1
По холмистой местности Заволочья, где леса не хвалятся чащобностью, Андрей Рублев вышагивал версты к женской обители, нашедшей приют на пустынном севере Новгородской земли. Путь Андрея лежал по берегу реки, искривлявшей русло изворотами.
Обошел Андрей в Новгородской земле уже многие женские обители, и все чаще у него появлялась мысль, что он не найдет Аринушку, что путь к ней заказан запретом игуменьи Успенского монастыря. Все настоятельницы монастырей казались Андрею похожими на старуху, от благословения которой он отказался. Андрей винил себя за этот поступок, сокрушался, что, обидев монахиню, навлек на себя ее ненависть, и после очередной неудачи он все чаще думал, что разгневанная старуха наложила на него какое-то колдовское наказание.
Он не мог понять, почему старая игуменья обрекла его на одиночество, своим запретом мешает обрести счастье, отнятое по воле хана. Андрей завидовал людям, обретшим семейное счастье, и часто вспоминал все, что было пережито им в вотчине боярыни. Живя воспоминаниями, он все чаще задумывался о том, чтобы уйти от суетности окружающей жизни и обрести покой в монастыре. Однако в памяти был храним наказ митрополита Алексия, и Андрей понимал, что все еще не уверен в том, что, посвятив себя служению Церкви, найдет силы побороть в сознании житейские соблазны. Правда, и продолжать настоящую жизнь у него больше не было сил. Он все чаще думал о том, что неосуществимые надежды уводят его от живописи, лишают упорства в познании иконописания. Живопись все сильней звала его. Влечение к работе еще более усилилось после того, как повидал роспись в Спасе Нередице и поверил, что сам может постичь горение живого цвета в водяных красках. Для этого, однако, нужен покой, а его у Андрея нет, как нет и уверенности, что он обретет его. Все чаще Андрей представлял, как красками, увиденными в природе, будет писать лики Христа, отступив от канонов иконописания. Мысленно он видел лики святых, которым молится Великая Русь, совсем иными – пронизанными светом. Эти лики будут приковывать к себе внимание исходящим от них сиянием. Мысли о работе уводили сознание от воспоминаний о пережитом.
От монотонного посвиста ветра, от шелеста листвы, от хмурой серости небес и реки Андрей, ощутив усталость, подбадривая себя, начал петь. Слова песни бесхитростны – они о верности лебединой любви.
Услышав на реке голоса, Андрей прервал песню, обернувшись, увидел плывущую лодку. В ней гребут двое, на корме седобородый старик, у ног которого примостилась собака. Когда лодка поравнялась с Андреем, старик заботливо спросил:
– В како место путь держишь, Божья душа?
– В обитель Покрова Богородицы, – остановившись, ответил Андрей.
Андрей не расслышал, как старик что-то сказал гребцам, и лодка, круто свернув к берегу, скоро уткнулась в него носом. Старик, откашлявшись, снова подал голос:
– Шагай к нам, ежели есть охота. Плыть по воде глаже, и ногам легче.
Андрей сел на скамейку ближе к корме. Собака, обнюхав его ноги, легла возле них, шевеля хвостом.
Ветер на реке был студенее, чем на берегу. Старик приметил, как Андрей пошевелил зябко плечами.
– Время к осенней поре. В монастырь, поди, по обету идешь? Сам-то, как погляжу, не нашей земли?
– Так выходит, ежели ваша земля не Русь.
– Русь – наша земля, да только новгородская. Сами мы рыбаки. Река вдоволь кормит, и на голодность не жалимся. А ты каким ремеслом себя кормишь?
– Иконы пишу. Да и от прочих мирских ремесел в сторону при надобности не сворачиваю.
– Стало быть, светом Божьей искры кормишься. А идешь откелева?
– Из займища в Осиновом логу.
Старик, услышав ответ, перекрестился:
– Недобрая слава про займище. Хоронится в нем людская злобливость. Места наши глухие. Сыздавна здеся разбойные места заводились. Устают людины от боярской щекотки и на путях-дорогах кидаются с топориками на кого в обиде. Выходит, что в скрытную обитель путь держишь?
– Знаю.
– Игуменья в обители крута норовом. С превеликой неохотой допускает богомольцев, особливо мужиков.
– Может, Господь поможет и минует меня сия напасть?
– Может, и так. Милость у Господа тоже не для всех одинаковая водится. До нашего сельбища доплывешь, а от него до обители не более двадцати верст, но худым болотным лесом.
Лодка, миновав очередной поворот русла, выплыла на простор заводи, в которой у берега, войдя в воду, пил могучий сохатый.
Появление лодки заставило зверя прерваться и внимательно оглядеть плывших людей. Собака, увидев сохатого, залилась лаем, а тот, взревев, начал ногой мутить воду.
– Ярится. Пора гона подходит. Упаси господь не ко времени зверю путь перейти.
– Могуч, – сказал Андрей.
– А у нас во всяком звере могучесть. Ты небось ранехонько шагать начал? Вижу, притомился. Плыть будем до темна, а потому надо брюхо побаловать, – говорил старик, развязывая холщовую тряпицу, и, достав ломоть хлеба и кусок красной рыбы, протянул Андрею:
– Ешь, благословясь. Семга у нас по жирку в самый раз…
2
По реке плыл ушкуй, груженный мешками с ржаной мукой. На нем четверо мужиков. Трое гребут. Один из гребцов – Андрей.
В путь тронулись под петушиную побудку, когда над рыбачьим сельбищем еще висел обломок ущербной луны.
От речной глади холод, прикрыта она сизой пеленой тумана.
На мешках, в овчинной безрукавке, бородатый мельник. Цветом борода под стать дегтю. Ростом мужик коротыш, но широкоплеч, на лицо хмурый, со взглядом с прищуром. Житье правит не словом, а делом. Андрей видел, как он, ускоряя погрузку, торопил мужиков пинками в зад, а они от его ласковой повадки только ухмылялись.
Речной путь после изворота русла, неподалеку от сельбища, зарылся в сумрачность. Лес на берегах подступал к самой воде.
На берегах вислые ветви елей то в рыжей хвое, то опутаны волосяными бородками седых и серых мхов.
Вот все ближе и ближе лебединый курлык, как стон от боли. Над рекой подле берега летят лебеди. Летят низко, порой касаясь воды крыльями. Андрей, заглядевшись на лебединый полет, поднял из воды весла, но, услышав покашливание мельника, вновь начал грести.
– Лебеди любы мне, – виновато сказал Андрей, приняв кашель мельника за недовольство нерадивым гребцом.
– Лебеди – птичьи ангелы. Они и мне любы. Души в них человечьи. Лебеди на нашей земле только на тех реках и озерах селятся, возле коих те люди живут, что совесть не утеряли.
Закашлявшись, мельник замолчал, а оправив дыханье, спросил:
– Со старым Зуйком где спознался?
– Вчерась на реке. По доброте довезли до сельбища да и ночь переждать дозволили возле себя.
– Зуек правильный мужик. Хоша в молодые годы ушкуйничал, но, приняв Бога, в разум отошел от разбоя. Ты обратно пойдешь, беспременно в моей избе погости. Новая у меня изба, летось срубленная. Надобно для ее красного угла образа Христа и Матери Божьей написать. Напишешь?
– Ладно.
– Не позабудь!
Просьба мельника заставила Андрея вспомнить о том, как накануне молва о чужаке назвала в избу Зуйка народ, и среди него был и любопытный мельник. Андрей показал людям написанную икону, которую носил в котомке для показа в обителях, как подтверждение, что он ее сотворитель. Андрей был доволен, что рассматривали икону с интересом. Видя радость на лицах людей, смотрящих на его икону, Андрей решил, что оставит ее в обители, в которую поплывет утром.
– Про что память ворошишь, человече? – спросил мельник, заметив отрешенный взгляд Андрея.
Тот поспешно убрал с лица задумчивость и вместо ответа сообщил:
– Слыхал вчерась, что игуменья монастыря не больно ласкова к богомольцам.
– А у тебя какая в том забота? Со мной приплывешь, а меня в обители, слава те господи, привечают. Монашек кормлю хлебушком. А тебе знать пора, что народ иной раз небыль сказывает для острастки, чтоб не терялась боязнь перед Божьим гневом. Обитель наша древняя. Усторожливость ее бабьи руки излаживали. Поглядишь, какие валуны таскали, чтобы стены сложить. В стары годы от работы рук и с устали не отдергивали. В наших краях ото всего надобно людям себя беречь.
– Игуменья, поди, в преклонных годах?
– Не шибко стара, но разумна. Строгость в ейном нраве водится, да и обходиться ей без нее не должно. На ней ответ за бабью обитель. Имя у нее для памяти трудное. Рипсимией ее величают. Поди, и тебе повидать ее охота?
– Непременно должен я повидаться с ней.
– Разом тебе этого не дозволят. Наперед-от тебя Феодотия обо всем расспросит и порешит, должна ли она тебя перед очи игуменьи допустить. Покажешь ей икону, кою вчерась я у тебя видел, и будет тебе в обители мир и покой. Для богомольцев избы добрые, да и голодом в монастыре не морят. Про обитель много сказов. Но веру класть надо не ко всему.
Донесся голос колокола, как тяжелый удар молота. Вызвоны его повторяло лесное эхо.
– Приплыли с Божьей помощью, – сказал довольный мельник.
– Не угляжу обитель-то.
– Углядишь, человече, как вот тот мыс оплывем.
Когда ушкуй выплыл из-за каменистого мыса, Андрей увидел на берегу избяную россыпь посада.
На холме возвышалась стена монастыря с деревянными смотровыми башнями. За стеной – шатровая крыша храма, купол-луковица увенчан серебряным крестом…
3
Проводив мельника, уплывшего в порожнем ушкуе, Андрей коротал в обители уже третью ночь.
Мельник клятвенно заверил Андрея, что дважды говорил монахине Феодотии, что в обитель приплыл с ним иконник, пожелавший повидать ее. Однако время шло, а Феодотия для беседы Андрея не звала. Повидав всякое обращение к себе в женских монастырях, Андрей не огорчался. Наказывал послушницам напоминать о себе Феодотии, те согласно кивали, но про просьбу намеренно забывали, зная, что соваться к Феодотии с просьбами не стоит.
В праздное время Андрей бродил по посаду и в лесу подле монастыря, не пропускал церковные службы, выстаивал их, наслаждаясь старинными распевами хора.
Просторный деревянный храм стоял на высоком фундаменте, сложенном из валунов. Рублен «кораблем». От древности сруб внутри в бархатистом налете копоти, с цветом бревен как пчелиный неотбеленный воск. В храме два яруса. Внизу – молитвенное место богомольцев, а на полатях – монахини, и людей им не видно. Стены без росписи, но зато снизу доверху в мудреной по рисункам деревянной резьбе. Колонны, держащие палати, тоже в резьбе. Большие и малые иконы в серебряных и медных окладах. На серебре переливы сизой и седой патины. В алтарной преграде – образа новгородского письма с притушенными красками, позолота на преграде только на царских вратах.
В тот вечер, после всенощной, когда Андрей в мужицкой избе с двумя богомольцами хлебал толокно со ржаным хлебом, в избу, запыхавшись, вбежала послушница и, увидев мужиков, выкрикнула:
– Хто тута иконник?
– Я, – ответил Андрей.
– Шагай за мной к матушке Феодотии. Да поспешай, а то матушка гневаться станет.
Андрей с послушницей, обойдя дворовые постройки, зашли в приземистую хлебную избу. В ней пахло свежим ржаным хлебом, и три печи источали жар.
Послушница, распахнув перед Андреем узкую дверь, повелительно сказала:
– Заходи.
Андрей вошел в небольшую горенку.
– Годи здеся, – вновь приказала послушница и вышла.
Осматриваясь, Андрей увидел хилый огонек в лампадке, перекрестился на темные образа, за которыми виднелись высохшие цветы и колосья. Пол укрыт половиками с синими и красными полосами. Узенькие оконца прикрыты холстинами.
Скрипнула дверь, и вошла, слегка прихрамывая, низкая, но тучная монахиня. Торопливо оглядев Андрея неласковыми глазами, произнесла нехотя:
– Смиренно служа Господу, именуюсь матушкой Феодотией. Мельник поминал, будто ты иконник и возымел пожелание повидать меня.
– Так, матушка.
– Вот и позвала я тебя. Чего молчишь? Сказывай, откуда в обитель пришел? А главное, с какой для обители надобностью?
Нехотя выговаривая слова, Феодотия, зевнув раза два, шагала по горенке, оправляя широкие рукава черной холщовой рясы и не давая Андрею рта раскрыть.
– Сказывай только гольную праведность, как на исповеди. Лишними словами меня не утруждай.
– Матушка.
– Не торопись! Не все высказала. Как же возымел ты смелость сказаться иконником, ежели годами не разбогател? Хвастлив ныне стал народ, – посетовала она.
– Дозволь, матушка.
– Погоди. Наперед скажи, от кого дознался о пути в нашу обитель?
– В Юрьевом монастыре от инока Евлогия.
– А пошто понадобилась тебе наша обитель?
– Дозволь сказать, матушка.
– Аль запрещаю? Жду твоего сказа, а ты молчишь. Сказывай поскорей. У меня забот и без тебя хватает.
– Обеспокоил тебя потому, что надобно мне повидать матушку игуменью.
– Пошто у тебя эдакая надобность?
– Дознаться, нет ли в обители надобности в работе иконника.
– Икон в обители избыток. Поди, видал в храме, в каком они справном обиходе.
– Спрос имею к игуменье. Хочу дознаться.
– Обо всем у меня дознавайся. Игуменья недужит.
– Сделай милость, уважь просьбу и допусти.
– Сказала, недужит матушка. Разумей, упрямец. Чем докажешь, что иконником значишься? Кто тебя знает? В обитель и с недобрыми помыслами заходят.
– Может, поглядишь?
Андрей развернул холстину, вынул икону. Монахиня, взглянув на нее, взяла в руки.
– Ежели почтешь образ за недоказанность, новую сотворю.
Всмотревшись в икону, Феодотия вскинула брови, сжав пухлые губы, с удивлением смотрела на Андрея.
– Эдакое лепое сотворение.
– Сделай милость, отдай матушке Рипсимии, как одарение от грешного раба.
Монахиня недовольно спросила:
– Кажись, поучаешь? Будто сама не знаю. Как же хочешь одарить нашу святительницу образом без достойного оклада?
– А сей образ грешно окладом прикрывать. Ему свет надобен.
– Ишь, что высказал!
– Жаль свет красок от людских глаз скрывать.
– Да уж сам ли ты ее сотворил?
– Ежели не веришь, то по твоему желанию новую сотворю. Покажи образ матушке Рипсимии. Окажи милость. Водится у меня спрос к матушке.
– Опять про спрос помянул. Давай холстину.
Взяв холстину, монахиня бережно завернула в нее икону.
– Так надумала. Образ матушке покажу.
– Благодарствую.
– Ежели он ей придется по душе, то и про твою просьбу помяну. Гляжу на тебя и не верю, что образ твоих рук и разума сотворение. И хотя веры тебе нет, образ покажу. После обедни в субботу со двора не сходи. Может, понадобишься. Как нарекли при крещении?
– Андреем.
– Новгородский человек?
– Нет.
– Тогда шибко не надейся, но веры не теряй. На все воля Божья. Может, матушка и явит тебе свою милость, выслушает твои слова, кои ты мне доверить не хочешь.
– Прости, не гневайся.
– Ступай!
Андрей отвесил поясной поклон.
– Правду молвил, что образ твое сотворение?
– Аль стану враньем грешить.
– Ступай…
4
Сомневаясь, что своенравная Феодотия допустит его к игуменье, Андрей на следующее утро, после ранней обедни, обратился с просьбой к настоятелю храма, отцу Ираклию.
Священник отнесся к просьбе с пониманием, дав обещание при случае ее выполнить. Видя доброжелательность священника и желая проверить искренность Феодотии, Андрей осведомился о здоровье игуменьи, но, сославшись на то, что не стоит вести разговор на паперти, на глазах послушниц, священник от ответа уклонился и предложил для беседы зайти в садик возле его избы.
Садик священника невелик. Растут в нем черемухи, кусты малины и расставлены ульи. Сев на завалину под окном с резным наличником, Андрей повторил свой вопрос, и священник, на минуту задумавшись, сообщил, что игуменья пребывает в монашестве сорок лет, обличием она по всем статьям видная, но горбатая. Из-за этого и старается реже показываться людям на глаза. Помянув о разумности матушки Рипсимии, священник подчеркнул, что она женщина на удивление начитанная и мудрая толковательница Божественных истин Священного Писания и что благолепое украшение храма резьбой сделано по ее настоянию.
Сплетая слово со словом, священник поведал, что хозяйка обители из простого сословия. Всегда чутка к нуждам черных людей. А Феодотия старается отгородить ее от простого народа и охотно допускает к ней богомольцев от боярства и купечества. Но монастырь на отшибе, и знатные богомольцы в нем не часты.
5
Феодотия обещание выполнила. В субботу после обедни Андрей был допущен к игуменье. Накрапывал дождь, когда Андрей в чистой рубахе и с волосами, намасленными из лампадки, в сопровождении послушницы вошел в монастырский сад и направился по дорожке, усыпанной речным песком, к покоям игуменьи.
Игуменья вошла в горницу быстрым шагом. Благословила Андрея. Он хотел встать на колени, но монахиня твердо сказала:
– Не трудись! Дай взглянуть, каков ты. А ведь и впрямь молод.
Священник, описывая игуменью, умалил ее внешность. Перед Андреем стояла высокая, худощавая, сутулая из-за горба, красивая женщина с большими карими глазами под перышками густых ресниц.
Суконная ряса игуменьи опоясана аксамитовым синим поясом, на голове камилавка, на груди на серебряной цепочке деревянный крест с серебряным накладным распятием. Горошины четок обвивают левую руку.
Оглядев Андрея, игуменья села в кресло и спросила:
– Кто благословил тебя на живописание святых икон?
– По повелению отца Сергия из Радонежа постигал мудрость иконописания у отца Паисия.
– Подай икону с аналоя.
Взволнованный Андрей подал свою икону.
– Ноне писана?
– Ноне по весне.
– Сколь ни гляжу на нее, а всякий раз лик Матери Божьей вижу инако. Однако должна тебе сказать, – не отводя взгляда от Андрея, начала игуменья, но, заметив его волнение, смолкла, а потом продолжала: – Не знаю, как и сказать о своем сомнении. Не хочу неверным высказом обидеть тебя. В моем грешном понимании всякое сотворение – это чудесное явление Господней милости. Милости, сотворенной разумом и руками человека для его житейской благости.
Размотав на руке четки, игуменья, перебирая их горошины пальцами, говорила:
– Икона, тобой написанная, с первого погляда опалила меня радостью от удивления. Взглянув на нее, трудно взор отвести. А ежели и отведешь его, то разум сохранит в памяти увиденное.
Игуменья, задумавшись, встала и, подойдя к аналою, положила икону на раскрытую книгу, пристально глядя на Андрея, спросила:
– Истова ли твоя вера в Господа? Не одолевают ли тебя непонимания истин Святой церкви? Спрашиваю о сем потому, что уж больно четко на твоей иконе выявлена сходность божественного лица с человечьим.
Увидев, как склонил голову Андрей, игуменья подошла к окну и, глядя в него, тихо сказала:
– Слушая меня, волнением себя не изводи. Беседуя с тобой, хочу дознаться, нет ли в сем сходства греховной силы, коя через очи приковывает внимание разума к горению красок, а не к божественности лика, написанного ими. В этом мое сомнение. Нарушены на твоей иконе незыблемые каноны иконописания. А смеет ли живописец рушить каноны, узаконенные Святой православной церковью?
– В минувшие века Христова церковь на Руси, матушка, приняла иконописание из Византии. Грешен ли тем, что, уродившись на Руси, осмелев, замыслил творить иконописание, несходное с византийским. Русь верит в Господа по складу своего разума, сердца и души.
– А примет ли Церковь твой замысел? Чать, иконы, кои везде повидал, не схожи замыслом с твоей.
– Но ведь каноны узаконены людьми?
– Верно. Людьми, коих Господь мудростью своей на сие вразумил. По-скорому обо всем судишь, потому молод. А всегда ли молодая смелость благостна? Погоди. Скажу тебе, что в обители согревает молитвой грешную душу инокиня Ариадна. Разумная голубица, наделенная правильным пониманием Божьих истин и не без смысла в иконной живописи. Идя на беседу с тобой, велела и ей прийти. Пусть глянет на твою икону, может, и слово какое скажет. За одарение спасибо. Принимаю икону. Верно рассудил, что не надобно на ней оклада. Что повидала тебя, тоже довольна. Суждениями смел, но не без разума. Взгляд твой без утайности, а такой взгляд – кольчуга для совести. Чуть не позабыла. Феодотия поминала, что у тебя спрос ко мне водится?
– Дозволь дознаться, милостивая матушка.
За дверью раздались слова молитвы:
– Во имя Отца и Сына и Святого Духа.
– Аминь, – ответила игуменья и, улыбнувшись, сообщила: – Пришла Ариадна.
В горницу вошла монахиня в апостольнике и, испуганно отшатнувшись, замерла у порога.
Андрей видел перед собой боярыню Ирину.
– Андреюшко!
Перед глазами Андрея завертелись красные шары. Он хотел шагнуть, но, покачнувшись, рухнул на пол. Кинулась к упавшему инокиня, громко позвала:
– Андреюшко!
Но Андрей из-за беспамятства голоса ее не слышал…