Но к ноябрю российский Комитет расширился, и в декабре я уже была в его кабинете на пятом этаже. Странное чувство охватило меня, когда я впервые подошла к окну его кабинета. Внизу просторная круглая площадь, постамент от памятника Дзержинскому в центре и от него радиусом уходящая перспектива Охотного ряда. Красиво! Сколько раз в жизни я, проходя мимо, внутренне сжималась, ощущая физически, как это здание давит, душит меня? И вот теперь я в нем. И передо мной следственные дела.
Папино дело — следственное дело № 11888. Ордер на арест и обыск (лист дела I). Арестован (видимо, туда его привезли с работы) в отделении по приему арестованных 10-го отдела ГУГБ (лист дела 3), анкета арестованного (лист дела 2). Фотография в день ареста — 26 мая 1937 года. Фас и профиль. Его сразу избили — большой кровоподтек под правым глазом и совершенно незнакомый взгляд расширенных глаз. Я видела такие глаза. Много. В фотогалерее узников Освенцима. Протокол, в котором перечислено, что изъято на обыске в доме: «1. Личная переписка и различные документы; 2. К/р троцкистские материалы; 3. Два револьвера, маузер № 6117 и № 268563 и 48 патронов к ним». А на другой стороне этого листа дела (лист дела 4) в примечаниях написано: «В виду (так в деле!) отсутствия ключей и невозможности производства обыска опечатан чемодан и сундук печатью № 30».
Постановление об избрании меры пресечения — содержание под стражей (датировано 15 ноября 1937 года, лист дела 5) — через пять с половиной месяцев после ареста. В нем сказано: «На протяжении ряда лет проводил антисоветскую работу, являясь членом троцкистско-правой организации в системе Коминтерна, и сотрудничал с иностранной разведкой».
В протоколе первого допроса папа неправильно указал мой и Егоркин возраст. Он написал: «Дети — дочь Люся Алиханова 13 лет и сын Игорь Алиханов 10 лет». Но мне уже было 14, а Игорю только 9. Ошибся? Забыл? Или в этом был для него какой-то скрытый смысл? И написанные его рукой наши имена (в других делах я видела, пишут просто «дочь», «сын» или «детей двое») — стремление протянуть к нам какую-то нереальную духовную ниточку связи, просто повторить имена, запечатлеть их на бумаге. Протокол заканчивается словами: «Ни в каких оппозициях, фракционных группах или уклонах не участвовал. Г. Алиханов» (лист дела 7). Далее еще одно постановление (лист дела 8) от августа 1937 года — число не указано: «…Я, нач. 9 отд-ния 3 отдела ГУГБ НКВД СССР… рассмотрев следственное дело № 12028 на Алиханова Геворка Саркисовича, нашел: что Алиханов входит в к/р троцкистскую группу, которая занималась активной к/р и шпионской деятельностью, постановил: следственное дело на Алиханова Г. С. приобщить к одному следственному делу № 1/888 на…» (далее идут фамилии сотрудников Коминтерна).
Лист дела 9: «Народному Комиссарру НКВД Союза СССР (так написано папой) Н. И. Ежову. Заявление.
Настоящим считаю своей обязанностью довести до вашего сведения следующее. До моей работы в Коминтерне, будучи в продолжении многих лет партработником (неразб.), я работал честно и преданно партии Ленина-Сталина. Перейдя на работу в аппарат Коминтерна, постепенно я был вовлечен в антипартийную работу. Я оказался в составе троцкистско-правой группировки Пятницкого. Вначале я думал, что Пятницкий и его сторонники стоят на правильных, сталинских позициях. Однако в дальнейшем я убедился, что эта группировка по своему составу и установкам является троцкистски-правой. Поняв это — вместо того, чтобы разоблачить эту группу, вести беспощадную борьбу против нее, — я помогал этой группе и стал членом этой группы. Поэтому я несу ответственность за контрреволюционную работу всей группы. Ввиду специфических условий в работе аппарата Коминтерна (необходимость соблюдения конспирации) я мог знать не всю деятельность группы, а лишь отдельные моменты. Но и эти отдельные моменты были достаточно ярко контрреволюционны. На важнейших участках работы держали на доверительных постах троцкистские и правые элементы. В секретных пунктах набирали сомнительные и шпионские элементы. Личная моя контрреволюционная работа заключалась в том, что я, с одной стороны, зная отдельные факты антипартийной работы этой группы, не разоблачал и не протестовал, с другой стороны, и сам в своей работе по балканским странам привлекал к работе и опирался на левацкие и троцкистские элементы — как, например, известный троцкист (неразб. — Е. Б.) и его братья, или левацкие элементы болгарской партии, которые вели борьбу против Димитрова. Более подробно о своей контрреволюционной работе и работе всей группы Пятницкого я дам в своих показаниях (sic! — Е. Б.) 15.XI. 1937».
Далее со страницы 10 до страницы 126 идут допросы шести сотрудников Коминтерна от сентября до декабря 1937 года. И с этой же страницы видно, что изменилась их нумерация. На странице 10 видна зачеркнутая цифра 149 и далее подряд до страницы 164, потом возникает третья нумерация. Второй допрос папы — он же последний — от 29 декабря 1937 года. По третьей нумерации он начинается с листа дела 126. На вопрос, признает ли он себя виновным, папа отвечает: «Да, я признаю себя виновным в том, что состоял членом троцкистско-правой организации в системе Коминтерна и по заданию этой организации вел активную антисоветскую работу». На вопрос об обстоятельствах вербовки папа отвечает, что завербовал его в Закавказье Ломинадзе. Но даже я тогда знала, что Ломинадзе давно умер. Теперь я знаю, что он еще в 1936 году покончил жизнь самоубийством. Последний вопрос следователя: «Вы подтверждаете, что на протяжении ряда лет проводили разведывательную работу?» — «Нет, этого я не подтверждаю».
30 декабря следователь объявил об окончании следствия. 31 декабря было составлено обвинительное заключение по следственному делу № 11888 «по обвинению члена к/р троцкистской террористической организации в системе Коминтерна и агента японской разведки Алиханова Геворка Саркисовича по ст. 58 п. п. I-а-17–8 и 11 УК РСФСР». Вверху на нем штамп: «Утверждаю». И подпись: Вышинский.
12 февраля (лист дела 138) — протокол подготовительного заседания о предании суду. 13 февраля — протокол закрытого судебного заседания выездной сессии военной коллегии Верховного суда Союза ССР. Заседание открыто в 18.00. «Подсудимый заявил, что дополнить следствие ничем не имеет, просит суд сохранить ему жизнь». Приговор: «Военная Коллегия Верховного суда СССР приговорила Алиханова Геворка Саркисовича к высшей мере наказания — расстрелу с конфискацией всего лично ему принадлежащего имущества. Приговор окончательный (одно слово неразб. — Е. Б.), постановления ЦИК СССР от 1/ХП-34 года в исполнение приводится немедленно. Заседание закончено в 18.15».
Последняя страница т.1 (лист дела 142). «Секретно. Справка. Приговор о расстреле Алиханова Геворка Саркисовича приведен в исполнение в Москве 13 февраля 1938 года. Акт о приведении приговора в исполнение хранится в Особом архиве 1-го спецотдела НКВД СССР том № 3 лист № 72. Нач. 12 отд. 1 спецотдела НКВД СССР лейтенант Госбезопасности. Подпись».
Том 2 — реабилитация. По агентурным данным шпионом не был. Вообще агентурных материалов на Алиханова Г. С. нет. Это значит, что и на них — КГБ — НКВД — ОГПУ — он не работал.
Но есть список на двадцать сотрудников Коминтерна (в том числе папа), дела которых были сфальсифицированы следователем, и заявление его, что он «применял физические меры воздействия по указанию своего начальника и вместе с ним избивал Пятницкого и многих других арестованных».
Этот следователь до своего ареста в 1957 году успел дослужиться до звания генерал-лейтенанта. Он пережил заключение и вернулся в Москву, что не разрешалось до 1987 года прошедшим лагеря узникам совести, тем, кого мы называем диссидентами. К бывшим следователям наша администрация, выходит, относилась мягче. А начальник этого следователя был арестован в 1938 году как польский шпион и также приговорен к высшей мере наказания. Его жена подала заявление о реабилитации.
При посмертном пересмотре дела обвинения в шпионаже с него были сняты. Но: «Жалобу г-ки (следует фамилия) о пересмотре дела (фамилия) оставить без удовлетворения за отсутствием оснований к реабилитации последнего, о чем ее и уведомить». Вот такая мясорубка. Правосудие? Законность?
Но и реабилитационные дела не обошлись без фальсификаций. Лист дела 149, том 2. Генерал-лейтенант юстиции, который вел дело по реабилитации, пишет 17 ноября 1954 года:
«Прошу дать указание соответствующему органу ЗАГС о выдаче г-ке Боннэр Руфь Григорьевне свидетельства о смерти ее мужа Алиханова Геворка Саркисовича. Сообщаю, что Алиханов Геворк Саркисович 1897 года рождения, уроженец г. Тбилиси, 13 февраля 1938 года был осужден Верховной коллегией Верховного суда СССР и, отбывая наказание, II марта 1939 года умер от воспаления легких». Так товарищ генерал еще раз похоронил (или перезахоронил?) моего папу, сам придумав для него и день, и месяц, и год смерти.
Следственное дело мамы № 15871, тонюсенькое само по себе, кажется совсем незначительным по сравнению с делом о снятии с нее судимости, которое было заведено задолго до начала процесса реабилитации на основании моих заявлений о том, что я — инвалид войны. На тюремной фотографии у мамы торжествующая улыбка, прямо подтверждающая мою тогдашнюю мысль, что она хочет, просто не может дождаться, чтобы ее наконец арестовали.
Дело заведено до ее ареста. Оно открывается справкой (лист дела 1) от 4 ноября 1937 года: «З отделом ГУГБ арестован быв. работник Коминтерна Алиханов Геворк Саркисович, как член к/р троцкистской организации и японский разведчик. В Москве по ул. Горького, 36, кв. 317 гост. „Люкс“ проживает жена Алиханова — Боннэр Руфь Григорьевна, 1901 г.р., ур. Сибири, Верхне-Острожное, б/п (маму уже исключили из партии. — Е. Б.), подданная СССР, учащаяся Пром. Академии им. Сталина. У ней (так написано!) имеются дети… Дети находятся в Ленинграде у матери Боннэр. Боннэр подлежит аресту». А мама в анкете арестованного не пишет, что у нее есть дети. И в своем единственном допросе на вопрос: «Какие связи Алиханова вам известны?» — отвечает: «Знакомых Алиханова я не знаю, так как нашу квартиру из его знакомых никто не посещал и с ним я