Еще раз я приехала в Горький в середине мая 1984 года, когда стало известно о возбуждении уголовного дела против Елены Георгиевны и голодовке Андрея Дмитриевича за выезд Е. Г. на лечение. Это было очень страшное время. И поездка была страшной, потому что безрезультатной. Не сказав ничего своим домашним (боялась подслушивающего телефона), я вышла из дома рано утром и поехала в Горький на перекладных. До дома 214 добралась, когда уже стемнело. Прямо перед балконом стоял загораживающий его большой фургон, а под вторым окном стоял милиционер, значит, нельзя было даже приблизиться. Темнота в окнах и незашторенные занавески говорили об отсутствии хозяев. Но мне чудился какой-то огонек внутри, как будто горит настольная или ночная лампа. Правда, я не была уверена, что мне не кажется. Вернулась на остановку, снова приблизилась к дому, и опять не смогла понять… Тогда я перестала всматриваться и попыталась переключиться на интуицию. Безрезультатно. В такой жуткой атмосфере она не срабатывала. В кружениях вокруг этого дома я физически, всеми фибрами, ощущала ужас тоталитарного режима, сгустившегося вокруг меня в виде удивительно холодного для середины мая и темного вечера, заставлявшего дрожать, чувствовать себя униженной и раздавленной как червяк. Было отвратительно вдвойне еще от того, что накануне в центральной «Правде» мне попалась статья Гесса Холла, лидера компартии США, который вовсю поливал на весь мир своего президента, правительство и порядки в стране, лезли мне в голову до смешного простые мысли: почему ему можно даже это, а мне нельзя просто узнать о судьбе дорогих людей. Мне же ничего не надо, мне только узнать, что случилось, почему пустые окна… Наверное, надо было кричать, прорываться к двери. Но вся окутанная страхом, я так и не посмела… Уехала с первым утренним поездом, позвонив за десять минут до отхода по одному горьковскому телефону. Но и там ничего не знали о судьбе Андрея Дмитриевича и Елены Георгиевны. С этого времени, с мая 84-го, началась полнейшая их изоляция от внешнего мира, настоящая горьковская черная дыра… Между горбачевскими звонками — телефонным в Горький 16 декабря 1986 года и председательским колокольчиком за спиной Андрея Дмитриевича, в последний раз стоящего на трибуне второго Съезда народных депутатов СССР, — прошло ровно три года. За это время, я абсолютно уверена, проснулось сознание и человеческое достоинство у очень многих моих сограждан. Я благодарна горьковчанам за этот митинг, за остающуюся в городе память об Андрее Дмитриевиче Сахарове.
Кэролайн Кокс
Баронесса Кэролайн Кокс — бывшая вице-спикер британской Палаты лордов, социолог и известный правозащитник, член консультативного Совета Фонда Андрея Сахарова (США).
Для меня большая радость и честь возможность поделиться воспоминаниями об этой отважной героической женщине, посвятившей свою жизнь отстаиванию прав человека и защите слабых.
Баронесса Кэролайн Кокс, 1991.
К сожалению, я никогда не встречалась с ее мужем, лауреатом Нобелевской премии мира Андреем. Но, понимая сколь велика была разделенная с Андреем приверженность Елены фундаментальным ценностям свободы и справедливости, за которую они оба так дорого заплатили, мне кажется, что и этой чести я была удостоена благодаря дружбе с ней.
Я расскажу коротко о четырех наших встречах.
Первое мимолетное, но неизгладимое, впечатление: Елена любезно приглашает меня остановиться в ее московской квартире. «Гостевая комната» — кабинет ее покойного мужа, а кровать — диван возле его письменного стола. На этом столе она оставила его по-прежнему идущие часы. Никогда не забуду, как легла спать под звук тех же самых часов, которые носил легендарный Андрей Сахаров и всю ночь слышал их тиканье. Какое это было счастье!
У сожженного дома, вместе с его хозяйкой, 1991.
Мое второе «путешествие по тропе памяти» возвращает меня в май 1991 года. Елена хотела в день семидесятилетия своего любимого мужа устроить в Москве очень важное мероприятие — Международный Конгресс памяти Андрея Сахарова «Мир, прогресс, права человека». Это было значимое событие. На концерте, открывавшем Конгресс в присутствии двух президентов, Горбачева и Ельцина, играл Ростропович. Мне посчастливилось принять участие в работе организационного комитета Конгресса и председательствовать на одной из его основных сессий. Для меня самой этот день оказался историческим поскольку в этой сессии принимал участие говоривший страстно человек с горящими глазами и пылким сердцем. Это был известный писатель, врач, мастер спорта и депутат Верховного совета Нагорного Карабаха.
Он бросил вызов всем нам. Он утверждал, что пока мы здесь в Москве рассуждаем о правах человека, его народ на себе испытывает ужасные последствия нарушения этих прав: Азербайджан начал ставшие печально известными попытки провести этническую чистку, вытеснив коренное армянское население с их исторической родины — небольшого анклава, жестко отсеченного Сталиным от Армении и переданного Азербайджану. Начались систематические депортации населения целых армянских деревень. Жесткое политическое давление, получившее подходящее название операция «Кольцо», включало в себя окружение деревень танками и элитными подразделениями омоновцев в черных беретах. На жителей устраивали облавы. Они становились свидетелями грабежей, их пытали, женщин насиловали. Уже двенадцать деревень постигла такая судьба.
Меня попросили рассказать об этом на пленарной сессии Конгресса. Результатом этого было решение о направлении в этот регион международной группы экспертов по правам человека, чтобы оценить положение дел в этом регионе и представить доклад по результатам этой поездки. С этой группой я отправилась в очень сложную, потрясшую душу поездку в Армению. Мы встречались со многими депортированными, видели шрамы на их телах, ставшие результатом плохого обращения с ними азербайджанцев. С белыми флагами мы перешли через границу, чтобы выяснить, как азербайджанцы оценивают эту ситуацию. Саша Гольдин был одним из участников этой рискованной поездки. Мы вернулись убежденные, что Азербайджан является агрессором, а армяне — жертвами.
Следуя заветам Андрея Сахарова, всегда выступавшего на стороне жертв, мы приняли решение бороться за восстановление справедливости в отношении армян, эта борьба заставила меня 84 раза посетить этот регион. Многие из этих поездок совпали со временем ожесточенных военных действий, а сама эта война, разрастаясь все больше и больше, превратилась в один из самых «горячих» конфликтов начала девяностых, пока в 1994 году не было подписано соглашение о прекращении огня. Если кто-либо из читателей заинтересуется этим вопросом, можно обратится к докладу, написанному мною в соавторстве с Джоном Эйбнером, который мы назвали «Этнические чистки в действии: война в Нагорном Карабахе продолжается».
Мое третье воспоминание непосредственно связано с предыдущим: Елена Боннэр любезно согласилась написать предисловие к этому докладу.
Мое последнее воспоминание переносит меня назад, в 1991 год, когда Елена Боннэр выручила нас в критической ситуации, в которой мы оказались. Когда работаешь в области прав человека, в любом сложном и неоднозначном деле всегда важны все точки зрения. Во время нашей первой поездки в Армению мы официально пытались попасть в Азербайджан и, конечно, в Нагорный Карабах. У азербайджанцев, оккупировавших в то время Карабах, мы запросили разрешение на полет в Степанакерт, столицу этой области. Их ответом было грубое «Нет» и стрельба с командно-диспетчерского пункта в Степанакерте! В связи с этим уже обсуждалась возможность неофициального перехода границы.
Но необходим был более формальный визит, поэтому затем мы организовали поездку международной делегации в Баку. Все говорили, что разрешения на поездку в Карабах из Баку мы не получим никогда. Но мы были настойчивы! На первом же официальном мероприятии, завтраке с президентом Муталибовым, я выступила с жестким требованием. Я указала на то, что армяне, понимая насколько важно выслушать точки зрения обеих сторон, уполномочили нас посетить Азербайджан. Президент, вероятно не пожелавший, чтобы армяне продемонстрировали свое превосходство, или из страха потерять лицо перед международным сообществом, пошел на уступки. Я подозреваю, он думал, что это будет хорошо выглядеть.
Однако азербайджанцы не были намерены допустить такую поездку. Нам было сказано, что если нам удастся убедить правительство Армении послать самолет в Баку, Азербайджан разрешит его безопасную посадку, даст возможность дозаправиться и вернуться в Армению. Но когда мы попытались установить связь с Арменией, выяснилось, что телефонная связь не работает. Таким образом, по виду великодушное предложение не могло быть осуществлено.
Разочарованные, сдаваться мы не собирались. Внезапно мы подумали о Елене Боннэр. К счастью, телефонная связь с Москвой работала. Мы позвонили Елене и попросили ее связаться с Зорием Балаяном, поскольку знали, если кто и может добиться результата, так это он.
Елене удалось установить контакт с Арменией. Зорий и армянское правительство немедленно взялись за дело. К удивлению и досаде наших азербайджанских хозяев, самолет был готов к полету! Благодаря вмешательству Елены состоялся первый за долгое время полет из Баку в Карабах. Остальное, как говорится, история, но этого мы касаться не будем.
Я надеюсь, что эти воспоминания дадут почувствовать, каким невероятным счастьем было для меня знакомство с этой легендарной женщиной, чья приверженность свободе, чей вклад в дело справедливости и прав человека всегда будут вдохновлять меня и те поколения, которые придут нам на смену.
30 августа 2015 г.
Вера Лашкова
Вера Иосифовна Лашкова — профессиональная машинистка, участник диссидентского движения. В 1967 была арестована и провела год за решеткой, будучи осужденной в ходе «Процесса четырех» (суд над Юрием Галансковым, Александром Гинзбургом, Алексеем Добровольским и Верой Лашковой, 8–12 января 1968 г. по обвинению в «антисоветской агитации и пропаганде»). С 1983 по 1990 годы была выписана из Москвы в наказание за правозащитную деятельность. Вернувшись, помогала Елене Георгиевне разбирать материалы Андрея Дмитриевича — до того, как в 1994 г. был создан Архив Сахарова.