кто имеет родственные мне души, что пребывают они во зле, наслаждаясь пагубными призраками, от коих и вас призываю я навсегда отступить и побуждаю устремиться к вечному, обратиться в бегство от всего преходящего. Никто из вас не устойчив, а в мире всё течёт и меняется, как учат языческие мудрецы, но не знают они, что происходит это из-за невежества души, заблуждающейся относительно природы. Заповедую я вам, возлюбленные чада мои, твёрдо выстроить себя на предложенном вам основании, непоколебимом и недоступном для всякого творящего зло. Укоренитесь на этом основании; утвердитесь, помня обо всём том, что случилось, пока я находился с вами; взирайте на совершённые мною дела и на данные вам знамения, ведь и бессловесная природа, вероятно, удивится им, так что и камни завопят. А то, что должно случиться со мною, пусть не смущает вас. Потому что раб Божий, которому многое преподал Сам Бог на словах и в делах, изгнан будет из этой временной жизни. И случится это не только со мной, но и со всеми, кто возлюбил Иисуса, уверовал в Него и исповедует Его. Бесстыдный диавол вооружит против них своих чад, чтобы они подчинились ему, но не получит того, чего желает. Так зачем же ему всё это? А затем, что с начала всего сущего, а точнее — в тот самый миг, как Безначальный сошёл со своими начинаниями в мир, бежал враг, противник мира, так что стало ясно: не владыка он ему, но бессильное ничто. Но понимает он это, а потому воюет с Господом, слугами Его и со всем миром. Решив, что вовек воцарился он в мире и безраздельно господствует над ним, он объявил свою вражду с ним неким подобием дружбы, на самом же деле это ложь! Но когда воссияло таинство благодати, когда проявился замысел упокоения, показался свет Слова и спасаемый род был обличён в том, что прежде пребывал в наслаждениях, — тогда враг, увидев, что из-за благости Помиловавшего он презрен и что осмеяны его дары, посредством которых думал покичиться над нашим миром, начал он сплетать против нас ненависть, вражду и противостояние. Но то, что скрывал он в своей природе, обличило его самого и заставило поведать о себе, ибо это — сама смерть, братья!
И вот последние слова, сказанные блаженным Андреем своим ученикам, прежде чем повели его на распятие:
— Итак, чада мои и братья, зная, чему должно случиться, пробудимся и освободимся от нашего коварного врага, ни тяготясь, ни колеблясь, ни допуская его следов в свои души. Но, целиком возвысившись в Слове, встретим же радостно свою кончину, а он — пусть он покажется, каков он по природе, в то время как мы отлетим к тому, что поистине наше.
Всю ночь провёл блаженный Андрей в безмолвной молитве, а братья его ликовали вместе с ним и утверждались во Господе.
Под утро приказал Эгеат вывести Андрея из темницы и доставить к нему в судилище.
— Вот и конец твоему делу! — сказал ему грозно Эгеат. — Чужеземец, противник всему живому, враг моего дома и осквернитель всей моей жизни — что заставило тебя прийти в далёкие земли и развратить женщину, угождавшую мне во всём и никому другому доселе не радовавшуюся? Убеждённая в силе твоего лжеучения, она теперь радуется только тебе и твоему Богу. Итак, чужеземец Андрей, за совращение добродетельной жены, за оскорбление богов и цезаря — ты повинен смерти!
Огласив свой приговор, Эгеат повелел бичевать апостола семью кнутами, пока тот не потеряет сознание, а затем послал его на распятие и приказал палачам не перебивать ему колени, чтобы, имея на кресте твёрдую опору, он до бесконечности продлевал свои мучения. И тотчас же по всем Патрам разнёсся слух о том, что нечестивый Эгеат распинает праведного чужеземца, который проповедовал Единого Бога и никому не сделал ничего дурного, — и вознегодовали тогда все граждане, но убоялись восстать против жестокого властителя.