Нельзя переоценить заслуги Елены Георгиевны в организации Сахаровского центра, архива, в создании традиции празднования дня его рождения (сначала в форме концертов в Московской консерватории, а затем в форме «маёвок» в Сахаровском центре). Со времени ухода от нас Андрея Дмитриевича прошло уже более четверти века, но традиция живет. Теперь на маёвках встречаешь все меньше и меньше их соратников, но всегда радостно видеть там много новых молодых лиц.
Конечно, Елена Георгиевна делала всё это не для себя, и не для Андрея Дмитриевича, а для всех нас, для будущего наших детей, которое не может становиться лучше, если мы не будем помнить о таком титаническом борце за права человека, как А. Д. Сахаров. И мы не забываем, что в одном строю с ним была Елена Георгиевна Боннэр.
Гарри Каспаров
Каспаров Гарри Кимович, 13-й чемпион мира по шахматам, председатель наблюдательного совета Human Rights Foundation.
Впервые с Еленой Георгиевной и Андреем Дмитриевичем мы встретились в 1988 году в Париже, причем произошла эта встреча случайно. Сахаров принимал участие в мероприятии ООН, посвященном 40-летию принятия Всеобщей декларации прав человека, и это был его первый выезд за границу. Я в эти же дни был в Париже с шахматной программой — давал сеанс одновременной игры сборной Франции. Так получилось, что мы поселились в одной гостинице, это был Concorde Laffaeytte, и, узнав об этом, я конечно сразу сделал все возможное, чтобы встретиться с этими легендарными людьми. Стоит ли говорить, что встреча с Сахаровым имела для меня особое значение.
Гарри Каспаров на Сахаровской маевке, 2000-е.
Позднее мы с Еленой Георгиевной периодически встречались на различных мероприятиях и общались достаточно регулярно. После ее переезда в Соединенные Штаты мы по-прежнему поддерживали отношения: практически каждый раз, когда я туда приезжал, звонил ей в Бостон, а после выхода моей работы «Шахматы как модель жизни» отправил ей один из первых экземпляров книги.
У Елены Георгиевны с самого начала — после распада СССР — было ясное понимание, что Россия идет не туда. Она была своего рода моральным компасом. Она не верила в чудесное перерождение гэбэшников и была одной из первых, кто начала говорить о будущих проблемах России, во главе которой встал выходец из КГБ. У нее было очень четкое понимание того, что, когда «закваска» неправильная, рассчитывать на положительный результат не приходится. Не было у нее иллюзий и в отношении ситуации, сложившейся в американской политической элите. Показательно, что ещё накануне избрания президентом США Барака Обамы она оценивала его перспективы весьма скептически. «Ведь что же это будет — у нас воры, у них болтуны», — написала она мне как-то.
Одни из наиболее ярких моих воспоминаний о Елене Георгиевне связаны с блестящей речью, которую зачитали от ее имени на первом Oslo Freedom Forum[264] в 2009-м году. «Моя жизнь была типична, трагична и прекрасна», — так она в своей речи охарактеризовала собственный жизненный путь.
Елена Георгиевна Боннэр — это эпоха, она навсегда останется для меня нравственным камертоном.
Эдвард и Джилл Клайн
Эдвард Клайн (Edward Kline, 1932–2017) — Президент-основатель Фонда Андрея Сахарова (США). Джилл (Jill Kline) — его супруга.
Эти воспоминания о нашей — моей жены Джилл и моей — 35-летней сердечной дружбе, теплых и плодотворных отношениях с Еленой Боннэр.
Эдвард Клайн
Впервые я встретился с Еленой в декабре 1975 года в Осло на торжествах, связанных с награждением Нобелевской премией мира Андрея Сахарова. Валерий Чалидзе предложил Елене пригласить меня, как издателя по-русски работы Сахарова «О стране и мире», и Боба Бернстайна, издавшего ее перевод на английский. Боб и я вместе с нашими женами Джил и Хелен полетели в Осло. Елена прекрасно держалась и на церемонии вручения премии, и на пресс-конференции, и на официальном обеде, и на беспрецедентном и необычном факельном шествии в честь Сахарова.
Я договорился с Еленой, что мы будем сопровождать ее в Париж и проведем там несколько дней до нашего отъезда домой в Нью-Йорк и ее возвращения в Москву. Вечером, в день приезда в Париж, Боб устроил обед для нас пятерых и одного из его авторов, Лорaна де Брюнхоффа. После обеда, обсудив что делать дальше, мы решили поехать в Le Lido, ночной клуб, где я бывал во время своего первого приезда в Париж в 1949 году, и где можно было обойтись без знания французского языка. Все билеты на десятичасовое представление были распроданы, но, обдумав ситуацию, Елена решила, что мы пойдем на представление, начинающееся в полночь. Когда спектакль окончился, я извинился перед ней за изобилие обнаженных дам, столпотворение и клубы дыма в помещении. Елена немедленно ответила, что поскольку она врач, то к обнаженным дамам привыкла, и что, если такое представление когда-нибудь поставят в Москве, народу будет в десять раз больше, а фокусник, по ее мнению, был замечательный.
Через два дня я отправился попрощаться с Еленой. За прошедшую неделю мы подружились. Многие советские официальные лица и журналисты высказывали мнение, что она останется на Западе. Елена просрочила время, указанное в выездной визе и нарушила запрет на выезд из Италии. Ее участие в пресс-конференциях не только нарушало советские правила, но еще большим преступлением в глазах советских руководителей были ее выступления, воспринимавшиеся ими как антисоветские, которые транслировались на зарубежную аудиторию. Она не знала, как ее встретят в Москве, но, ни минуты не сомневаясь, считала, что вне зависимости от последствий должна вернуться к Сахарову. За время Нобелевской недели между нами возникла дружба, длившаяся всю ее жизнь.
В 1985 году Елене наконец было позволено прервать ссылку в Горький для поездки в Соединенные Штаты, где ей предстояла операция на открытом сердце. Операция была проведена в Бостоне 13 января 1986 года. В начале февраля Елена, необычайно быстро оправившаяся после операции, поехала отдохнуть вместе со мной и Джилл на курорт Литл Дикс Бэй на одном из карибских островов Вирджиния-Горда. На следующий день после нашего приезда управляющий попросил меня поговорить с Еленой, печатавшей поздно ночью на машинке, что беспокоило ее соседей. Я несмело заговорил об этом с Еленой. Она немедленно ответила, что я могу не беспокоиться: она уже переговорила с соседями, и они согласились на то, что печатать можно до десяти вечера, после чего следует сделать перерыв до утра. Так появилась книга «Постскриптум» (английское название Alone Together, Alfred Knopf, 1986), горестная история жизни в ссылке Елены Боннэр и Андрея Сахарова в Советском Союзе. Однажды ночью, во время нашего недельного пребывания на Литл Дикс Бэй, в четыре часа утра наблюдалось лунное затмение. Мы с Джилл спали, а Елена отправилась на берег наблюдать это редкое явление. Ей нравилось плавать, гулять по пляжу и следить за пролетающими пеликанами.
В августе 1989 года Елена и Андрей провели с нами неделю во Франции, где мы снимали дом в Опио. Андрей писал черновой вариант своей конституции. Однажды мы все сидели около бассейна. Елена и Андрей горячо и, как казалось, раздраженно говорили что-то про конституцию. Неожиданно Елена обернулась ко мне и сказала по-английски: «Не беспокойтесь. Мы всегда так спорим, когда обсуждаем черновики проектов Андрея». Затем она тотчас же вернулась к разговору с Андреем.
В гостях у Клайнов во Франции, Прованс, август 1989.
С помощью Елены мы с Джилл успели вовремя приехать в Москву на похороны Андрея. Елена сказала нам, что мы должны появиться у них дома, на улице Чкалова (теперь это Земляной вал) в 8 часов утра 18 декабря. Присоединившись к небольшой группе родственников и друзей, мы сели в желтый автобус, который, казалось, бесцельно блуждал по московским улицам, до тех пор, пока мы не приехали к зданию Президиума Академии наук. Там под проливным холодным дождем нас ожидал Горбачев, еще несколько членов Политбюро и крупных советских чиновников. Горбачев выступил первым. Отдав дань памяти Сахарову, он предоставил слово Елене. Вежливо, но твердо она сказала, что лучшей памятью Сахарову было бы признание Мемориала и его официальная регистрация. Ранее Елена отказалась от предложения Горбачева выставить гроб с телом Сахарова для прощания в Колонном зале дома Союзов. При поддержке Мемориала прощание прошло во Дворце молодежи, куда был открыт доступ всем желающим. Елена также отказалась похоронить Сахарова на полуофициальном Новодевичьем кладбище, предпочтя ему более скромное Востряковское кладбище. Все четыре изматывающих, горестных дня после смерти Сахарова она действовала с удивительными самообладанием, достоинством и выдержкой, сохраняя трезвость суждений. Она делала это из любви к Андрею, заботясь о его месте в истории.
Однажды осенью 2000 года Елена попросила меня приехать к ней в Бруклайн (район Большого Бостона). Она согласилась встретиться с Борисом Березовским, олигархом, живущим на Западе после ссоры с Путиным. В тот день я появился у нее на квартире первым. Вскоре приехал Березовский с Александром Гольдфарбом, который тогда был его помощником. Первый час Елена и Березовский провели за чаем, обсуждая политическую ситуацию в Москве. Затем Березовский спросил ее, не согласится ли она стать председателем организуемого им Фонда Колокол, призванного заниматься вопросами прав человека в России. Елена ответила, что быть свадебным генералом она не хочет, а затем стала обсуждать с Березовским, кого он собирается назначить директором Фонда и другие организационные вопросы. Елена сказала, что подумает о его предложении, что было вежливым отказом. Затем Березовский спросил, что он может сделать для нее.