По словам Гали, Сахаров был безумно влюблен, ему очень хотелось оставаться с Люсей наедине. Он постоянно придумывал какие-то смешные извинения, чтобы избежать путешествия втроем — например, вдвоем они ходили за грибами. Люся старалась, чтобы Андрей Дмитриевич был прилично одет, он же всё время старался влезть в какую-нибудь свою старую кофту. Даже при её упорстве, победить его консерватизм ей, по-моему, не удалось.
Пока Люся была замужем за Сахаровым и занималась правозащитной деятельностью, мы общались крайне мало. Наши сферы были совершенно разными, я этим начал заниматься значительно позже, в 1990–1991 году.
Когда Люся занялась общественной деятельностью, я точно знаю, что она не поссорилась со своим прошлым кругом общения. Это отошло на второй план, но не перестало быть важным. Когда меняешь профессию, образ жизни, старые друзья становятся старыми друзьями на отдыхе: не доходят до них руки, перезваниваешься иногда с ними, но не более того. Когда же у Маши случилось несчастье с её последним мужем Сеней — он же Фарада — по-моему, Елена Георгиевна пыталась ей каким-то образом помочь.
Пресс-конференция журналистской Премии в Сахаровском Центре. Уверенно опознаются мужчины: Ю. Самодуров, А. Симонов, А. Панкин и П. Винс, 2007 г.
Когда они вернулись из Горького, я не рвался к ним. Издалека я любил Сахарова, он был мне очень симпатичен, хотя большего стыда, чем когда Сахаров был на трибуне съезда, я не испытывал никогда. Внешне он выглядел жалко, и мне было стыдно за то, что мне его жалко. Умный, тонкий человек, пытающийся сказать нечто, что зал не слышит, президиум не хочет, хочет из всего зала он один, но почему-то он должен договорить это до конца. Объяснить себе это в ту минуту я не мог, мне было за него стыдно. Поразительно, насколько Сахаров был сосредоточен на том, чтобы сказать, насколько он верил в сказанное слово — поразительно для человека математического, формульного[329]. Тех, кто его захлопывал, я просто ненавидел: это совсем другое чувство, я это хамло ненавижу сызмальства.
В двухтысячном году Питер Винс, которого Люся знала ещё по Украинской Хельсинкской Группе (бывший самым молодым её членом), в то время занимавшийся бизнесом, придумал сделать премию Сахарова по журналистике. Почему-то для выработки формата он обратился к Лёше Панкину. Сейчас он уже не входит в жюри премии Сахарова.
Винс обратился к Елене Георгиевне с просьбой благословить эту премию. Люся сказала, чтобы к этой премии привлекли меня. Юрий Самодуров был в жюри с самого начала. Алеша Панкин и Самодуров пришли ко мне. Определение «За журналистику как поступок» придумал я.
Мы вместе написали устав этой премии и послали на утверждение Елене Георгиевне. У неё устав не вызвал никаких серьезных сомнений. Считая Самодурова своим представителем, она полагала, что влияние Сахаровского центра и сахаровского наследия на эту премию, тем самым, сохраняется.
Мы заспорили на первой же премии. У неё была точка зрения, кому её нужно дать, и, как всегда, ей казалось, что никаких возражений, тем более у этих «молодых правозащитников», каковым она считала почему-то Панкина, может быть, меня и, отчасти, Самодурова, не должно быть. Мы слегка поругались, но ничего, не поссорились. Переписка на эту тему велась по интернету, так как к тому времени она была в Америке. Её идея присылать ей список наиболее вероятных победителей на утверждение, естественно, не прошла.
За все годы нашу премию ни разу не выиграл ни один политолог. Номинантами политологи бывали. У нашей премии пять номинантов и один лауреат. Есть копатели, а есть комментаторы — мы предпочитаем копателей. Это Елене Георгиевне не нравилось. Она считала, что самые замечательные — те, кто громче произносят, что эти — сволочи, эти — негодяи и так далее. И те, кто этого не боится произнести, и есть герои. В этом смысле мы сильно расходились в оценках, но, надо отдать ей должное, на нас давить она перестала.
Я многократно сталкивался с Люсиными указаниями, получаемыми из Америки: иногда здравыми, иногда не очень, на мой вкус. Указаниями, имеющими всегда характер императива и отсутствие альтернативы. И представить себе нельзя, что можно было бы иметь другое мнение по этому поводу — это ей было свойственно последние годы. Но я уже тоже зарулил в такие возрастные категории, что меня этим было не взять: ты считаешь так, ну и на здоровье.
Большой связи между Сахаровским центром и Сахаровской премией сегодня нет, Юра два года назад подал заявление о временном выходе из жюри, потому что он хотел участвовать как журналист. В прошлом и позапрошлом годах участвовал, а в этом году — не участвовал ни в каком качестве.
Свести на одной шахматной доске короля-Самодурова и королеву-Политковскую, выслушать их и прийти к какому-то одному выводу — а жюри должно к нему приходить… Анька потом говорила, что Симонов владеет гипнозом.
Люся была уникумом. Она жила для того, чтобы приезжать в Россию. Она это считала главной своей функцией: все эти операции, всё, что с ней делала американская медицина — а с ней делали действительно чудеса — нужно было для того, чтобы иметь возможность лишний раз съездить сюда. Это ощущение у меня очень сильное. Думаю, что оно и верное.
То, что Люся стала диссидентом, было очень логичным. Когда я с ней познакомился, у Люси было ощущение огромного запаса сил, совершенно понапрасну растрачиваемого. Она нашла себе дело, в которое поверила, с которого уже ничто не могло её сдвинуть. Тем более, дело это делала она не одна, а в исключительно хорошей компании.
Алексей Смирнов
Алексей Олегович Смирнов-Костерин — с 1969 г. активный участник правозащитного движения в СССР, в начале 80-х — один из издателей «Сборника „В“», который редактировался на квартире Е. Боннэр на ул. Чкалова. В 1982–1987 гг. — в заключении, в 1992 г. стал инициатором и организатором объединения правозащитных организаций «Московский (ныне Российский) исследовательский центр по правам человека».
Год 1979-й. Начало полного удушения правозащитного движения.
Алексей Смирнов
Татьяна Михайловна Великанова жила у метро Профсоюзная, недалеко от моего дома, поэтому я часто бывал у нее.
Татьяна Великанова
Как-то она попросила меня распечатать одну рукописную страничку с краткими информационными сообщениями: кого, где и за что арестовали и т. п.
Я перепечатал и принес в тот же день.
Т. М. поразилась скорости исполнения и попросила меня сделать ещё один такой набор. Вероятно, так и родился «Сборник „В“», из которого брали информацию и «Хроника текущих событий» и Кронид Любарский в Германии для своего сборника «Вести из СССР», дополняя своими источниками.
Татьяна Михайловна вскоре была арестована, а мы с Иваном Ковалевым и Владимиром Тольцем, стали издавать подобный скоростной информсборник.
Наш основной штаб был на квартире Андрея Дмитриевича Сахарова на ул. Чкалова (сейчас — Земляной Вал), где жили Елена Георгиевна и Лиза, невеста её сына Алексея.
Место было выбрано не просто случайно, а по принципу «в одно место бомба не попадает» — телефон в квартире был отключен, квартира ощутимо прослушивалась, и это легко было проверить, достаточно вслух сказать о какой-то встрече, прийти туда и увидеть ожидающих «топтунов». Поэтому, когда надо было говорить о наших делах, мы «говорили» на бумаге, называли этот процесс «русско-русским разговорником». Наиболее удобным был простой лист бумаги. Мы садились с Иваном и часами переписывались, болтая вслух при этом обо всем безопасном, как и на всех московских чаепитиях в то время. Я писал информацию, которая ему была нужна, а он — мне. Мы передвигали этот лист друг другу. Потом листы утомительно «унитазировались» (был и такой термин) — мелко рвались и спускались в унитаз.
Я сам там же набирал номер, если был «затык» по времени «канала» (передаче на Запад) или что-то особо важное и срочное… А так, всего у меня было около 20 машинисток при динамике 2–3 постоянных каждые 2–3 месяца.
Елена Георгиевна ездила тогда к Андрею Дмитриевичу в Горький, Лиза помогала нам готовить еду, а я, при острой необходимости, печатал без продыху иногда до 12 часов в день.
Был такой забавный эпизод. На кухне в их квартире на улице Чкалова Елена Георгиевна меня зовет поесть. Жарятся котлеты, я сижу, разговариваем о чем-то с Еленой Георгиевной.
— Лиза, положи Алексею котлету, — говорит Елена Георгиевна. Лиза кладет котлету с некоторым раздражением.
Елена Георгиевна выходит, возвращается — котлеты нет. Настолько я был голоден, что немедленно её проглотил.
— Лиза, я же сказала, положи Алексею, — снова говорит Елена Георгиевна. Лиза с ещё большим раздражением кладет мне котлету, и я снова ее стремительно проглатываю.
Елена Георгиевна смотрит мне в тарелку:
— Лиза, я ж тебя просила, положи котлету…
— Это у него уже третья котлета!
…
Всё это было очень трогательно и облегчало наше невероятное нервное напряжение. Мы были под колпаком, знали и ощущали, что против нас работает гигантская машина неописуемых размеров, силы, влияния. Но это нас не только не подавляло, а наоборот, почему-то даже мотивировало. Было интересно делать этот скоростной сборник — не вопреки, а в помощь «Хронике текущих событий». Тем более, «Хроника» выходила раз в квартал, а мы делали до 100 страниц в неделю!
Со временем показалось, что КГБ, возможно, даже выгодно было, что мы собирались на квартире Сахарова, под колпаком.
Сергей Ходорович, в 1977–1983 распорядитель Фонда помощи семьям политзаключенных Солженицына.
Не исключаю, что КГБ была в чем-то и выгодна наша работа. Мы же высвечивали темы, которые беспокоили КГБ, и не исключено, что им нужна была утечка. Так, например, у меня были очень короткие пути к источникам по убийству Зои Федоровой[330]