Удивительное дело: у немногих профессиональных литераторов встречала я такое чувство слова! И когда печатали «Воспоминания», и потом, когда работали над текстами самой Елены Георгиевны — «Postscriptum» и «Вольные заметки к родословной Андрея Сахарова» и, конечно же, мемуарной книгой «Дочки-матери». Это не только документ эпохи, уникальные воспоминания, но потрясающей силы художественное произведение, несомненный факт литературы.
Приходила я обычно к вечеру, после работы. И первым делом, не слушая никаких отговорок, Елена Георгиевна принималась меня кормить. И я соглашалась, даже если была не голодна, потому что это было время поговорить о чем угодно. А с Еленой Георгиевной хотелось разговаривать. Обо всем. Банальность, но в данном случае абсолютная правда: она была замечательным собеседником — и слушала как мало кто умеет, и суждения ее, хотя и казались мне иногда излишне прямолинейными, были справедливы, и умела она находить какие-то правильные слова. В этом я, например, убедилась, когда потеряла отца, который, кстати говоря, был ее ровесником и тоже воевал.
Е. Холмогорова, Ю. Шиханович, Е. Боннэр, декабрь 1995 г, подписание договора на издание «Воспоминаний» А. Д. Сахарова.
Два черных тома «Воспоминаний» вышли в 1996 году, потом Елена Георгиевна болела, потом уехала к детям в Америку, и мы на несколько лет потеряли друг друга из виду.
Но вот однажды мне позвонил директор издательства «Время», где были изданы две моих книги прозы (бывают странные сближения!) и слегка растерянно рассказал следующее. Он вознамерился издать воспоминания и публицистику Сахарова. «С трудом», как он сказал, нашел телефон Елены Георгиевны в Бостоне (Боже мой, он был в моей записной книжке! — но кто же знал). И она сказала, что хотела бы иметь дело со мной. Звоню.
— Елена Георгиевна, как я рада, что Вы меня помните.
— Конечно, помню, и записка Ваша у меня хранится.
Подумалось: что-то у нее с памятью. Ну да, возраст… Никаких записок я не писала. И вдруг понимаю, что с памятью-то плохо как раз у меня.
Сентябрь 1993 года. Верховный Совет по инициативе коммунистов и неожиданно вставших на их сторону Хасбулатова и Руцкого ставит на голосование вопрос об импичменте президенту Ельцину. На Васильевском спуске митинг в защиту Бориса Николаевича. Кто жил в те годы, атмосферу тогдашних митингов никогда не забудет. Мы стоим в задних рядах. Боннэр — у храма Василия Блаженного среди выступающих — не то на платформе, не то просто на грузовике. У нас маленький радиоприемник, настроенный на «Эхо Москвы», корреспонденты которого передают новости из Белого дома. Импичмент проваливается. Там, «в президиуме» этого еще не знают. Я пишу записку и отправляю в путешествие через многотысячную толпу. Сколько же рук ее коснулись, прежде чем она достигла цели! И вот она доходит до адресата. Елена Георгиевна берет микрофон и сообщает всем со ссылкой на меня эту новость. Была записка, была, а толпа была народом…
Е. Холмогорова на презентации собрания сочинений А. Д. Сахарова в Сахаровском Центре.
И снова мы с Юрой Шихановичем работаем над комментариями. И снова мучаем Елену Георгиевну, теперь по электронной почте. Ведь в восьмитомном собрании сочинений впервые увидят свет «Дневники», а там даже для самых поверхностных комментариев, даже для того, чтобы минимально что-то объяснить, требуется прорва работы. Восьмитомник выходит в свет в 2006 году, успев к восьмидесятипятилетию Андрея Дмитриевича.
И вот опять годы прошли. Готовится новое издание. И нужны новые комментарии, потому что «иных уж нет…». Нет Бакланова, нет Елены Георгиевны, нет Юры Шихановича, а мне осталось работать и благодарить судьбу за эти встречи.
Анатолий Шабад
Анатолий Ефимович Шабад, д.ф.-м.н., депутат российского парламента в 1990–1995 гг., коллега А. Д. Сахарова по Отделению теоретической физики ФИАН и его доверенное лицо в избирательной кампании 1989 г.
Анатолий Ефимович Шабад
Не скрою, Елену Георгиевну сопровождала репутация исключительно умной, но при этом столь же резкой женщины. А версия о том, что она сбивает с пути академика Сахарова, существовала не только в советской пропаганде, но и была распространена среди некоторых его коллег даже очень высокого полета, под «путем», правда, имевшим в виду нечто свое — отвлекает диссидентством от профессиональных занятий. Как будто он был дитя малое, неразумное. Когда (многие) меня просили рассказать о посещении Сахарова в его домашней ссылке в Горьком (15 марта 1983 г. — Ред.), я начинал свой рассказ всегда такой фразой: «Когда Елена Георгиевна угощала нас с Мишей[344] блинами с красной икрой, мильтон за дверью облизывался». Действительно, милиционер, сидевший развалившись в расхлестанном виде за столом, перегораживавшим вход в квартиру, где жили Андрей Дмитриевич и Елена Георгиевна, имел совершенно жалкий вид человека, изнемогавшего от скуки. Безделье лишает дееспособности. Он не заступился за бедного-несчастного борзописца Яковлева, когда Сахаров собственноручно дал ему пощечину, предварительно осведомившись, часом не извиниться ли тот приехал перед его женой за свои похабные писания о ней. Мент не заступился за бедную-несчастную подсадную от КГБ «хозяйку» квартиры, когда Сахаровы, по-быстрому сменив замок, не впустили ее в квартиру однажды и навсегда[345]. И тогда … «Ты что же, к этому месту относишься как своему дому?» — задала Е. Г. при нас ключевой вопрос Сахарову после брошенного им во время прогулки «Поедем домой». Ответ был после некоторых колебаний утвердительным. Вот так ссыльная квартира стала домом с блинами. А милиционер не вмешался и не воспрепятствовал. Имевшиеся у него инструкции не могли предусмотреть таких неожиданных поворотов. Ну да ладно, речь не о нем, а о блинах.
Анатолий Шабад и Лев Пономарев, 1990-е.
Они были вкусны. И Елена Георгиевна по-детски похвасталась, что ее паек ветерана войны, откуда, собственно, и происходила красная икра — в то время роскошь — содержательнее пайка Андрея Дмитриевича, академика и трижды Героя, хоть и опального. А. Д. не стал спорить, ясно же — под каблуком. За сытной едой самое уместное было сделать перерыв в высоконаучных разговорах, ради которых мы и были допущены к Сахарову, и поговорить о … голодовке. Набор допустимых тем был очень ограничен, политики касаться нельзя, в погоде никаких особенностей не было, футболом ни А. Д., ни Е. Г. не интересовались, в театральной или литературной жизни общий интерес искать не приходило в голову.
Я стал интересоваться недавно проведенной супругами семнадцатидневной голодовкой <22 ноября — 8 декабря 1981 г. — Сост.>. Нет, не ее мотивами, и не ее требованиями — боже сохрани! Мы, разумеется, знали, что Сахаровы добивались разрешения на выезд в США для невесты Алексея Семенова — сына Елены Георгиевны. Нет, мои вопросы касались лишь технической стороны голодовки, и одно это было уже дерзостью и вызовом. Елена Георгиевна сначала заинтересованно отвечала на эти вопросы, сообщила о батарее бутылок боржоми, которые они запасли по этому случаю. Вспомнили про ирландских террористов, посаженных в тюрьму другой выдающейся женщиной, Маргарет Тэтчер. Эти умирали один за другим примерно на шестидесятый день голодовки. «Мы бы протянули дольше» — заявила Елена Георгиевна. «Потому что все они — молодые парни, а в нашем возрасте обмен веществ идет менее интенсивно». Такой вот светский разговор. Кончилось тем, что раздраженная моими наглыми расспросами, зашедшими слишком далеко в гигиену голодания, Елена Георгиевна разозлилась и сказала, что они же, в конце концов, не медицинским голоданием, в то время модным, занимались. Здесь мы уперлись в незримый предел, и «Шахерезада прекратила дозволенные ей речи». Это я о себе.
Похороны А. Д. Сахарова, 18 декабря 1989.
Не спешите судить о личности по бытовым расслабленным эпизодам. Это путь в заблуждение…
Декабрь 1989 года. Кончина академика Сахарова. Е. М. Примаков, тогда председатель Совета Союза Верховного Совета СССР, после продолжавшихся несколько часов пререканий со Львом Пономаревым и мною позвонил, наконец, Елене Георгиевне и — уж на что был неуступчив кандидат в члены ЦК — не сумел противостоять ее упорству, хотя и пришибленной горем. И, нехотя, но согласился на всенародный сценарий похорон. (Возможно, мы с Левой его утомили; я, во всяком случае, был уже без сил.) А в результате дело чуть не обернулось большой трагедией. Если бы не Е. Г. На ней лежала ответственность за последствия всенародного сценария, и она от нее не уклонилась.
18 декабря 1989 года траурная колонна, шлепавшая по холодным декабрьским лужам за катафалком с телом покойного от здания ФИАН на Ленинском проспекте, влилась в площадь в Лужниках, где уже стояла в ожидании стотысячная масса людей. И когда катафалк стал приближаться к постаменту, с которого должны были произноситься прощальные речи, вся эта масса непроизвольно подалась к центру. Давление сложилось как сумма — совсем небольших по отдельности — давлений, производимых тысячами людей, движимых всего лишь желанием как-то приблизиться к Сахарову. Казалось, нет такой силы, которая могла бы спасти тех, кто был около него (и меня в их числе). Еще несколько секунд — и ситуация стала бы необратимой, милиция ее не контролировала, и обернулась бы десятками, если не сотнями раздавленных, как это было на торжествах по поводу коронации Николая Романова или на похоронах Иосифа Сталина. Но произошло чудо, сотворенное Еленой Георгиевной Боннэр. Неутешная вдова в микрофон с постамента, обращаясь к людям на площади, закричала дословно так: «Подайте назад, сволочи!». Потрясенный Народ повиновался. С ним так еще никто не разговаривал.
Елена Боннэр с коллегами А. Д. Сахарова по ФИАН. Слева направо: Владимир Файнберг, Анатолий Шабад, Борис Болотовский, квартира на Чкалова, 2000-е.