Как и многие «наши», Елена Георгиевна не имела желания отомстить сотрудникам КГБ. Она достаточно знала право, чтобы понимать — как потерпевшая сторона, она не может подменять следствие и суд, но чуть ли не бравировала своим нежеланием мести, в том числе как-то раз заявила мне на публике, что против люстрации. Видимо, считала, что опять полетят головы, будут лагеря, а все должны примириться.
Сразу после выхода из тюрьмы в 87-м я написал заявление на следователя, который вел мое дело. Сказал об этом Елене Георгиевне. Она говорит:
— Зачем тебе это надо?.
— Да не мне это надо. Просто хочу создать прецедент.
В прокуратуре подняли мое дело и подтвердили, что я прав, что нарушений даже советских законов в моем деле масса. Но следователя не захотели искать, сославшись на то, что он уже уволился и найти его будет трудно.
…
До высылки Сахарова я, как мог, пытался помогать и в сокращении потока людей к нему. Открывал дверь и, если видел, что стоит очередной неадекват или провокатор, старался разобраться с ним аккуратно и деликатно прямо в дверях. Елена Георгиевна же просто говорила, что Андрея Дмитриевича нет дома.
Андрей Дмитриевич был очень открытым человеком. Известный случай во времена Перестройки — к нему на квартиру пришел дальний ходок — «Я приехал издалека, помогите». Шофер говорит Андрею Дмитриевичу: «Вы депутат, вас ждут в Верховном совете». Андрей Дмитриевич: «Поезжайте, скажите, что я задержусь». И повел гостя на кухню накормить.
…
Когда в 1992 году создавал правозащитный центр[333], пришел к Елене Георгиевне с конкретным предложением:
— Е. Г.! Хочу делать Центр по правам человека — собрать все новые профильные организации вместе. Вы же знаете, что все они сейчас работают на дому. Та же наша Хельсинкская группа собирается на кухне Саши Лавута. А надо, чтобы был общий офис — давно пора почувствовать себя цивилизованными людьми, сколько можно на кухнях сидеть!
— И как ты это сделаешь?
— Отниму у ЦК ВЛКСМ кусок здания, а лучше — всё.
— Делай, что хочешь, только Сахаровский центр не трогай.
Сказала она это потому, что я с ней всё-таки спорил из-за этого ее центра — ей не нравились мои предложения о том, каким его нужно делать, и она назначила директором Самодурова. Она очень устала, и неудивительна была ее нацеленность на спокойные, а не штурмовые проекты, которые, уверен, тогда были важнее.
— Вы можете войти в правление моего центра?
— А зачем?
— Буду вашим именем деньги брать. Пойду к этому Соросу, меня он не знает, а вам деньги даст.
— Ты будешь вызывать меня на собрания?
— Как можно, Елена Георгиевна!?
— Тогда ладно, пиши меня.
Так в правление вошли Ковалев, Боннэр, Богораз. Каждого обошел, у каждого взял разрешение. Все это крепко помогло, гранты на проекты центра и его групп достаточно быстро получались. Из всех статусных фамилий у нас её была первой на бланке центра.
…
В бурную ту «перестройку» Елена Георгиевна пыталась проследить использование имени Андрея Дмитриевича. Были случаи, когда разные люди и организации пытались присвоить себе его имя. Я сам ей рассказывал, например, о некоем новом фонде имени Сахарова и спрашивал, согласовано ли с ней это название. Она была возмущена. После смерти Андрея Дмитриевича его имя не раз пытались использовать для разных спекуляций. Ей было очень тяжело.
…
Вспоминается смешное: мы сидели с ней и Ванькой Ковалевым, Ваню вот-вот арестуют.
— Ваня, а ты еврей? — спрашивает Елена Георгиевна.
Ваня замялся…
— А ты, Лёш?
— У каждого свои недостатки, Елена Георгиевна.
Как уже сказал, мы ощущали некое предсмертное состояние. Видимо, в такое время и думается о своей принадлежности, даже национальной — кто я?
…
На Елену Георгиевну обратили внимание американские активисты, в том числе Union of Councils of Soviet Jews. Мировое и штатовское еврейство оказалось очень сложным, и, кажется, в первую очередь к нам приехали не лучшие. Запад мы абсолютно не понимали, рады были любым приехавшим. Да и сама Америка оказалась совершенно не готова к нашей «перестройке». Помощь оттуда была важной, но в то же время очень уж хаотичной, и даже часто развращающей.
…
Почти два года провел я с этой замечательной женщиной в квартире на Чкалова, что называется «нос к носу». Светлое, но и страшное время.
Ваню она очень любила, а с Володей Тольцем они были на ты, хоть он на 20 лет моложе — наверно, потому что они давно познакомились.
Константин Смирнов
Константин Сергеевич Смирнов — журналист, сценарист, кинорежиссер. Один из организаторов I Международного Сахаровского конгресса.
14 ноября 1989 года умер Андрей Дмитриевич Сахаров…
Константин Смирнов
Примерно за год до этой скорбной даты журнал «Огонек», где я тогда работал, совместно с издательством «Прогресс» проводили какой-то «круглый стол» по актуальным тогда проблемам перестройки. Вели его директор издательства Александр Константинович Авеличев и наш главный редактор Виталий Алексеевич Коротич.
Мы, в ту пору еще довольно молодые сотрудники «Огонька», естественно, были «на подхвате»: встречали, провожали, рассаживали приглашенных, среди которых были практически все «прорабы» перестройки: Юрий Афанасьев, Гавриил Попов, Юрий Рыжов и многие другие. Разумеется, были приглашены и Андрей Дмитриевич Сахаров с Еленой Георгиевной Боннэр.
Пресс-конференция перед началом работы Конгресса. Слева направо: С. Ковалев, Ю. Самодуров, К. Смирнов, Е. Боннэр, В. Коротич.
Мы, с моим коллегой и давним дружком Валерой Выжутовичем, надев приличествующие случаю строгие костюмы с галстуками, дежурили в фойе издательства в ожидании гостей. Когда появились Андрей Дмитриевич с Еленой Георгиевной мы, разумеется, поспешили помочь им раздеться, но Елена Георгиевна решительно отвергла наши услуги, заявив, что, мол, обойдется без нас, что наши «гэбэшные рожи» она видит за версту!.. Признаюсь, это было неожиданно и странно. Как она сказала мне много позднее, ее сбила с толку наша одежда, очень уж мы были аккуратные! С тех пор я перестал носить галстук…
Собственно знакомством этот случай назвать трудно. И с Андреем Дмитриевичем я так и не познакомился. Но если он, думаю, от этого факта не обеднел, то я, к сожалению, так и не восполнил этот огромный пробел в собственной судьбе. И, поверьте, это не фигура речи. Влияние опального академика на мою жизнь и судьбу хотя и было опосредованным, но имело огромное значение, как, подозреваю, и на многие множества судеб других людей. Потому что само существование Сахарова стало для его современников мерилом правды и чести, веры и надежды.
…Узнав о смерти Андрея Дмитриевича, я никак не мог заснуть в ту ночь. Он все являлся мне в какой-то полудреме, и внезапно мне в голову пришла идея, окончательно похоронившая остатки сна.
Утром, явившись в редакцию «Огонька», я отправился прямиком к главному редактору и предложил ему и его первому заму Льву Никитичу Гущину провести международный конгресс памяти академика Сахарова, на который следовало пригласить выдающихся гуманитарных деятелей и правозащитников со всего мира, таких как Вацлав Гавел, Нельсон Мандела, Лех Валенса, архиепископ Десмонд Туту и тому подобных. Разумеется, основные хлопоты по организации такого мероприятия ложились на «Огонек». Начальники мою идею оценили и сейчас же благословили.
Понятно, что всю работу следовало начать со звонка Елене Георгиевне Боннэр. Взяв после похорон приличествующую паузу, я позвонил на улицу Чкалова. Однако Елена Георгиевна не оценила нашей инициативы и коротко отказала, сказав, что сейчас не время заниматься подобными проектами, пусть, мол, пройдет какое-то время. На этом я счел идею похороненной.
Но прошло несколько месяцев и весной 1990-го года мне в редакцию позвонил Юрий Самодуров, в то время один из отцов-основателей «Мемориала». Он сообщил мне, что Боннэр вернулась к мысли о конгрессе, что 21 мая будущего года исполняется 70 лет со дня рождения Андрея Дмитриевича и так отметить эту дату было бы вполне к месту.
С этого звонка, собственно и началась работа над реализацией этого проекта и наши встречи с Еленой Георгиевной. А результатом стал I-й Международный конгресс памяти академика Сахарова «Мир, прогресс, права человека», открывшийся 21 мая 1991 года грандиозным концертом в Большом зале московской Консерватории. Режиссером и дирижером его был Владимир Теодорович Спиваков, выступавший с оркестром «Виртуозы Москвы» и выдающимся литовским хором, исполнившим «Лакримозу» из моцартовского «Реквиема», а солистами, ни много, ни мало, Святослав Теофилович Рихтер и Мстислав Леопольдович Ростропович, специально прилетевший ради этого выступления из Парижа и сейчас же после концерта улетевший обратно — в этот вечер выходила замуж его дочь…
Конгресс, продлившийся неделю, вызвал в обществе большой резонанс и нам, его устроителям, тогда наивно показалось, что сахаровские идеи начинают если и не проклевываться, то уж, во всяком случае, пали на благодатную почву, что народ наш медленно, но верно прозревает. Было это, разумеется, совершеннейшим детским заблуждением: прошло всего-то 25 лет, а Сахаров практически забыт и не вспоминаем…
Впрочем, уже и тогда, буквально через три месяца, нам, да и не только нам, было явлено доказательство нашего прекраснодушия: знаменитый ГКЧП.
В шесть утра 19 августа 1991 года меня разбудил звонок секретарши нашего отдела в «Огоньке» Маши Дмитриевой, которая, выслушав понятную порцию ругательств за звонок в такое время, сообщила мне о государственном перевороте. В ответ на мое предложение умыться водой похолоднее, она посоветовала включить телевизор, что я и проделал, так до конца и не проснувшись. Но как только экран ожил, ожил и я — сон как рукой сняло.
…К тому времени наши отношения с Еленой Георгиевной сложились самым дружеским образом. Мне