М. Полицеймако в роли матери Севы Багрицкого, Таганка, 1965.
И чтобы я имела представление о круге этих людей, он посоветовал мне прийти к Елене Георгиевне, познакомиться с ней, тем паче, что Е. Г. жила рядом с театром. Я так и сделала, не зная, что эта встреча сильно повлияет на мою жизнь. В этот день у Е. Г. были Лидия Густавована — жена Багрицкого и ещё две её сестры — жена Олеши и жена Шкловского. Компания — с ума сойти от интеллекта, остроумия, одесских штучек и обаяния этих дам. Они меня очень хорошо и тепло приняли, поняв, как я волнуюсь.
Е. Г. была знакома с Севой Багрицким. У них были теплые, дружеские отношения. Они ходили вместе носить передачи своим мамам. Руфь Григорьевна, мама Е. Г., сидела в тюрьме, потом она была сослана в Казахстан. Отец Е. Г. был крупным политическим деятелем в Кремле и стал неугоден власти. Мама Севы Багрицкого тоже сидела в тюрьме — по личным мотивам[311], а Севу забрали в армию.
Мама сидит в тюрьме, а сын в это время защищает Родину и погибает, как герой. Он писал маме в тюрьму много писем, позже его мама, уже реабилитированная, и Е. Г. собрали их все, а также стихи Севы, и составили сборник «Всеволод Багрицкий. Дневники. Письма. Стихи», вышедший в 1964 году ([12] — Ред.). Эту книгу она отнесла Ю. П. и так появилась идея включить в спектакль Севу и его мать.
На сцене сидела я — мать Севы, сзади меня стоял мордатый охранник в тулупе и с ружьем. Сева на другой дорожке читал свое письмо и стихи, а когда охраннику не нравилось содержание, он резко хлопал ружьем об пол, как будто раздавался выстрел. Слова такие, его стихи:
«Когда зимний вечер уснет тихим сном,
Сосульками ветер звенит за окном
Луна потихоньку из снега встает
И желтым цыпленком по небу плывет».
На это охранник не реагировал, а когда у Севы были такие слова — «чтобы начальство не вмешивалось в то, что говорят и пишут поэты…» — тут раздавался страшный стук, почти как выстрел и маму уводили со сцены. Потом, когда принимали спектакль, руководство решило убрать эту фразу и хотели убрать весь отрывок как нежелательное упоминание о прошлом, но Ю. П. отстоял.
Мой первый вечер прошел у Е. Г. и Руфь Григорьевны очень хорошо и тепло. Я им понравилась, и они оставили меня у себя жить, так как в это время жилья у меня не было. Я ночевала то в театре, то у знакомых, в общем, мне было плохо. Они это почувствовали и оставили меня. Я жила на кухне на очень удобном диване среди потрясающих людей. Е. Г. называла меня «моя старшая дочь». Я очень подружилась с её двоюродной сестрой Зорей и мы до сих пор дружим. Мы устраивали у них дома на кухне праздники, читали стихи, приглашали актеров с Таганки, пели песни.
Е. Г. помогала мне с одеждой для моего старшего сына Юры, который жил у мамы в Ленинграде. Она была очень щедра и внимательна ко мне. Когда у меня было тяжелое материальное положение, она устроила меня на работу в медицинское училище, где она работала. Я подружилась с ребятами, и мы там ставили интересные спектакли.
Когда моя мама после смерти папы поменяла квартиру и мне досталась комната в Токмаковом переулке, вся семья Боннэр участвовала в устройстве моей новой квартиры. Мне помогли туда перевезти кое-что из мебели, белья, постели и одежды. Спасибо — говорила я и в эти годы, и спустя много лет.
Когда Е. Г. вышла замуж за Андрея Дмитриевича, я познакомилась с ним и поняла, вернее, не поняла, что передо мной гений — который так скромен, интеллектуален, что такого не бывает на свете. Я приходила и видела — он жарит рыбу, на нем передник Е. Г. и всё это само собой, не показно. Он просил меня принести шурупы и гвозди из театра — он сам делал полки в доме, типа антресолей.
Е. Г. всегда оберегала мужа, всегда вставала на его защиту. Жизнь её, конечно, подвиг. Как она всё пережила, защищая своего мужа и своих детей, которым тоже досталось! Таню и Алешу выгнали из института и с работы, поэтому пришлось уехать в Америку и начать новую жизнь. Когда сослали Андрея Дмитриевича и там всячески издевались над ним, Е. Г. сумела остановить этот бандитизм и издевательство. Она лучше меня всё это описала в своей книге («Постскриптум» [2]). Когда умер Андрей Дмитриевич, мы всем театром его хоронили. Семья Боннэр и Сахарова очень любила наш театр, они часто к нам ходили.
Спасибо Елена Георгиевна, всем твоим детям и родным спасибо за мужество, что так всё перенесли.
Елена Георгиевна, вы великая русская женщина, которая не раз в горящую избу входила и победила!
Лев Пономарев
Лев Александрович Пономарев — руководитель Движения «За права человека», один из создателей «Мемориала» (1987–1988), доверенное лицо А. Д. Сахарова (1989) и участник множества правозащитных инициатив. С Еленой Георгиевной начал общаться в Перестройку, продолжал до последних дней её жизни.
Как мы познакомились. Это был 1987 год. «Мемориал» создавали я, Юра Самодуров и другие. Был основной документ: об увековечивании памяти миллионов жертв репрессий. Мы собирали подписи двумя списками: известных людей и массово. Благодаря сбору подписей, я познакомился с Окуджавой, Евтушенко. Я дружил с Ириной Валитовой, в прошлом женой Юрия Орлова, а Юрия Орлова знал еще до его посадки в 1976 году. В конце 1986 года из Горького приехали Елена Георгиевна и Андрей Дмитриевич, Ирина у них бывала. Я говорю: может, спросите у них? Ирина им показала документ, Елена Георгиевна ответила, что им пока рано. Когда они оттуда уезжали, они обещали Горбачеву не участвовать в политических кампаниях.
Лев Пономарев, 1990-е.
Потом я был на физической конференции в Тбилиси. Там я подошел, познакомился с ними. С Сахаровым я был поверхностно знаком, но подошел познакомиться заново. Елена Георгиевна сказала: чуть пройдет время, я позвоню сама насчет подписи. Через некоторое время — уже не помню как — они подписали. Когда первый раз пришел к ним на квартиру — хоть убей, не помню.
Когда я с ними начал общаться, мне было под 50 лет, они были старше меня на 20 лет. Представить личные отношения между пожилыми людьми довольно сложно: кажется, что в молодости чувства — по-настоящему, а в старости — может, и нет вообще ничего.
С А. Д. Сахаровым на одном из первых митингов Мемориала, конец 80-х.
Может быть, это чуть ли не единственный случай, который я видел в жизни — они были очень привязаны друг к другу в таком возрасте. Раньше в моем кабинете висела фотография, она куда-то делась после разгрома [выселение Движения «За права человека» из офиса в Малом Кисловском переулке в 2013 году — Ред.] — они сфотографированы со спины, идут, взявшись за руки. Помню, как после приезда из Горького они вместе поехали на научную конференцию в Тбилиси, ходили там вместе… Сахаров дал по морде этому Яковлеву — не во имя каждой женщины мужчина готов такое сделать. Когда ей нужно было делать операцию, а из Горького невозможно было вырваться, он объявил бессрочную голодовку.
Я выполнял функции доверенного лица Андрея Дмитриевича на выборах (в состав Съезда народных депутатов, 1989 г. — Ред.), но даже не уверен, что был официально утвержден в этом статусе. Когда он выдвигался в депутаты по национально-территориальному округу, я должен был стать его доверенным лицом, но когда он пошел через Академию наук — у него доверенными лицами были Шабад[312] и другие. Но я всё равно продолжал ему помогать.
Елена Георгиевна обычно как имя прилагательное к Андрею Сахарову: жена Сахарова, вдова Сахарова. Надо сказать, она была очень самостоятельным человеком. И абсолютная правда, что она сильно на него влияла, во всяком случае ее мнение было ему важно. Я сам был тому свидетелем: я часто у них бывал дома, в непринужденной обстановке в течение двух лет, когда был доверенным лицом Андрея Дмитриевича.
Типичный случай. Я прихожу. Как правило, дверь у них была открыта. Я им говорил неоднократно: «Это же опасно!» Обычно они были на кухне. У них был длинный коридор, в конце него нужно повернуть направо, там ванна-туалет, и только потом уже кухня.
Коридор не просматривается, и не очень хорошо прослушивается. По ходу этого коридора ещё две комнаты… Приходишь, кричишь от двери: «Я пришел!». Я прохожу, говорю: «Андрей Дмитриевич, хочу Вам рассказать…» Он: «Нет, Лева, подождите-подождите. Люся! Пришел Лева, он хочет рассказать». Рассказывать нужно было им вместе — это очень характерный момент в их отношениях. Её мнение для него было важным. Она была достаточно самостоятельным общественным деятелем — и при жизни Андрея Дмитриевича, и после его смерти.
Помню, обсуждался их призыв к всеобщей забастовке — в поддержку, по-моему, требований шахтеров. Я их убеждал, что забастовки не будет, не надо тратить на это время, энергию. Она была за — она была решительным человеком, готовым на риск. Впрочем, Андрей Дмитриевич был сделан из того же теста[313].
Она повлияла на него, когда принималось принципиальное решение о выдвижении кандидатом на выборах Съезда народных депутатов: сначала Андрей Дмитриевич выдвигался по первому национальному округу на выборах народных депутатов СССР. Его поддерживал «Мемориал». Я был председателем избирательной комиссии «Мемориала», мы поддерживали деятелей Перестройки… Кого ни назовешь — «Мемориал» был связан с ними. Собрание происходило в «Доме кино», я его вел, Сахаров был утвержден от собрания граждан — можно было выдвигать кандидатов от собраний граждан, либо от трудовых коллективов.
А потом инициативу проявила научная общественность, был митинг перед зданием Президиума АН СССР с требованием выдвижения Сахарова от Академии. Конечно, это было рискованно: от округа мы его уже выдвинули, а многие академики подписали в свое время позорное письмо против него. С другой стороны, были люди, готовые Сахарова поддерживать: особенно не академики, а сотрудники более низкого звена: доктора, научные сотрудники, был клуб избирателей Академии наук (КИАН).